Она сидела в четвертом ряду, с самого края, на дополнительно поставленном стуле. Народ проходил мимо, задевал ее, даже не извинялся, а если и смотрел, чтобы что-то сказать, то, увидев, где она сидит, окидывал взглядом ее ноги, которые открывались из-под шелковой черной юбки, и шел дальше.

Она опять поймала себя на мысли, что в следующий раз обязательно придет по билету. Движение в зале постепенно утихало, люди рассаживались поудобнее, кто никак не мог поправить юбку под собой, кто настраивал бинокль, кто на всякий случай откашливался, кто просил у соседа программку. Свет стал глуше, покашливание затихло.

На сцену вышли три актера. Один сел за стол и угрюмо смотрел на чашку чая, крутил ее за ручку, подносил поближе, потом отодвигал опять на место у чайника. Два других беспечно и радостно болтали о какой-то женщине, о ее предстоящей свадьбе, о том, какая выгодная это партия. Услышав о свадьбе, человек, сидящий за столом, встал, и произнес, путаясь в собственных словах:

— Как она может? Она всего лишь идет на поводу у своего желчного отца, который внушил ей всю эту чушь. Кто он? Все знают о его связи с некоей мадам Бертран. И что вы думаете? Он разорвет эту связь ради простушки жены? Да ни за что! Он превратит ее в никчемную, никому не нужную женщину. Он зверь! Таких, как он, ничто не исправит!

Молодые люди оторопело смотрели на своего друга, пытаясь остановить его красноречие. Но тщетно. Молодой человек подошел к стене, потом снова обернулся и стал выкрикивать уже совсем нечленораздельные слова:

— Я пойду к ней! Открою ей глаза. Где же ее обещания? Что это за отец такой, который может сделать дочку несчастной только из-за того, чтобы поправить свое положение!

— Успокойся, Генри! Тише, тише, тебя могут услышать, — останавливали его друзья, оттаскивая от открытого окна. Тогда молодой человек подошел к стене, сорвал с нее картину, на которой виднелось море вдалеке, и черные кружевные занавески открывали дверь в безоблачный мир спокойствия, и, со всей силы, стукнул картину о край стула, прорвав ее насквозь.

— Вот тебе твой подарок, вот тебе твои слова, они пусты, как это небо, без облаков, их легко порвать, как этот кусок холста, они …ты…,— орал он нанизывая, вынимая и снова нанизывая холст на торчащую спинку стула.

Она сидела, как завороженная, смотря на этого человека, и думала:

— Ах, “Генри”, неужели это ты? Неужели ты способен так чувствовать? Нет, ты просто… гениальный актер.