Было это прошлым летом, когда я гостила у родителей в Армении. Дом наш, вернее, родительский дом, находится в Ереване, в самом сердце города, в старом центре, там, где маленькие узенькие улочки переплетаются самыми замысловатыми неровными змейками с новыми, уже не мощенными, а залитыми свежим серым асфальтом проспектами и широкими (относительно конечно) прямыми улицами. По старому центру можно пройтись за каких-нибудь полчаса, обойти все улицы, заглянуть в многочисленные кафешки и ресторанчики, которые лепятся тут друг на друга, как маленькие домики на крошечном холме, встретить знакомых из всех периодов твоей жизни, начиная со школы, заканчивая отдыхом в пансионате, где-нибудь на юге Армении, еще времен отдыха по путевкам, взяткам и задариванием какого-нибудь малоизвестного чиновника, чтобы он через профсоюз пробил тебе достойный отдых, например, в Доме Писателей или Композиторов, где из отдыхающих людей, хоть как-то имеющих отношения к музыке и литературе, только случайно заезжий армянский композитор и дирижер из Москвы, которому врачи прописали горный воздух.

Маленькие висячие балкончики, кованные из прочного чугуна, выкрашенного в черный цвет, сиротливо висят на двух-, трехэтажных старых домах, большая часть которых уже пошла под снос. Только маленькие горшочки, выставленные на балконах на всеобщее обозрение, пестреют всеми цветами радуги: тут и сиреневые ириски и фиалки, и желтые нарциссы и тюльпаны, красные маки, китайские розы, ярко-зеленые, как будто, восковые листья алоэ, драцен, каланхоэ и многочисленные кактусы, которые если и цветут, то только самыми изысканными оранжевыми цветами в виде колокола, что является главной гордостью их хозяек. Последние же по утрам выходят на свои балконы, кто в «совковых» бигудях, кто с пучком конского хвоста с заколкой от самого знаменитого дизайнера, и, с большой любовью, поливают свои цветы, крутят горшки, выставляя их в выгодном свете, на зависть соседке и на восхищение проходящих мимо людей. И только эти балкончики, сошедшие с полотна мастера, только они, все еще в неистовой борьбе с новыми идеями глупых людей, которые сидят в своих конторах и рисуют новые чертежи и строят новые макеты домов, улиц, целых районов, стирая простым ластиком историю, архитектуру, жизни сотни людей.

А теперь это розовый город. Дома из розового туфа — везде. Маленькие, высокие, несуразные — все из туфа. Под дождем он не такой уж розовый, скорее вишневый. Но город становится ярче, свежее. Дождь ему к лицу. Впрочем, я увлеклась и отошла от своего повествования, которое заведет нас в один из старых домов, попасть в который, можно только пройдя под маленькой аркой и только в согнутом состоянии, наклонившись до роста ребенка лет семи — восьми. Арка эта выложена маленьким красным кирпичом, что придает ей сходство с камином. В ширину она приблизительно равна расстоянию двух вытянутых рук, а в длину — чуть больше трех шагов.

Глава первая

Самолет.

Приехала я этим летом лишь после долгих просьб моей бабушки, которая пригрозила мне по телефону, что закажет себе новое платье по случаю собственных похорон, если я не брошу все и не приеду, хотя бы на несколько дней. На работе был полный завал, из-под которого выбраться не было даже просвета, так что я смело все бросила, заявив своему начальнику и по совместительству редактору, что у меня мигрени и мне надо отдохнуть недельку, собрала один единственный чемодан, купила билет и оказалась в самолете с кучей орущих детей и нервной бортпроводницей, которая никак не могла усадить народ и объяснить им, что, вообще-то, это самолет, а не детская игровая площадка, и что копать песочек, здесь тоже нежелательно, и что кнопка вызова стюардессы торчит в потолке не просто так, и не для того, чтобы в нее тыкать. Но больше всего ее разозлил один господин, который не желал ни в какую застегнуть ремни безопасности. Стюардесса же, вежливым, срывающимся на очень схожее со змеиным шипением голосом, в течение получаса объясняла, что пока все не пристегнуться, самолет не взлетит. Ее монолог сначала никто не прерывал; каждый был занят укладыванием вещей в верхние ящики, хлопаньем дверей, проверкой кнопок, наличием инструкции по эксплуатации спасательного жилета. Салон самолета походил на переполненный класс учеников, в частности двоечников, которые вставали, садились, закрывали и открывали свои парты, путем самого громкого хлопанья, какое можно получить, при ударе друг о друга двух деревяшек. Господин, не желающий застегнуть ремень, казалось, вовсе не замечал, стоящую над его головой стюардессу, а только более удобно усаживался, и думал, снять ему туфли сейчас, или после того, как поест и спокойно заснет. Потом, он очередной раз, грузно перенеся свой центр тяжести из правого в левый угол кресла, заметил женщину, что-то бубнящую у него над ухом.

— А что вы хотите, э? — произнес он своими пухлыми губами и сделался похожим на обиженного медведя.

— Я предупреждаю вас в последний раз, пока вы не застегнете ремень, мы не взлетим, — чуть не провизжала стюардесса.

— А что вы на меня вдруг орете, а? Я вам не мальчик на побегушках, ия… тоже мне, дура! — возмутился пассажир, совершенно искренне злясь, т.к. он не слышал ее получасовых увещеваний по поводу задержки им всего рейса.

В этот момент, копошившийся народ притих, все аккуратно расселись, и стали похожи на отличников.

Стюардесса же, вконец обезумев, процедила сквозь зубы, собрав в кулак всю свою оставшуюся волю:

— Кто дура? Я — дура? Да как вы смеете меня так называть??! Я вам уже полчаса объясняю, что вы задерживаете рейс! Почему вы не застегнете ремень??!!

Не ожидав такого напора от хилой бледной девушки, пассажир, втянул шею, крепче ухватился за подлокотники и тихо сказал:

— Почему, почему… Потому что мне неудобно.

Народ безмолвствовал. Даже грудные младенцы, вцепились в своих мамаш и широко раскрыли слюнявые рты.

— Всем удобно, а вам не удобно?? — чуть не плача, прошептала девушка.

— Да, мне неудобно, он мне тут надавливает, — и показал на свой живот указательным пальцем, при этом, звякнув браслетом, — и жмет, — продолжил он.

Тут вскочил, молодой человек, сидевший рядом, который вместе со мной уже довольно долгое время наблюдал эту сцену и заорал голосом, который услышать от него я совсем не ожидала:

— Да застегните этот… (тут он крепко выругался) ремень!

И салон самолета словно прорвало, мужчины повскакали с мест, причем половина ругалась, а другая половина, кричала, что в салоне женщины. Женщины стали говорить все вместе и тоже довольно громко, дети заорали, стюардесса заплакала, то ли от счастья, то ли от эмоций, непослушный пассажир вжался в кресло, захотел стать невидимым и застегнул ремень безопасности, молодой человек, заваривший всю эту кашу, уселся и сказал нормальным голосом:

— Арам, меня зовут Арам, — протянул мне руку и вежливо улыбнулся.

Так мы и познакомились.

Глава вторая

Аэропорт.

Сначала долго ждали автобус, который должен был нас довезти до нужного входа, потом не было тележки для багажа. Затем обнаглел грузчик и заявил, что в Москве живут одни буржуи и миллионеры, запросил за свои услуги втридорога, и еще остался недоволен (видимо тем, что не в Москве живет), потому как в целом, он, видимо, совсем неплохо существовал, если носил ботинки и часы, известных всем марок, а пахло от него вовсе не потом (как принято или как надо, вроде бы) а свежим и вполне приятным запахом.

Но это было после. Сначала был паспортный контроль. Действовали два окошка, я привычно поискала глазами две ровно выстроившиеся очереди, но не нашла ничего подобного. Народ стоял вместе и был един, как никогда. Шел вперед народ тоже вместе и сразу. Причем умудрялись пропускать женщин с детьми и стариков без очереди. Найти с какого края подступиться не получилась, и я, вспомнив былое, вошла в толпу. Каким-то необъяснимым образом я двигалась вперед, правда моя сумка, осталась где-то позади, но ее мне любезно передали, и какая-то пожилая женщина заметила:

— Деточка, осторожней, вдруг деньги потеряешь.

Прошло минут двадцать, толпа заметно поредела, причем поредела с боков. Центровые остались, и каждый сделал каменное лицо и продолжал наступать на ноги соседа. Соседи не возмущались, а просто стали незаметно раздвигать локти и перестали пропускать пожилых. У одного из окон паспортного контроля начался переполох. Я не видела что происходит, но слышала недовольные голоса. Мужчина рядом сказал:

— Вот всегда так, сто раз сам себе говорил, что не надо назначать встречи в день прилета, — и нервно посмотрел сначала на часы, а потом поднял голову над очередью, и попытался разглядеть, что происходит.

Арама в толпе я потеряла, вернее он меня потерял, потому как я заметила его вертящуюся то вправо, то влево голову, где-то впереди. Назад он повернутся не мог, т.к. народные тиски стали стальными и хватку ослаблять вовсе не собирались.

Наконец дошла моя очередь, и я подошла к окошку. «По-вечернему» накрашенная девица, театрально хлопая ресницами, вглядывалась в мою фотографию.

— Уберите челку со лба, — сказала девица, и я еще больше растерялась.

— По какому поводу вы приехали в нашу страну? — спросила она.

— Я погостить приехала, — честно ответила я, уже собираясь забирать паспорт и уходить.

— Минуточку, к кому вы приехали? — продолжила она.

— К родителям, к бабушке, а что? — удивилась я, пытаясь понять цель ее вопросов.

— А как зовут вашу маму, случайно не Ануш?? — спросила она, вглядываясь в фотографию.

— Да, — растерянно моргнула я.

— Вай, я вас узнала, вы же Лилит, ваша мама говорила, что может вы, приедете, но точного дня не сказала, она моего Левончика вылечила, золотая женщина! Я — Гаяне, — представилась она и протянула мне руку через окошко, с неприкрытым желанием обнять меня, — обязательно к нам заходите, я вас с мужем, с братом моим познакомлю. Посидим, поболтаем...

Так начался мой отпуск.

Глава третья

Дом.

Уже у порога играла музыка, это был дудук, который любил слушать мой дед, а в память о нем, продолжала слушать моя бабушка. Музыка заставляла сердце сжиматься и вспоминать самые грустные моменты жизни, но при этом на душе становилось так хорошо, как будто ты вспоминаешь давно ушедшего из жизни человека, но вспоминаешь его веселым, жизнерадостным; вспоминаешь ваши с ним поездки, застолья, его смех, тосты, то, как он мог заинтересовать сразу нескольких женщин, а потом вставал и заявлял, что его дома ждет жена, раскланивался и уходил…

Запахи на кухне навевали не меньше воспоминаний: шипение, треск, бульканье доносились оттуда, и все это прерывало бесконечное журчание воды из-под крана, где мыли зелень, фрукты и охлаждался арбуз.

Маму поцеловала первой. Толком, не успев обнять ее, наши телячьи нежности прервала бабушка, которая сразу же стала смеяться, плакать и причитать одновременно. Папа смиренно ждал в сторонке. Брат улыбнулся, как-то смущенно, обнял меня по-быстрому и отошел сразу кому-то звонить.

Я, было, спросила его: «Подруга есть?». На что он мне промычал: «Э…э…», — и еще больше вцепился в телефон.

Вечером у нас был собантуй. Собрались все! Тут были: Тертеряны, Шалунцы, Осиповы, Авакяны, Баграмяны, Стельниковичи, Геворгяны и Гиляровские. Они сидели на большой открытой веранде-балконе, что смотрела прямо во двор. Я чувствовала себя будто на защите диссертации, по крайней мере, по количеству собранных под одной крышей профессоров, я перещеголяла не одного кандидата наук. Простые же смертные, разместились в гостиной, где был накрыт в точности такой же стол, но здесь мне находится, было намного комфортнее.

Осип Тертерян, двоюродный брат моего отца, пришел с сыном, а то притащил друга. Друг был никто иной, как Арам, чему я, кстати говоря, вовсе не удивилась, т.к. в самолете, я пропустила пару фраз и имен, по которым можно было запросто вычислить, как меня найти (по крайней мере, в Ереване). Наоборот, прыткость молодого человека, мне даже польстила, и я щедро ему улыбалась весь вечер, сама пытаясь понять нравится он мне или просто он хочет нравится. Маме он понравился однозначно, о чем можно было догадаться по количеству деликатесных блюд скопившихся именно на этом краю стола. Папа пару раз чокнулся с дядей Осей, но Арама не замечал. Бабушка всем показывала свою новую палку, которую ее внучка привезла ей из Москвы, и с удовольствием демонстрировала ее технические способности, то, увеличивая ее до предела, то, уменьшая до уровня табуретки. Закончилось тем, что механизм заклинило, и бабушка успокоилась. Брат напился до позволенной меры и стал обнимать соседскую девушку и шептать ей что-то на ухо. Девушка, кажется Ася, хихикала непрерывно, но периодически сбрасывала с плеча руку Сурена, что не мешало ему, забросить ее обратно с большей уверенностью в своей неподражаемости.

Дядя Вааг стал петь, остальные его поддержали и через полчаса, из нашей квартиры (а это была именно квартира), стал доноситься дикий вой африканского племени, причем «балкончик» ничем не уступал гостиной, а наоборот — кто-то запевал хорошую песню, и она подхватывалась отовсюду.

Так сроднились совершенно разные социальные слои населения города Еревана.

Глава четвертая

Город.

Первым делом я отправилась передать посылку, которую прислали со мной мои сослуживцы из редакции. Я планировала свой день провести следующим образом: передать посылку, забежать купить себе что-то более легкое на ноги, т.к. я не рассчитывала на подобную жару в середине мая, зайти где-нибудь пообедать и прямиком в Дом Писателей, отдать, опять же, кое-какие бумаги.

В руке я держала адрес. Улицу эту я прекрасно знала, она была недалеко от нашего дома, минут десять ходьбы. Я, как раз, очень хотела пройтись по давно забытым улицам и вдохнуть аромат утреннего, непроснувшегося города, аромат незаменимого кофе. Машин на улицах почти не было. Магазины только открывались. Продавцы лениво и между делом расставляли по полкам спрятанные на ночь ценные сувениры: тут были и маленькие бронзовые статуэтки, и всевозможные гранаты, сделанные из камня, дерева и глины, переливаясь всеми оттенками от перламутрово-красного до вишневого и темно-бордового. Куклы, в национальных костюмах — девушки в головном уборе, с падающими на лоб золотыми монетами и с длинным узким кувшином в руке, мужчины — в больших папахах, с усами и с дудуками. Рядом стояли выложенные штабелями, как книги, нарды. Новенькие блестящие фишки, сделанные из оникса и обсидиана, аккуратно были разложены по пакетикам, а само игровое поле, было инкрустировано перламутром на полированном темном дереве. Они сверкали из-за витрин, переливаясь и смешиваясь с необыкновенно добрым и ярким солнечным светом, создавая почти вечернее, искусственное освещение.

Продавец магазина вышел на улицу, и вытянул из помещения толстый резиновый шланг. Каждый день, перед началом работы, он собственноручно поливал кусочек городского асфальта перед своим магазином. Веселый ручеек, отражая в себе солнышко и блеск витрин, тоненькой струйкой добегал так до центральной площади города, смешиваясь по дороге с десятками таких ручейков.

Перешагнув через маленькую лужицу, я остановилась и осмотрелась. Как же давно я тут не была. Все было как и прежде, но что-то изменилось, и это что-то — я не могла уловить.

Я стояла перед старым трехэтажным домом, а сбоку, слева, к нему лепилось маленькое нестройное нечто. На первый взгляд это был крытый переход из одного дома в другой, но потом, приглядевшись, я увидела два маленьких окна, наглухо занавешенных белыми кружевами, посреди этих окон, крошечную арку. Ее я видела впервые, хотя побитые кирпичи, из которых она была выложена и все вокруг, говорили о ее давнишнее существовании. На доме висела четкая табличка с номером тридцать, который совпадал с номером на моей бумажке. Я нагнулась и прошла под аркой. Выпрямившись, я очутилась в маленьком круглом дворике. Его со всех сторон окружал дом, с неровной крышей, переходя из одно-, в двух-, а в самом конце, прямо у арки, в трехэтажную постройку. Во двор выходили 5 окон, все находились на разных уровнях и были распахнуты. Было очень тихо, и, казалось, что я стою перед сказочным домиком, обитатели которого куда-то ушли, оставив свое жилище. Прямо передо мной, выделялась свежевыкрашенная дверь. Сделав три шага, я подошла к ней. Звонок отсутствовал. На двери висел дверной молоток. Я тихо постучала. Изнутри послышался бодрый голос:

— Заходите, откры..ы..то, — протяжно прокричали из дома. Я зашла, и, не успев оглядеться, наткнулась на старика в халате, который взял меня под руку и потащил в комнату:

— Я так рад, что вы пришли, милочка, именно сейчас. Понимаете, ко мне сейчас придут Маркс и Энгельс, а мне нечего надеть, вернее надеть есть что, но петличка с красным платочком безнадежно поистрепалась, а без петлички полного сходства нет, нет, не я это буду, т. е. не он, ну вы понимаете, я так не смогу, говорил себе сто раз, надо приобрести новый костюм, жилетка как новая, а костюм — ни к черту. Вот посоветуйте мне, как быть?

Я стояла, с пакетом в руках, посреди просторной светлой комнаты, увешанной портретами вождей. На круглом, покрытом белой узорчатой клеенкой столе, стоял недопитый граненый стакан чая в серебряном подстаканнике, и лежал костюм вождя пролетариата. Я в ступоре пыталась разобраться в происходящем, и постепенно до меня стало доходить, но мои рассуждения с самой собой перебил все тот же визгливый голос. Я посмотрела на старичка, он стоял против окна, черт лица не было видно, и только ярко выделялся силуэт с круглой лысой головой и острой бородкой.

— А вы, простите, забыл спросить, по какому поводу? Я что-то раньше вас не видел. Вчерашняя девушка мне о замене ничего не говорила. Вы точно врач? Где ваш халат? А ну-ка? Что мне предписано? Как называется воспаление поджелудочной железы на латинском? На ком Павлов ставил опыты? Что это у вас в руках??!!

Его голос все повышался и повышался, и постепенно перешел на полный визг, с элементами собачьего поскуливания. Руку он тряс у меня перед носом, словно хотел показать мне какой-то сложный восточный прием, например, разделить мой череп надвое, одним движением руки.

— Вам, это вам, — быстро протараторила я, протягивая сверток, — от сына, Араика, из Москвы, — и пулей метнулась на улицу. За мной еще долго слышалось: «А как фамилия моего сына? А кем вы работаете? А что в свертке? Там не бомба? Девушка…Спаси..и..бо…

Так я нарушила мои планы и прямиком пошла обедать.

Глава пятая

Ресторан.

Меню было на трех языках: английском, русском и, в самом конце — армянском. Причем мне его почти швырнули на стол и сразу предупредили:

— Ваш заказ будет не раньше, чем через двадцать минут.

— Хорошо, — послушно кивнула я и углубилась в рассматривание меню. Официантка, тем временем, засеменила к столику с новоприбывшими (по виду это были иностранцы), лучезарно улыбнулась, и на «гарвардском» английском произнесла: «Что желаете? Советую вам попробовать…..» Дальше шел перечень блюд, достойный самого лучшего французского ресторана.

Интересно, если я ей скажу, что сейчас за этот столик подойдет Тигран Кеосаян или Армен Джигарханян, она принесет мне все яства, что есть у них на кухне? Было бы совсем неплохо, тем более что желудок давно урчал, после выпитого рано утром горького кофе, дома у тети Нушик (соседки), которая, непременно хотела поговорить со мной, прежде, чем все остальные соседи, чтобы потом быть на высоте. Узнав о том, что кавалера у меня нет, и даже не намечается, она как-то сразу потеряла ко мне интерес, даже забыла положить на стол корзинку со свежими булочками, которые она вытащила специально для меня из духовки.

Образ этих булочек, смешался с запахами жаркого, шашлыка, бастурмы, свежей зелени, сыра, лаваша, салатов из лобио, грибов, баклажан и кабачков. Все это залитое густым белым соусом с чесноком и специями, красное вино, любого года разлива, натуральные соки из абрикосов, персиков, винограда, дыни, айвы, смородины, шиповника, граната и, конечно же, томата. Блестящие, как пуговицы на вечернем платье, маслины, все до единого, одного размера, выложенные на плоской хрустальной тарелочке, чуть не вызвали моего обморока.

Наконец ко мне подошли. К этому времени, я уже хотела все, что было у них в меню. Как ни странно, официантка, так преждевременно осуждаемая мной, лучше меня самой поняла, что именно я хочу, и через каких-то пять минут мой стол был живописнее любого натюрморта.

Главным блюдом оказался цыпленок, с которого, каким-то необъяснимым образом, аккуратно сняли кожу, затем освободили его от косточек, оставшееся мясо перемешали с орехами, зеленью, чесноком, и, Бог знает, с какими еще продуктами, затем тщательно все это обратно вылепили в форму цыпленка, и вновь зашили в предварительно снятую кожу. Вкус был такой же непередаваемый, как и сам процесс приготовления.

Осилила я лишь треть, моего заказа. Выпила сок и осмотрелась. Все здесь было мне знакомо. Любимое кафе «Поплавок», причем любимое не только молодыми, но и поколением наших родителей, правда тогда они его называли «Парус», но это дела не меняет. Тут играл джаз. Джаз. Одним этим словом сказано все. Музыка эта, очень хорошо отражала настроение людей, любивших сюда ходить. Играли тут только профессионалы, которые играли с таким же удовольствием, если бы они играли на какой-нибудь знаменитой сцене, и в числе завсегдатаев тоже было немало известных людей, но, несмотря на это, тут не встретишь посторонних, хотя вход свободен, здесь были все свои. Чужие, сразу уходили. Нет, их не выживали. Они сами уходили после первого раза. На стенах висели фотографии Луи Армстронга, Эллы Фицджеральд, Рея Чарльза, которые были здесь, как дома.

На десерт меня не хватило. Я, было, попросила счет, но официантка мне сказала, что все уже оплачено. Я с удивлением посмотрела на нее, а она мне лукаво подмигнула и кивнула на столик у эстрады.

Его я видела впервые. Это был очень приятный, даже слишком, молодой человек, который был так хорош собой, что мне обязательно захотелось найти в нем какой-то недостаток. Глаза, нос, губы, лоб — все было идеально очерчено, как у древнегреческих статуй, даже уши не торчали. Связывала его с настоящим только ямочка на подбородке, и по-теперешнему подстриженные, чуть длинноватые волосы. Я внимательно вглядывалась в него, пытаясь вспомнить хоть что-то, связанное с этим молодым человеком, но тщетно. Пока я пропускала его через рентген своих мыслей, и по одному отмечала все то, что мне в нем нравится, записывая это в голове в аккуратненький столбик, он медленно встал и подошел к моему столику.

— Извините меня за мою настойчивость, но вы так аппетитно ели, что я не осмелился вас перебить, чтобы представиться и напроситься к вам за столик. Меня зовут Александр, что-нибудь выпьете со мной?

Александр оказался главным дирижером театра Оперы и балета, был помешан на костюмах, философии и минимализме во всем. Он собирал фигурки Элвиса Пресли и мечтал научиться играть в маджонг. Через полчаса он мне уже делал замечания, что я неправильно сижу, что осанка у меня, как у доярки, имеющей четырех детей и одного внука. Затем его смутила моя манера слушать, оказывается, если женщина теребит кончик носа и играет с волосами, то это открытый намек на интимные отношения. По мере общения с Александром, напротив столбика с положительными чертами моего собеседника стал вырастать еще один столбик, в котором меня все бесило. Еще позже, он категорически запретил мне использовать выражения «откровенно говоря», «на самом деле», «по большому счету», мотивируя это тем, что, употребляя эти выражения человек, просто выигрывает время, чтобы сформулировать в голове какую-нибудь ложь. Тут я искренне возмутилась, потому как врать или выдумывать ничего не собиралась. Но кто бы меня слушал? Столбик с минусами вдвое превысил все возможные ожидания, и, вдоволь наобщавшись с Александром, я, все-таки, дала ему свой московский телефон и сказала, что сегодня же вечером улетаю. Увы, мол, дела.

Так провалились мои лучшие надежды.

Глава шестая

Двор.

Вернулась домой я под вечер. Было около шести — полседьмого. Солнце постепенно закатывалось, играя последними лучиками в детском бассейне, посреди двора. Рядом стояла железная кованая беседка, покрытая зеленой краской, которой раньше красили стены в подъездах. В ней сидели трое мужчин, лет так сорока-пятидесяти, и, по обрывкам разговора, который доносился до третьего этажа, я поняла, что они ждали кого-то еще. Вокруг них гурьбой бегали дети. Один малыш притащил что-то маленькое из дому, и не давал никому посмотреть. Периодически он сам, размыкал ладошки и почти просовывал туда свой нос, пытаясь увидеть что там, другие заинтересовались, и захотели, во что бы то ни стало, увидеть что же там, у него в руках. После уговоров, он дал посмотреть одному мальчику, предварительно что-то прошептав тому на ухо. Тот посмотрел, и они вдвоем стали смеяться, на зависть другим малышам. Остальные не выдержали, и попытались отобрать эту штуковину, но мальчики вовремя соскочили с мест и пустились наутек по всему двору, перебрасывая вещицу, друг другу.

Мужчины не обращали на них никакого внимания, пока не пришел тот, кого, видимо, они ждали. Последний, прикрикнул на малышей, и достал из кармана колоду карт. Дети, тут же успокоились, разбрелись кто куда, а мальчики с вещицей, остались продолжать заговор, сидя на краю бассейна.

На столе в беседке появилась бумага, ручка. Стали играть. Играли, к моему изумлению, в преферанс. Тот, который записывал, был старше остальных, но задору в глазах ему было не занимать. Прежде чем бросить карту, внимательно всматривался в игроков, щурясь, словно пытаясь угадать, какую же карту ему бросить. Играли молча, без шума, без крика, что было еще удивительнее, т.к. вспоминалось, как кричали папа и его друзья, играя, будь-то карты или нарды. Даже старики, в сквериках, играя в шахматы, нет-нет да, возмущались, выходили из себя. А то и вовсе обижались, захлопывали прочь.

Тут же царила полная тишина, которую конечно перебивали сигналы автомобилей, доносившиеся с улицы, голоса матерей, звавших своих детей поужинать или сделать уроки, глухие удары тоненькой веточки дерева, которой некоторые хозяйки летом перебивают шерсть из зимних одеял. Палочка со свистом рассекает воздух и глухо взрыхляет заново перемытую, оставленную подсушиться на солнце овечью шерсть — белую, коричневую, черную. Где-то пытаются застеклить летний балкон, рабочие кричат с пятого этажа, поднимая что-то со скрипом в ведре на веревке; где-то звучит музыка, смесь этники и современных мотивов, и именно в этой тишине, четверо пенсионеров — в прошлом врачей, физиков, учителей, архитекторов, сидят и наяривают свой преферанс.

Дядя Лева же, сосед со второго подъезда, заведующий дворовым бассейном, казалось не интересующийся игрой, стал потихоньку подходить к беседке, делая вид, что что-то увидел на дне бассейна. Вдруг он действительно там что-то приметил, нагнулся, надел для верности очки. Затем достал палку и стал ею шарить по дну. Через минуту он вытащил белую гипсовую фигурку. Фигурка эта была ничем иным, как тем самым предметом, что держали в руках мальчики. Это был маленький писающий мальчик. Выругавшись, дядя Ваге отшвырнул палку и пошел искать вредителей.

Так я наблюдала самый греющий мне душу закат, и поняла, как же я соскучилась.

Глава седьмая

Арам.

Встретились мы на этот раз, действительно, случайно. Я решилась поехать на пару дней за город, на турбазу, подышать наичистейшим воздухом в мире. Арам был там с подругой. Увидев меня, смутился ужасно, тем более что встретились мы весьма нелепо.

Я плавала в бассейне уже более часа, и, решив, что на первый раз вполне достаточно, вылезла и, вытирая лицо полотенцем, направилась к душевой.

Повесив полотенце на крючок, я встала под душ и, с удовольствием, ощутила теплую воду. Основательно помывшись, словно видела воду впервые за долгие годы, я закрутила металлический вентиль и направилась к выходу, в сторону раздевалки. В углу кто-то мылся. Присмотревшись, я удивленно заметила, что это явно не женщина, и в этот момент этот кто-то обернулся. Ситуация была не из приятных: у него по лицу стекала мыльная вода, а я стояла со всклокоченными волосами и пыталась высушить ухо кончиком полотенца.

Кто из нас ошибся дверью, было уже не важно, важно было то, что мы снова встретились.

— Арам? — спросила я, сама, прекрасно понимая, что это именно он.

— Лилит, ты? — переспросил он с таким же идиотским выражением лица, какое, видимо, было у меня, если не хуже, — что ты тут делаешь, — продолжил он, прекрасно понимая всю нелепость своего вопроса и самой ситуации.

— Я? Я тут... э… а ты? Ты разве не собирался уехать из города?

— Ну, вот и уехал, — мрачно промолвил он, смахивая с глаз мыльную пену, — туда, куда собирался.

Ужинали мы втроем — я, Арам и Ира (девица без возраста и определенного рода занятий, про которую моя мама сказала бы: «Стерва со стажем, специализирующаяся на интеллигентах»). Одним словом Ира принадлежала к тому типу девушек, от которых мужчины впадают в состояние «умзаразумзаходящего» гипноза или, просто выражаясь, телячьего восторга.

Я и Арам ели молча, а Ира без конца трещала о своей предстоящей поездке в Вену, правда, зачем она туда едет и с кем, оставалось в густом и непроглядном тумане. Говорила о Венской опере, что у нее там друзья, одного зовут тоже Арам (находившегося рядом Арама в восторг, вопреки ожиданиям Иры, это не привело). Язвить не было смысла, т.к. замечания мои висли в воздухе и задевали вовсе не Иру, как того требовалось ожидать.

После ужина стали играть в бильярд. Ира напрочь отказалась, мотивируя это тем, что если она не умеет делать чего-то хорошо, то предпочитает не делать вовсе, при этом она лукаво подмигнула Араму, на что тот все-таки улыбнулся, несмотря на все свое желание скрыть эту улыбку.

Играла я неплохо, Арам, вроде, тоже, но сегодня мы оба играли отвратительно.

Я вглядывалась в Иру, сидящую рядом за столиком и листавшую с интересом какой-то новомодный журнал. Ира, исподтишка вглядывалась в меня и в Арама, а потом в меня и в Арама вместе. Арам вообще ни в кого не вглядывался. Он играл в бильярд. Но у него не получалось.

Потом Арам угостил нас обеих мороженым с шоколадно-фисташковой стружкой, и рассказывал Ире про меня, и мне, про Иру. А т.к. в сущности, рассказывать было нечего, то разговор вскоре иссяк, и мы дружно решили пойти спать.

Расстались мы перед моим номером. Ира мило улыбнулась и сказала, что, мол, жаль, что Арам не взял с собой друга, чтобы я не скучала. Протянула мне свою нежную розовую ручку и пошла в сторону их номера. Арам, искренне смущенный, и ужасно милый в своей смущенности, извинился передо мной и дал мне свой московский номер телефона и адрес, настоятельно попросив, позвонить ему.

На следующее утро я уехала.

Так испортился мой отпуск, и я поняла, что Арам мне все-таки нравится.

Глава восьмая или заключительная

Москва.

Приехала я, хорошо отдохнувши, умиротворенная, готовая к работе и к однообразной текучей жизни. Я уже представила свою маленькую двушку на третьем этаже сталинского дома. Вспомнила мой любимый стол, заваленный всем, чем только можно его завалить: какие-то записочки, кусочки оторванных бумажек, с важными номерами, адресами, заметками, отрывной календарь, показывающий, что на дворе еще апрель, золотая пирамидка, привезенная из Египта, куча журналов, прошлогодний ежедневник, фотография мамы с папой и братом, сделанная на море, давным-давно, стопка любимых книжек, прозрачный голубой стаканчик с цветными ручками, карандашами, ластиками и прочей канцелярщиной. Вспомнила неудобный и старенький диванчик, с новоприобретенным мягким, пушистым, светло-зеленым пледом; прозрачные тюлевые занавески, которые, я уже третий год хочу сменить на что-то более светонепроницаемое, чтобы каждый раз, по выходным, не просыпаться от назойливого света; маленькую шестиметровую кухоньку, где сидя за столом, можно спокойно, не вставая, достать что угодно, вскипятить чайник или досыпать сахару в сахарницу.

Погруженная в эти благостные мысли о доме, я направилась к паспортному контролю, роясь в сумке в поисках билета.

— Женщина, вы куда, в очередь, голубушка, в очередь, ишь, шустрая какая. Не таких шустрых видали, — проорала мне прямо в ухо женщина лет пятидесяти, с огромной спортивной сумкой через плечо, — и вообще, встаньте в конец, людям мешаете спокойно стоять, — и пихнула меня своими тяжелыми боками. Народ рядом подхватил, и меня ударной волной отшвырнуло к самому краю по-армейски выстроенной шеренги.

«Вас тут не стояло!», — вспомнился мне довлатовский персонаж, и я улыбнулась.

Встречала меня подруга, которая быстро запихнула мой чемодан на заднее сиденье салона.

— Твой главный меня достал (так она отзывалась о моем начальнике), трезвонил с утра до ночи, где ты, где ты, словно от этого ты быстрее приедешь. Слушай, а вообще он нормальный? Хихикает после каждого слова…гы..гы.., как ты с таким работаешь? Убила бы! Зануда! А потом удивляются, почему от них жены уходят, ну и мужики пошли…(здесь она выругалась). Разговоры похлеще бабских. Представляешь, он у меня спросил, какие тебе нравятся мужчины! Ну не дурак? А может и нет…Знал ведь, что скажу тебе. Лиль, а он тебе нравится что ли?

— Нет, — улыбнулась я в ответ, — а ты меня удивила, он вообще со мной неразговорчивый и не гыкает. Слушай, а тебе точно он звонил?

— Лиль, ты что серьезно? Хочешь сказать, это он меня так клеил? Ну, тогда он вообще…того! Вот те раз! Приехала! Опять жди сюрпризов!

— Ленок, я что? Это ты опять, как всегда. Кто на всякий пожарный с ним флиртовал у меня? Я что ли? А он, между прочим, однолюб. Так что приглядись. Такие, (здесь я многозначительно выждала) на дороге не валяются.

— Да ладно Лиль, шизик он, глаза бегают, как у воришки. Кто ж знал, что он так среагирует на меня. Подумаешь, юбочку пару раз поправила.

— Ну, как знаешь, — сказала я, — поехали, — и уютно устроилась в новенькой чистой машине Ленки, погружаясь в привычные мысли и в незатихающий гул большого города. И мы поехали.

Так я полностью почувствовала, что вернулась.

Так я поняла, что и тут, в Москве, я — дома.