Halgen — Commun’aлка

приятель по имени Паша. Жил он в двухкомнатной квартире в самом центре города. Купив бутылку коньяка и лимончик я отправился к его четырехэтажному дому. Встретившись мы уселись за стол и стали пить терпкий напиток, говоря о жизни, о бабах и т.д. Когда моя бутылка опорожнилась и Паша достал из своих закромов следующую, мне сильно захотелось, извиняюсь, помочиться. По длинному и узкому корридору я направился в требуемое место. Меня изрядно качало и по дороге для удержания равновесия я схватился за подвернувшуюся ручку и нечаянно открыл дверь во вторую комнату квартиры.

— Стой! — передо мной появилось бледное как полотно лицо Павла, — Туда не ходи!

— Что такое?! — немедленно отреагировал я.

— Там... — Пашка запнулся.

Дойдя до унитаза и совершив акт мочеиспускания я вернулся на кухню.

— Слушай, Хальген, я сейчас расскажу тебе о той комнате, — и он показал рукой в сторону боковой стены, — Это очень странная и страшная история.

— Через пять лет после свадьбы мои родители въехали в этот дом, сразу после капремонта, — начал он свой рассказ, — Им повезло: оказались они не в хрущовке, где зимой стены покрываются инеем, не в десятикомнатной коммуналке в прогнившем изнутри доме, где все еще продолжаются времена Зощенко. Квартира в центре города, в отремонтированном здании, вот только коммуналка... Но это ничего, всего одна соседка, да и та — бабушка божий одуванчик. Родственников у нее не было и комната после ее смерти должна была перейти моим родителям, у отца к тому же кое-какие связи были, да так вобщем и произошло, вот только...

Короче, стали они жить-поживать и добра наживать. Год прожили прекрасно. Но все-таки не одни они в квартире, а назвать коммуналки этим словом придумал, право, какой-то идиот — communa ведь по-русски — община, а какая тут община — механическое объединение случайных людей, общего между которыми весьма мало. Нет у них ни общей идеи ни общей цели ни общего хозяйства — ничего. Родители тогда были молодыми, а бабка — старая. Они соберутся с друзьями, музыку слушают, вино пьют — а она злая. И музыка в те времена была еще не то чтобы злая, и пили тогда еще не до безобразия, как теперь, но старухе хватала и этого. Каждый вечер встретившись с моей мамой на кухне начинала: “ — Вот, мне всю плиту засрали, а убирать кто будет?! Почему мою кастрюлю спрятали, голодом уморить меня хотите?! Полы не моете, в говне все поуши, так хотите чтоб и я в дерьме сидела?! Не выйдет!” и т.д. Ну, родаки сперва терпели, но с каждым днем становилось все хуже и хуже. Бабка начала управдому писать, потом ментов вызывать стала...

Перед моими глазами возникла картина: в центре кухни как на сцене драмтеатра стоит старуха. Она визгливо кричит, брызжет слюной, отчаянно жестикулирует, собирается упасть в обморок. Потом делает резкий прыжок к шкафам и оттуда со страшным грохотом вылетают алюминиевые и эмалированные кастрюли, вилки, ложки, миски. Крик старухи усиливается, она начинает плясать в тесном помещении какой-то замысловатый танец, сопровождаемый усиливающимися криками и громом.

Стоящая в дверном проеме молодая женщина уныло просит:

— Да успокойтесь Вы, Алена Ивановна, зачем из себя-то выходить?

— Я!!! Успокойтесь!!! — бросает бабка и летит стрелой в свою комнату.

— В милицию звоню! — кричит она уже из-за двери, тут же лязгает замок и раздается соловьиная трель телефона.

В это время входная дверь открывается и в квартиру входит молодой мужик. Зареванная женщина тут же подбегает к нему: — Васенька!

— Успокойся, Наташа, пойдем по улице погуляем.

Они одеваются и уходят. Ходят много, совершенно бесцельно, и уже замерзшие идут домой — снова на встречу с бабкой.

Придя домой молодая семья пьет чай. Более-менее успокоившись они начинают готовиться ко сну. Наташа взяв полотенце направляется в ванную и включает воду. Вася раскрывает газету: “ — Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Верховного совета...” “ — А-а-а!!!” — раздается визг жены и бросив недочитанную газету Василий летит на выручку. Возле ванной припав глазом к щелке между стеной и дверью, согнувшись в три погибели стоит Алена Ивановна.

— Что ты смотришь? Чего тебе голыми бабами любоваться, сама вроде бы баба, была ею по крайней мере! — зло кричит Василий.

— Нужна мне очень твоя писюшка! Я смотрю чьим мылом она моется — уж не моим ли!

— Твоим помоешься — прыщами зарастешь, — в том же тоне отвечает Вася.

Ночью Наташа тихонько хныкает, уткнувшись в плечо Васе. А Василию и успокоить ее нечем, говорит что-то о том, что старухе не так уж и долго жить осталось, а больше и сказать нечего.

А утром на работу, но все мысли посвящены возвращению домой, в кошмар commun’алки. Что там снова вытворит Алена Ивановна? А может уже вытворила? Может проникла в нашу комнату и роется в вещах? И что ни минута — все подобные мысли. А приходишь — сразу скандал, так и танталовые нервы не выдержат.

Не выдержали. После очередного скандала с разгромом посудных шкафов, приглашением в свидетели соседей и звонков в милицию (на которые там, разумеется, не реагировали), решили молодожены объявить беспокойной соседке войну.

И с тех пор бабушка, царство ей Небесное, то мыло в супе обнаружит, то соль в чае, то масло в ванне перед помывкой, а однажды даже в винегрете оказался старый сапог. В милицию ей было уже не позвонить — Василий предусмотрительно вывел из строя телефонную связь и включал ее лишь тогда, когда надо было позвонить самому. От криков и визгов старушенции молодые защитились звукоизолирующими наушниками, которые один из Васиных друзей раздобыл на работе. Все свои вещи на время активных боевых действий супруги надежно спрятали в комнате.

Вася и его друзья были большими выдумщиками. Каждый день либо Василий изобретал новую выходку, либо ее предлагал кто-нибудь из его друзей. Все изобретения тут же воплощались в жизнь, и вскоре их хватило на целую книгу, которую можно было бы назвать вроде “Военные методы в коммунальной жизни”.

Захотела Алена Ивановна ночью в туалет. Встала с кровати, принялась дверь открывать — не идет. Она ее на себя — та обратно, она опять на себя — та снова обратно. Так с десяток раз, в итоге описалась бедная старушка. И невдомек ей было, что дверь с другой стороны удерживал массивный резиновый жгут, весьма остроумно привязанный Василием. Утром она, конечно, разобралась и в следующую ночь предварительно клюку из двери выставила, но не помогло — возле самого укромного кабинета ей на голову свалился надрезанный пакет с кислым молоком.

Активных действий Алена Ивановна уже больше не предпринимала и можно было кое-как помириться, но Вася вошел в раж. Его голова рождала все более и более каверзные изобретения. Наконец эта деятельность дошла до своего логического предела. Так и возник проект “Мостик в могилу”. Для его осуществления понадобилась помощь всех многочисленных друзей и приятелей Васи и Наташи.

Теперь все свободное время стало уходить на подготовку к “операции”. В отсутствии Алены Ивановны в стене сверлили отверстия, ведущие в ее комнату, устанавливали музыкальные трубы, из папье-маше клеили ангелов и чертей. Несколько раз залезали на крышу и определяли расстояние до окон Алены Ивановны (жили они на четвертом этаже). В отсутствии соседки провели несколько репетиций.

Наконец наступил день “Д”. У Васи и Наташи остались ночевать четверо друзей. В полночь двое из них заняли места у труб, а двое полезли на крышу с фонарем и картонными чучелами. В довершение всего приготовили и еще одну штуку — знакомый умелец собрал инфразвуковой генератор, который издавал совершенно не слышимые, но воздействующие прямо на подсознание колебания.

Алена Ивановна пришла из собеса домой и по своему обыкновению открыла почтовый ящик. Там лежала “Вечерка” и письмо с ее адресом и именем. “ — От кого бы это?” — удивилась она ибо все возможные родственники уже давно либо умерли либо где-то затерялись.

Бабка разорвала конверт, вытащила из него какую-то фотографию... И тут же с криком отбросила ее — на глянцевом листе аккуратно красовалась ее могила. Да, аккуратненькая могилка с крестом и фотографией, а под фотографией надпись: “Епифанова Алена Ивановна. 1890-1972 год” Этот год!

Старушку затрясло ибо несмотря на свой более чем преклонный возраст в собственную смерть она упорно не верила. Умирают все, но не она! Бабка была твердо убеждена, что проживет еще как минимум двадцать лет — в их роду было много долгожителей, а там и какое-нибудь лекарство от смерти придумают, она сама об этом в журнале “Здоровье” читала. И тут на тебе!

“ — Наверное соседи издеваются, говорят теперь такие штуки легко можно сделать. У Авдотьи спрошу, у нее внук фотограф”, — решила бабка Алена и пошла в свою комнату.

В полночь в комнате старухи раздался дикий рев. Бабка вскочила и схватилась за выключатель — света не было. Она глянула в окно — мать честная! Там носятся ангелы, черти, и решают, кому ее душу взять. “ — Я умерла”, — отчетливо раздается в старой голове, и тут же всплывают наружу все грехи, совершенные за жизнь, и Алену Ивановну охватывает тотальное, ни с чем не сравнимое раскаяние...

Утром в привычное время старуха не вышла из комнаты. Не вышла она и вечером, и на следующий день. Василий и Наталья сперва хорошо посмеялись, но потом стали как-то беспокоиться. Что такое, уж не умерла ли соседка и в самом деле! Уже и винить себя стали. Вася открыл топором ее комнату — старуха лежала с открытым ртом, из которого доносился непонятный хрип, а из глаз катились огромные слезы.

Василий вызвал “неотложку” и сам сопроводил соседку в больницу. “ — Чего ее в отделение везти?”, — сказал один полупьяный санитар другому, — “Все равно часа через два обратно в Морг волочь. Я-то уж это дело знаю”. Так и оказалось.

Хоронили старуху за казенный счет, но Вася и Наташа все-таки сделали кое-какие пожертвования — совестно как-никак.

Дома было очень пустынно и скучно. Не развеселило молодоженов даже получение через месяц бабкиной комнаты. А через сорок дней ночью Наташа отправилась в старушечью комнату, которую молодые так и не придумав как использовать, приспособили под склад. Бабкину мебель они, разумеется, выбросили, но одно из кресел все-таки сохранили — уж больно красиво было, с резными ручками. И вот вошла она в комнату и увидела в этом самом кресле... Алену Ивановну, белое бесплотное облако в форме ее тела. Ну, Наташа завизжала и вылетела из комнаты как пробка из шампанского. Потом прибежал Вася — то же самое видение и тот же эффект. Ну, перепсиховали они, успокоились, решили что просто повидилось. Однако через два дня — снова, а потом — снова и уже каждый день. Вася вынес во двор и сжег кресло — не помогло, теперь и кресло стало частью приведения.

Ночью в своей комнате они часто слышали сквозь стенку какую-то возню и шум, старческие всхлипывания. Одним словом, жизни не стало. Василий часто приходил домой пьяный, еле на ногах держался — чтоб спать крепче. Ну, месяца два они так промучились, а потом, когда бабка стала по квартире даже днем расхаживать и заглядывать в комнату молодых — терпение лопнуло, уехали к тестю с тещей, в однокомнатку, в жестокую тесноту.

Там они прожили три года, в тесноте и обиде, ибо про отношение тещ к зятьям сложено немало анекдотов. К концу третьего года родился сын, то есть сам Пашка. Василий уговаривал жену возвращаться, говорил что ему ничего не страшно, но мама у Павла была весьма нервная, а тут еще и ребенок...

Вернулся, короче, Пашин отец в старую квартиру один. Бабка не показывалась, да и пьянствовать он стал так, что ни одно приведение не выдержало бы. Ну и допился до панкреатита, помер в итоге. Пятнадцать лет квартира простояла заколоченной, пока в нее не въехал отважный сынок Паша.

— Ну и что, не достает тебя Алена Ивановна, — спросил я приятеля.

— Нет, я ее не видел. Может, забрала она отца и успокоилась. У меня версия, что любила она его, но возраста их катастрофически не совпадали, и он ее тоже любил. Вот оба друг друга на Тот Свет и привели, а там времени нет, и пространства нет. Может, они одно целое теперь... А в комнату ту я все равно не хожу и никого не пускаю — мало ли что. Вот собираюсь достать кирпичей и заложить дверь, заштукатурить и обоями оклеить, а предварительно внутри святой водой все полить. Представляешь, как будет: снаружи окно есть, а входа в комнату нет. Нет и все. Вот уж мои потомки голову поломают...

На том мы и расстались.

ТОВАРИЩ ХАЛЬГЕН

2003 год