Тень тихо застонала и вернулась к кипящей кишке у стены. Потекший ком был насквозь мокрым и все еще теплым. Черные пальцы неловко подобрали его и положили посреди угла — между щелью и дырявой задней стенкой. На сквозняке от мокрой бумаги сразу повалил пар.

Тень заскользила по углу, собирая разлетевшиеся листы в трепанную картонную обложку.

Оставшиеся листы были снаружи. Тень приблизилась к щели, теперь, выпрямившуюся, в слабом рассветном свете, можно было ее рассмотреть.

Это было длинное и пыльное существо, укутанное в грязные тряпки. В угле царила атмосфера, которую распространяло вокруг себя существо — пыли, плесени, теплого сладковатого душка рвоты и удушающий запах соленого кожного сала. В дыры тряпок торчала суставчатая палка руки, в серой сухой шкурке, тонкой, как какой-то диковинный, пупырчатый пергамент. Угловатую фигуру венчал лохматый влажный набалдашник головы, так же обтянутый пергаментом. Сквозь два отверстия мерцали здоровенные блестящие глаза.

Серая, почти птичья, лапа, дрожа, легла на щель и с нерешительной силой потянула в сторону. В угол ворвались снежинки. Часть замерли у входа сахаром на черном полу, другие рванули к трубе и тут же осели темными пятнами-каплями на земле.

Существо вскрикнуло и отскочило в сторону, наступив голой пяткой на бумажную губку. Руки-палки взметнулись вверх, и тело со странным гремящим звуком внезапно плавно опустилось на пол.

Существо тихо-тихо завыло, сползая с желтой лепешки, окончательно превращенной в вязкую древесно-типографную кашицу. Различить отдельные странички было уже невозможно, как и разобрать поплывшие и раздавленные буквы.

Тень завыла-застонала, высоко и протяжно, как щенок дворняги, очутившийся в волчьей яме.

Под картонной обложкой оставалось не больше 20-ти страниц. Еще больше полсотни отправились в небытие на земляном полу в центре угла, сохраняя свое романтическое содержимое лишь в непостижимой памяти серого существа.

Оставалась надежда, что еще три десятка найдутся за щелью.

Но тень уже давно не покидала своего угла. Дни за днями, которые не было нужды считать, она проводила за изорванной книгой. Глаза давным-давно привыкли к темноте крошечного — два на три шага — угла. И единственное умение, которое сохранило существо из прошлой жизни — это читать и считать. И теперь многие месяцы тень жила жизнью прекрасной Жозе, француженки, следовавшей почти сотню страниц в Россию, за своим возлюбленным, офицером царской армии, которая отправилась домой в морозную зиму 1816 года.

В такие минуты самозабвенного чтения тень почти становилась человеком, тем самым офицером, не знавшим, что возлюбленная отстала в дороге всего на полдня.

Занимать себя чем-то еще, кроме чтения, не представлялось возможным в этом темном углу.

Порой сквозь щель падал яркий желтый свет, порой лилась вода, а иногда, как, вот сейчас, дул режущий ветер и летела белая мошкара.

Существо любило и ненавидело такое время — оно походило на зиму, заметавшую Жозе в дороге, но в то же время позволяло безымянному существу чувствовать себя любящим и любимым Андреем.

Существо помнило три такие зимы за щелью своего угла, а после перестало считать.

Последний раз оно приближалось к щели после прошлой зимы, закрывая угол от весенних водопадов, которые все равно прорывались, превращая земляной пол в вязкую топь. Такую, что обычно существовала лишь под протекающей у стены трубой.

И вот сейчас судьба любимой Жозе влекла его наружу.

Существо с ворчанием трогало края щели. Наконец, закусив коричневыми хрупкими осколками бумажную губу, оно потянуло шиферный щит в сторону. Зрение мгновенно пропало, глаза ослепли в непривычно ярком свете мрачного зимнего рассвета. Снег и ветер покрывали серый пергамент морщинами и мурашками.

Сквозь сцепленные зубы вырвалось рычание. Чуткий нос защекотала непривычная свежесть чистоты и снега. На постоянно влажных, осклизлых глазах, впервые за много лет, появились слезы. Мозг, отдающий на слезы свою последнюю влагу, на миг замер, заставив существо замереть и подождать несколько секунд, пока перестанет кружиться голова.

Первые пару минут существо дрожало, напрочь забыв, зачем вылезло наружу.

А после пришло облегчение: нитки мышц расслабились, оставив бесполезные попытки согреть тщедушное тело. Кожа разгладилась, и похожее на скелет серое существо нерешительно ступило на снег.

Ступило — и тут же отдернуло пятку. На белой мягкой поверхности осталась тонкая вмятина, которая быстро зарастала сыплющейся сверху белой крупой. Больше ничего не произошло, разве что ветер поубавил силу, стих далекий гул в ушах, и снег стал сыпать ровнее.

Осмелев, существо потрусило собирать разлетевшиеся по двору страницы. Осторожно подбирая их тонкими пальцами-тросточками и бережно прижимая к животу.

Существо бежало на полусогнутых ногах, сверкая глазами в поисках желтеющих листов, но, стараясь не глядеть по сторонам.

Рассветные звуки еще спали. Только гудел ветер, гоняя из стороны в сторону горсть снега.

Существо уже собрало страницы в закутке между домами, где находился его угол, и теперь в нерешительности стояло, мучительно размышляя, стоит ли выходить за пределы двора.

Но все же нечто потянуло его наружу.

Здесь было страшнее. Сильнее выл и обжигал ветер, сильнее бил по нежным глазам свет. Существо подняло вверх лицо, и зрачки его почти пропали в серых стеклянных слезящихся глазах.

Вдоль улицы еще горели фонари, но их тусклый свет засыпало снегом.

Существо блуждало взглядом по земле, ища свои драгоценные страницы, когда нечто зацепило его непривыкшее к разнообразию дно глаза.

Существо увидело Жозе.

Она лежала на краю дороги. Изящная и тонкая. Испуганно и удивленно глядя в небо темно-карими, почти черными, глазами. На белую до синевы кожу лица опускались и дрожали в страхе снежинки. Готовились вспорхнуть, едва только она совершит малейшее движение. Но она не двигалась, и снежинки покойно замирали на сиреневых губах. Изысканная черная шубка была распахнута и шерстинки ее шевелились от ветра, совсем как кончики ее волос, выпавших из белой, как снег и ее кожа, меховой шапки.

Жозе смотрела в небо.

Молчаливая, покорная, безумно решительная, какой ее помнил Андрей.

Она ждала его.

Фарфоровая кожа, упрямо сомкнутые темные губы. И ярким контрастом горел алый ореол снега вокруг ее головы и плеч.

Существо… нет! не существо! Он уже не был просто тенью. Он был человеком! Мужчиной! Андрей.

Андрей бросился к любимой, трогая тонкие пальцы, такие же холодные, как снег, касаясь губами тонкой кожи, вдыхая аромат холода, цветочных духов и крови. Неведомое раньше чувство пронзило его насквозь. Ком горячей крови собрался внизу живота и волной покатил вверх, к сердцу. Сразу стало холодно. Сухая, туго натянутая кожа не выдерживала напряжения и трескалась с тихим шорохом. В ушах звенело, а глаза отказывались воспринимать что-то еще, кроме глаз и губ любимой Жозе.

Он хотел позвать ее по имени, но голосовые связки давно забыли, как это делать, и из горла вырывался только бессвязный вой.

Но Жозе не отвечала. Она продолжала лежать на снегу, неотрывно глядя в небо.

Он застонал. Жозе должна была встать! На снегу ей было холодно. Она должна была пойти вместе с ним. Домой. В их угол. Теплый, темный. Где нет снега, и ветер совсем слабый. Им уже даже не нужна будет книга, листки которой он давно выронил, и они успели разлететься по всей улице. Теперь они будут вместе.

Но Жозе молчала и не двигалась.

Тогда он взял ее на руки. Тонкие мышцы напряглись, тело задрожало. И он, пригибаясь и оглядываясь по сторонам одними глазами, поволок ее во двор.

Спустя несколько минут они уже были внутри. Щель надежно закрывал кусок старого шифера. У стены тихо капала и парила вода. Он уложил Жозе возле самой трубы, там, где не было сквозняка, и нежно водил кончиками бесчувственных пальцев по бледным щекам. Руки все еще дрожали после тяжести любимого тела, но он не замечал этого. Земляной пол покорно впитывал последние красные капли, сочившиеся сквозь некогда белый шарф Жозе.

А ветер на улице выл, заметая их последние следы в прежнем мире.