* * *

Ефим Семенович болел по осени. Вместе с калошами, он надевал физиономию больного и старого человека, хотя ему только стукнул шестой десяток, а выглядел он и того моложе. Но в эти промозглые темные дни, он перевоплощался, играя роль злого и занудного старичка.

После довольного долгого и трудного и такого нелюбимого лета, он имел обыкновение расслабиться и впасть во временный, лично им придуманный вид уныния, который выражался немереным аппетитом, чтением угрюмых книг, мнимым и продолжительным ознобом, в результате чего доставались вязанные шерстяные носки и верблюжий плед, и недоверием ко всему, что ему говорят.

Зинаида Францевна обычно с легкостью выдерживала этот мучительный месяц, но последние дни ей давались с трудом. Она понимала, что это временно, и ее преждевременно постаревший супруг, через день— два снова примет человеческий облик и натянет висящий в гардеробе свой любимый твидовый пиджак. Ну а пока, он сидит на балконе в кресле-качалке, читая чьи-то мемуары и лицо у него, словно он только что съел пару лимонов или выпил очень крепкую настойку и не закусил.

Зинаиде Францевне пятьдесят семь. Она еще красива, как может быть красива женщина в пятьдесят семь. А представьте ее в молодости…

Но красота ее меркнет, под пугливым выражением лица. Она боится слишком многих вещей. Ее пугают приближающееся шестидесятилетие и рано наступающая темнота. Она не любит остывший чай и капельку этого же чая на скатерти, оставленной ложкой, которую Ефим Семенович с тщательным упорством кладет на стол. Она нервничает, когда он же спрашивает ее, не звонил ли Женя. Ей стыдно за Женю. За бестактность мужа. Ей стыдно за свое вранье. И в то же время, она боится редких звонков Жени, потому что не может найти слова, и все, что она заранее проговаривает в уме перед разговором с сыном, теряется в нелепых: «У нас с папой все хорошо. Не болеем. Папа тебе передает привет. Папа вышел. Обязательно, как придет, перезвонит…». Она нервничает и не любит, когда ей стыдно…

Женя давно не звонил. Уже больше года. Большие города. Множество людей. Работа. Огни. Все отвлекает. Так оправдывала сына Зинаида Францевна.

В те редкие времена, когда она не думала о сыне, лицо ее становилось мягким, умиротворяющим, чем-то счастливым. Она любила тихие вечера вдвоем с мужем на веранде перед домом. Любила, когда они молчат и смотрят на медленно ползущее за горизонт солнце. Да и не молчание это вовсе, а разговор их душ, таких разных, но таких родных.

А еще Зинаида Францевна любила Женю. Но тот был таким же замкнутым и черствым, как и его отец. И за это, она его еще больше любила. Она видела в них одного человека, воплощенного в двоих и, ей порой казалось, что не будь ее, Женя все равно бы существовал, и Ефим Семенович с таким же энтузиазмом пребывал бы в состоянии меланхолии каждую осень, но с другой женщиной. И от этой мысли ей становилось страшно. Но она гнала от себя подобные размышления и настраивалась на мужа, на его прихоти, жалобы, странности.

В такие минуты разговора с самой собой, она чаще всего задавалась одним вопросом: « Любит ли он меня? Способен ли он на это, совсем не подходящее для него чувство?» Ей вспоминался в эти минуты их бурный, но короткий роман на одном из морских курортов, его горящие глаза, день на зеленом мысе, катание при луне, его темный силуэт и пара весел, их ритмично повторяющиеся удары о воду, утро в прибрежной рыбацкой станции на надувных лодках и ей казалось, что это было в другой жизни, с другими людьми, а она просто смотрела кино, в котором главную роль играла очень похожая на нее в юности девушка и бесподобный молодой человек, в котором она и вовсе не узнавала мужа.

Слегка забывшись, она вновь возвращалась на кухню, готовила Ефиму Семеновичу его любимые щи и вареники, заваривала свежий чай и лиственный отвар от горла.

Ужинали обычно на веранде, до наступления холодов. Вернее ужинал Ефим Семенович, а Зинаида Францевна тщательно суетилась вокруг него, так и не успев, сесть и насладится волшебным вкусом приготовленных ею блюд. Ела она чаще всего стоя, перед холодильником, прежде чем убрать туда остатки ужина.

И, несмотря на это, она любила такие тихие семейные вечера…

* * *

Хотя был уже конец октября, погода стояла теплая и тихая. Весь двор, от веранды и до забора, был завален ворохом желто-красно-оранжевых листьев. Зинаида Францевна их специально не собирала в кучки, потому что любила наслаждаться этим осенним буйством красок и волшебством этого времени года. Едва заметный ветерок с шелестом поднимал листья вверх и, играя с цветом, перестраивал их, словно мозаику, создавая, красные или желтые яркие пятна, разбрасывая их по двору, рисуя осеннюю шахматную доску.

Соседей рядом у них не было. Два дома справа пустовали и, лишь в пяти минутах ходьбы, жила немолодая семья, чьи дети тоже давно разъехались, но частенько их навещали, всколыхивая тихую сельскую дорогу шелестом новых шин.

По субботам они ходили друг к другу в гости, а затем, эти вечера прекратились

Женя не приезжал. Рассказывать было нечего, и выдумывать тоже. Ефим Семенович впал в уныние, во сто крат сильнее прошлогоднего, намного продолжительнее и всерьез.

* * *

Зинаида Францевна устала. Сегодня она, всегда безропотно исполнявшая любую прихоть мужа, вспылила, что-то ответила ему, за что сейчас корила себя, глядя на его сутулую спину.

Ефим Семенович злился. Зина вдруг взбрыкнулась. Это было странно и неприятно.

Ему хотелось убежать. Убежать от этой обыденности, безысходности, однообразия, от этой тишины, от щей с варениками, от соседей с их назойливыми расспросами, от этой женщины, своей жены, от этой безграничной и утомляющей любви и заботы, от ее настырности и всепоклонения.

Еще в молодости его злили и возмущали люди, готовые на все ради другого, не имеющие ни тени себялюбия, эгоизма и подобных проявлений любви человека к своему собственному «я». Такие люди, считал он, сорняки, не имеющие ничего личного, своего. Они паразиты, растущие и питающиеся за чужой счет, чужой жизнью, чужой судьбой. Теперь же, ему — немолодому, такие люди казались ужасными, ненужными, слабыми. Нелюбовь к ним возросла до предела. Он стал чаще нервничать и цепляться к Зине.

Он сидел и думал, что уже немолод, а одинок, как никогда в своем одиночестве, вовсе им незаслуженном, как ему казалось. А ведь каких-то тридцать— тридцать пять лет назад он был совсем другим. Где он, этот красивый и самоуверенный юноша, веривший, что покорит весь мир, любую женщину, любую проблему? Ему казалось, что вот оно, настоящее, вот оно, существующее, не выдуманное, а реальное и вполне осязаемое счастье…

* * *

Ему было почти тридцать, он был неотразим в своей уверенности, что все, что он захочет, расстелится перед его ногами. Он искал чего-то, что, должно было нагрянуть вот-вот. Он жил этим ощущением. Он чувствовал это, почти осязал эту мысль. Вздыхал ее с воздухом. Просыпался каждое утро в предвкушении чего-то замечательного, в ожидании этого.

Это были невесомые и пролетающие дни, заполненные молодостью и беспечностью.

Он был архитектором, только закончившим Университет. Устроился на новую работу, где ему все нравилось. Ефим был в подчинении только у своего непосредственного начальника, который являлся близким другом отца. К нему прикрепили двух девушек — практиканток — Леру и Веру. Он их называл одним именем — Лера-Вера, и издевался над ними, как мог.

Начальник его появлялся лишь перед сдачей больших и важных проектов, а в остальное время Ефим был окружен всеобщим женским вниманием — секретарши, двух лаборанток, двух архитекторов — девушек двадцати пяти-семи лет, незамужних и веселых, Леры-Веры и буфетчицы, заботливой и доброй женщины — тети Маши.

Ефима ждали каждое утро, с нетерпением и он, приходя на работу, находил у себя на столе недвусмысленные афоризмы о браке, любви, свиданиях…Подписаны они были каждый раз разной рукой. Этот, своего рода ритуал, поднимал его настроение каждое утро, забавляя его, и в нем просыпался, и без этого присущий ему, авантюризм.

Он тоже придумывал свои маленькие шалости. То на виду у всех дарил конфеты и прозрачные намеки на вечер одной из девушек. То бросал сокровенные взгляды другой, но так, чтобы остаться замеченным еще кем-нибудь. То, безо всяких условностей, подходил к Лере-Вере, брал их под руки и, не произнося ни слова, уводил их обедать. То делился с теткой Машей, что познакомился вчера с девушкой, о которой ему нагадала цыганка…

Но больше всех ему нравилась Иза. Она тоже была архитектором и тоже совсем недавно. Поступила на работу почти сразу после Ефима. Она была рассудительной не по годам и никогда не говорила лишнего. Иза без труда поняла его игру, приняла ее с удовольствием, подыгрывая ему и веселясь с ним от души над поведением той или иной девушки. Он был уверен, что ни одной записки с афоризмом от Изы он не получал. И что больше всего нравилось ему в ней, что она не проявляла к нему ни капельки лишнего интереса, даже иногда не замечая его, с головой погрузившись в работу, давала понять, что ей не до его выкрутасов. Это только раззадоривало его, временами угнетая, но чаще радуя, что есть намеченный путь, по которому ему следует идти, и что он может достигнуть желаемого результата и наслаждаться лаврами. А что своего он добьется, Ефим ни минуты не сомневался. Его только смущала мысль, а стоит ли ему так с ней поступать и обидеть ее, в результате своих честолюбивых замыслов, победы ради? Он понимал, что не любит и не полюбит Изу, и чувствовал, что она-то, как раз, может в него влюбиться. И это ему нравилось. Хотя, думал он, любовь такой женщины не сулит ему и его блестяще-спланированному будущему, ничего хорошего. Но он быстро отбрасывал эти угнетающие мысли, и медленно, но верно, шел на сближение.

* * *

Было утро. Зина встала уже давно. Она вообще любила просыпаться на рассвете, когда солнце еще только-только показывалось на горизонте. Она ощущала себя одной во всей вселенной и наслаждалась этим ощущением гармонии с природой, со щебечущими вовсю птицами, с медленно ползущими облаками. Ощущая в руках горячую чашку чая, она закрывала глаза и представляла, каким будет ее день, а если глаза ее оставались закрытыми долго, то перед ней рисовались красочные картины ее жизни, заполненной веселым гамом детишек, уютом дома и любовью — единственной и всепрощающей.

Она жила одна. Недавно переехала из своего города в столицу. Жила она в теткиной квартире, доставшейся по наследству. Хотела поступать в театральный, как, впрочем, все ее подруги, вырвавшиеся сюда. Но впереди было лето. Ее первое самостоятельное лето.

Сначала Зина решила, что все три летних месяца посвятит изучению Москвы. Будет гулять по центру, обязательно сходит в театры, в музеи, заведет полезные знакомства.

А потом приехала Лида. Она рассказала, как здорово отдохнула прошлым летом на море, как много эмоций и впечатлений она привезла с собой, да так, что хватило на весь год, в этой пасмурной и, в сущности, скучной Москве. Зина была не согласна, что Москва скучна, но описанные подругой сцены так и вертелись у нее перед глазами, и там было все — ощущение молодости, счастья, беспечности, отдыха, авантюры…

Собирались они быстро. Да и собирать-то, в сущности, было нечего. Пару легких летних платьиц, один единственный купальник, правда, новый, специально купленный. Пара босоножек и пляжные шлепанцы с полотенцем. «Там куплю себе еще большие солнечные очки», — думала Зина, засовывая в маленькую сумочку томик стихов Блока.

Зина был стройной. Она любила надевать юбки, длинною чуть выше колена и невысокие каблуки. В детстве она занималась танцами, и осанка до сих пор осталась. Голову она держала высоко и гордо, а глаза были мягкими, располагающими. Когда она шла по улице, так и хотелось обернуться ей вслед, она проплывала мимо словно сказка — добрая, тихая, ласкающая.

Зине было чуть за двадцать. Она ощущала себя ужасно взрослой. Ей хотелось коротко постричься, но в последний момент она передумала и решила, что сделает это непременно по приезду в Москву. А пока, она собирала густые золотистые волосы в тугой пучок на затылке, и вспоминала о них только вечером, перед сном, распуская и долго-долго расчесывая. Она где-то вычитала, что, проведя расческой по волосам более сто раз, можно придать им здоровый блеск. И, следуя совету, она ввела это в привычку, порой не замечая, проводила за этим занятием более получаса, погрузившись в свои мысли, которые, нахлынув на нее перед сном, долго не давали ей уснуть.

* * *

Ефим решил пригласить Изу. Он уже взял две путевки и теперь думал, как бы поделикатнее сказать Изе о его решении взять ее с собой. Он решил дождаться конца рабочего дня, а там, что-нибудь придет в голову.

Иза собирала со стола свои вещи, тщательно перебирая все мелочи. Отпуск она решила провести в Москве. Ехать куда-то одной ей не хотелось, а вот побыть дома, разобраться с сестрой и решить все свои насущные проблемы, до которых просто руки не доходили во время обычных рабочих будней, она как раз и намеревалась сделать…

Ефим подошел к Изе.

— Ну что? Уходим в заслуженный отпуск?

— Ага. Очень заслуженный. Мне, как самому ответственному работнику среди вас — безответственных, вообще, двойной полагается.

— Могу ли я, о, самая лучшая сотрудница года, как-то вам в этом посодействовать? — лукаво спросил Ефим, пристально глядя в глаза.

— А что вы можете? Небось, сами-то уже решили, провести незабываемый отпуск на море, и уже знаете с кем, а мне, как всегда, коротать серые дни в обществе сестры и мамы.

Ефим задумался. Неужели он услышал намек в голосе Изы? Нет, вряд ли. Скорее, это как всегда ее шутливый тон, а что она пожаловалась на свое одиночество, видимо просто вырвалось.

— Ладно, Из, шутки в сторону, что делать будешь целый месяц? Уже решила? — перешел в штурм Ефим.

— Неа…не решила. Да и решать-то, Фим, нечего. Мне надо сестру пристроить, да может еще мама приедет погостить. Одним словом, буду в семье хозяйничать.

— Из, тогда у меня к тебе предложение. Скажи, а отсутствовать хотя бы пару недель ты в состоянии? Не рухнет твоя семейная идиллия за это короткое время?

— Фим, ты о чем?

— Есть идея, — сказал Ефим, искренне улыбнувшись.

— Так поделись, что ли…, — задумалась Иза.

— Значит так. Я могу достать путевки, в одно хорошее место, и как ты правильно угадала, там есть и море, и пляж, и «пижама в полосочку», — сыронизировал Ефим.

— Всю жизнь мечтала увидеть пижаму в полосочку, — поддержала его Иза.

— Увидишь, если поедешь со мной. Я тебя приглашаю, на дружеских началах. Имею я на это право, в конце концов?

— Это вот сейчас что было? — лукаво улыбнулась Иза, — ты что, меня приглашаешь поехать с тобой в отпуск?

— Нескладно получилось, согласен, но приглашаю, и буду очень рад, если ты отметешь все ненужные мысли, которые сейчас могут посетить твою светлую голову, и согласишься. По крайней мере, я очень на это надеюсь.

— По поводу ненужных мыслей, Фим, у меня сейчас настолько голова забита другими, что мне не до них, но думаешь, мне следует задуматься??

— Не следует. Следует согласиться. Не раздумывая. И побыстрее.

— Фим, это уже слишком, не дави на девушку, дай подумать. А что мне за это будет? — лукаво добавила она.

— Будет тебе счастье!! — так же игриво ответил Ефим.

— Ну, счастье на дороге не валяется. Раз такое дело…, когда едем? И куда? И, скажи на милость, это ты давно задумал?

— Нет, недавно, уже месяц как. А едем куда надо, не пожалеешь, и вспоминать потом долго будешь. Так ты согласна? Я правильно понял?

— Честно? Я так устала от всего, что даже если б ты меня не уговаривал так изощренно, я бы все равно поехала. И, тем не менее, мне приятно, что ты меня приглашаешь,…конечно на дружеских началах, — продолжила она.

— Тогда бегу оформлять путевки, вечером позвоню. Едем послезавтра, так что у тебя есть время купить купальник. Кроме него ничего не понадобиться, — подмигнул Фима, и вышел из кабинета.

Иза задумалась. Поездка с Фимой обещает быть незабываемой, но только какая-то мрачная мысль пыталась вылезти и испортить хорошее настроение, которое появилось у Изы. Отмахнувшись от нее, она решила, что получит от поездки максимум удовольствия и положительных эмоций, и не даст себе в него влюбится. Это было главным. Не влюбится. Тогда ничего плохого произойти не может. Она представила выражение лица остальных сотрудников и, особенно, Леры-Веры, когда те узнают, что они с Ефимом вместе провели отпуск, и улыбнулась. Это ее сильно позабавило. И она окончательно решилась.

* * *

Зина ехала поездом. Она любила путешествовать, качаясь в вагоне, болтая с попутчиками, читая любимые стихи и пить крепкий чай. Она думала, что это идеальный мирок для человека одинокого, которому не с кем поговорить, поделиться. Она даже придумала своего рода спасение от одиночества, путем покупки хотя бы плацкартных билетов, и погружением в этот мир людей, историй, судеб, который ведает своему случайному попутчику почти каждый второй. Зина даже собралась пропагандировать выдуманный ею метод борьбы с одиночеством при первом же удобном случае.

Лида с ней не поехала, но обещала присоединиться позже, сославшись на невесть откуда взявшихся родственников, которых надо принять.

Улегшись поудобнее, Зина представляла, с каким наслаждением она окунется в прохладное соленое море, как будет загорать, флиртовать, петь песни у костра по вечерам. Она видела себя в белом легком платье, уже загоревшей. Как она бродила по вечерам по кромке воды, оставляя на песке призрачные следы, тут же смываемые водой. Как теплый ночной ветер, дувший с моря, окутывает ее тело, и наполняет музыкой, что доносится со дна моря, с шумом, с всплеском, с гулом.

Поезд монотонно отмерял километры пути, приближая ее к мечте. В последнее время она пребывала в состоянии уверенности, что очень важно внутреннее ощущение человека, понимание его, что ему сейчас, в данный момент необходимо. Она не сомневалась, что от этого зависит его дальнейший путь. Ведь мироощущение, не просто так дается человеку, а для того, чтобы он его мог анализировать.

Порой, копаясь в собственных мыслях, Зина понимала, что нет на свете такой проблемы, которую невозможно было бы решить, но с другой стороны, так не хотелось всяких проблем, хотя она понимала, что человек без проблем — не человек.

Она ждала от жизни чего-то хорошего, и решила, что представит себе это что-то, в некоем аморфном состоянии, и будет твердым шагом идти к нему. Анализ собственных умозаключений ей подсказывал, что перед ней открыты неизведанные ранее миры, куда ей обязательно надо попасть, и пребывать там, чем дольше, тем лучше.

Очередная остановка. Она вышла из вагона, купила пару бутылок минералки и теплого, свежеиспеченного хлеба. Ей страшно хотелось мороженного, но поезд уже отправлялся, и она быстро и легко запрыгнула в поезд.

В тамбуре была толкотня, все старались первыми зайти в свои купе, и никто не уступал. Пару человек пытались протиснуться в следующий вагон, но им преградил путь мужчина с большим арбузом, и, пыхтя, пытался развернуться, чтобы протиснуться в купе. Пара отошла, под натиском мужчины, и ждала, когда тамбур освободиться.

— Мужчина, вы пройдете уже куда-нибудь, — воскликнула тетка, держа за руки двух малолетних ребятенков, — дети спать хотят, а вы со своим арбузом…

— А, женщина, што ви хотите? Я этот арбуз в подарок везу, не выкинуть же мне его, в самом деле, — проворчал забавный южанин, который чем дальше, тем больше краснел.

— А что мне ваш арбуз? Проходите уже, не толпитесь, вон из-за вас люди не могут в свой вагон попасть.

— Ара, а мне какое дело до их вагона? Я в своем-то развернуться не могу. И вообще, вы в своем вагоне, ну и молчите, — пропыхтел мужчина, и, прорвавшись сквозь нерушимую толпу, завалился в свое купе.

Пара, наконец-то, стала двигаться дальше. Зина окинула их взглядом. Не муж и жена, однозначно. Но и не любовники. И даже не брат с сестрой. Кто же? Ее забавляло угадывать, кто и что собой представляет, как игра, с самой собой. Часто ей нестерпимо хотелось подойти и спросить, правильно ли она угадала.

Молодой человек был явно старше девушки, но не намного. Держался уверенно, но в то же время постоянно оглядывался на спутницу, словно проверяя, здесь ли она. Девушка же была более спокойной, даже расслабленной, будто она оставила все свои дела где-то далеко, и ехала именно отдохнуть, отдохнуть ото всех и вся.

«Кто же они друг другу?» — снова задалась вопросом Зина. И, с досадой заметила, что они удаляются, так и не сумев ответить себе на этот вопрос.

«Ну, их!», — проворчала Зина, и вошла в свое купе, не заметив, что молодой человек обернулся ей вслед.

* * *

— Симпатичная, — подумал Ефим, — правда еще ребенок, но в глазах что-то есть, а эти волосы…. Затем он встряхнул головой, и подумал, что, видимо, сходит с ума, ведь рядом с ним девушка, которая ему очень нравиться, которая согласилась поехать с ним на отдых, что у них впереди целых две замечательных недели, а он думает о какой-то девушке, которую видит впервые, да еще мельком.

Ефим с Изой, наконец-то, вошли в свое купе. Им повезло, они ехали одни. Поезд покачивался убаюкивая. Ефим сел у окна, наблюдая за Изой. Красивая. Но чего-то в ней не хватает. Нос, слегка с горбинкой, живые карие глаза, пушистые ресницы, длинные, даже очень. Большой чувственный рот. Выделяющиеся на лице острые скулы, которые в месте с носом придавали лицу горделивость и своего рода ханжество. Темные шелковые блестящие волосы. Чуть длиннее плеч. Весь ее образ отдавал благородством и недоступностью. Он был доволен, что она согласилась с ним поехать. В какой-то момент, Ефим усомнился, думая, что она откажет ему, что слишком многое себе возомнил.

Она сидела и листала журнал. Близилась ночь. Пора было укладываться спать. Ефим вышел из купе, решив не смущать девушку в первый же совместно проведенный вечер и дать ей спокойно переодеться. В тамбуре никого не было. Постояв немного, глядя на однообразный пейзаж за окном, он решил пойти проверить, не работает ли вагон-ресторан. Он любил что-нибудь перекусить на ночь, и теперь привычка давала о себе знать.

Ефим вошел в вагон-ресторан. Он был открыт, за дальним столиком кто-то сидел, склонившись над книжкой. Он взял чай и пару бутербродов и направился к одиноко сидевшему человеку. Когда Ефим подошел к сидевшему, он понял, что это была та самая девушка из соседнего вагона, она закуталась плед, уютно расположив ноги на стуле, и углубилась в чтение.

— Гм, — прокашлял он, — можно к вам присоединиться?

Девушка подняла глаза. Они были еще там, в повествовании книги, но постепенно чувство реальности возвратилось и она, кивнула.

— Конечно, садитесь, — ответила она слегка отрешенно.

— Так поздно, а вы не спите.

— Я всегда поздно засыпаю, тем более в поездах, люблю путешествовать и мне жалко тратить время на сон. А вы сами, почему не спите?

— А я, к своему стыду, проголодался, и не могу уснуть не перекусив.

Девушка улыбнулась.

— Может и вам чего-нибудь взять? Хотя разнообразием меню тут не похвастаться, но заморить червячка можно, — спросил Ефим.

— Нет, спасибо, я уже поужинала. А вы на отдых или по делу? — поинтересовалась девушка.

— Нет, все дела остались в Москве, надеюсь забыть о них на ближайшие две недели. Отдыхать я. А вы?

— И я. К подруге еду. У них там свой дом, с красивым садиком, где можно посидеть по вечерам. Сдают комнаты, вот и решила, чего зря в Москве сидеть, уж лучше съездить к морю. А вы тоже в частный сектор?

Ефиму почему-то стало стыдно, и он кивнул, хотя у него в кармане лежали две путевки в пансионат, который этим летом только открылся и стоял на берегу моря, в самом сердце города.

— А вы уже знаете к кому? — спросила девушка?

— Пока нет, но есть знакомые, кто мне с этим поможет. А вас как зовут? — решил сменить тему Ефим, — а то общаемся, а обратиться к вам не могу.

— Зина, — улыбнулась девушка и слегка покраснела.

— Ефим, очень приятно Зина, — отчеканил он ее имя.

— И мне, — ответила девушка, — Ефим.

Зину не оставляло чувство, что Ефим чего-то недоговаривает. Он Зине сразу понравился, но ей не давала покоя мысль, что его в купе ждет девушка, та, которую она с ним видела днем. Зине страшно хотелось узнать, кто же она, тем более, сейчас, пообщавшись с Ефимом. Она смотрела на него. Он ей сразу понравился. Он выглядел взрослым и состоявшимся. Видно было, что он из состоятельной семьи и, в то же время, речь его выдавала воспитание и интеллигентность. У него был выступающий волевой подбородок, глаза с хитринкой, по-восточному большие и глубокие. Волосы темные, почти черные, блестящие. Он смотрел Зине прямо в глаза не мигая, и не отводя взгляда. От этого ей было слегка не по себе, будто он читал ее мысли. Говорил он быстро, не думая, повторяя слова. «Интересно, сколько ему лет?» — думала Зина. На лице ни морщинки. Кожа гладкая, молодая. Только глаза постоянно смеются, образуя вокруг три маленькие складочки, которые словно лучики озаряли их. Внезапно Зина поймала себя на мысли, что слишком откровенно смотрит на него, изучая. Чтобы скрыть свое волнение, она захлопнула книгу, и сказала что ей пора в купе. Ефим молча кивнул.

Ему даже не хотелось с ней говорить. Ее лицо притягивало его взгляд, ласкало и успокаивало. Хотелось все время смотреть. Ему нравились ее откровенный взгляд, открытые речи, ее интерес к жизни, ее простота и прямота. Он не видел в ней ни тени притворства и фальши, которые окружали его в последнее время. Он отметил, как здорово говорить с человеком, вот так бездумно, не боясь быть неправильно понятым. Она встала и ушла, тихая, красивая, какая-то родная. Ефим еще немножко посидел и тоже вышел.

Иза не спала, она лежала поверх пледа и читала. Лишь сменила юбку на удобные мягкие брюки. Тусклый свет, отбрасываемый маленьким светильником, освещал половину ее лица. Она отложила книгу и села, согнув ноги в коленях под себя. Ефим сел рядом. Она дотронулась до его лица. Слегка небритое. Провела рукой по щеке. Он задержал ее руку и поцеловал мягкую и теплую ладонь. Иза замерла. Он взял обеими руками ее лицо и посмотрел прямо в глаза. Минуты растворялись в гулких ударах поезда. «Люби меня, — сказала Иза, — я этого хочу, — добавила она, чувствуя, что он не решается. Ефим наклонился к ее лицу. Ее волосы, шелково скользнули, закрыв его глаза. И он поддался всем телом этому порыву и растворился в желании обладать этой неприступной и красивой девушкой.

* * *

Зина проснулась рано от непривычности на новом месте. Потянулась. Пахло морем. Постель была почти мокрая, от влажности. Лежать не хотелось. Зина встала, потянулась, быстро собрала пляжную сумочку и побежала на пляж.

Пляж был недалеко от дома, но он ей не нравился, и она набрела на другой, не такой многолюдный и более чистый.

По утрам, часам к восьми, здесь почти никого не было, и Зина наслаждалась одиночеством наедине с морем. Вода в это время была кристально чистой, стояла, как в озере. Галька на дне блестела многочисленными пестрыми цветами и любой камешек — был как произведение искусства, но стоило ему высохнуть на солнце, как он становился заурядным, блеклым, обычным. И Зина, тут же кидала его обратно в воду.

Она не удивилась, увидев вдруг Ефима. Она ждала его. Более того, подсознательно звала. И вот он — загородив солнце, стоит над ней огромным темным силуэтом.

Зина приподнялась на локтях. Ефим устроился рядом.

— Привет.

— Привет, Ефим.

— Любитель рано вставать?

— А ты я вижу, любитель все знать, — ответила Зина, сама не ожидая от себя такого наглого ответа.

— Почему бы мне не узнать о тебе побольше? Не вижу какой-либо дурной причины мне этого не знать.

— А почему бы тебе не рассказать и о себе побольше, кроме как о любителе поздних ужинов?

— А что ты хочешь про меня узнать? Интересно…

— Это мне интересно, с кем ты был в поезде? — ответила Зина, и прикусила язык.

Ефим растерялся. Уж чего-чего, а этого вопроса от такой юной и, на первый взгляд наивной девушки, он никак не ожидал.

— Дело в том, — прервала его размышления Зина, — когда я увидела вас в поезде, пыталась разгадать, кто вы друг другу, но так и не поняла, поэтому, ты уж прости мое любопытство.

— Так ты еще и любопытна? Не очень хорошее качество для милой юной девушки, — ушел от ответа Ефим, — а кроме любопытства, чем еще порадуешь?

— Проницательностью, — выпалила Зина, — вот например, ты — бабник, у тебя завышенная самооценка, и ты любишь привирать.

-Ух, ты, я прямо на сеансе у психолога, обладающего к тому же талантом прорицательницы.

— Ага, платите по кассе, и к тому же, почему вы сидите? У меня на сеансах только лежат.

Ефим послушно лег, выставив подбородок к солнцу. Зина легла рядом. И так они долго молчали. Затем она поднялась. Солнце уже стало припекать.

— Пока, Аленчик.

— Почему Аленчик? — приподнялся Ефим.

— Ну, ты как Делон — любимец женщин, сердцеед.

— А что, мне нравится твоя трактовка моего я, из этого следует, что я пришелся тебе по нраву, — сказал Ефим и подмигнул.

Зина ничего не ответила, надела огромедную шляпу и ушла.

Ефим еще полежал минуту-две, затем спохватился и побежал в номер.

* * *

Шел уже одиннадцатый час. Иза спала, но дыхание ее было уже неровное. Вот-вот проснется. Ефим лег рядом и прислушался к ее запаху. С ночи ее волосы еще не высохли, и лежали на подушке тонкими темными змейками. Иза открыла глаза и, увидев его, улыбнулась:

— Ты гулял?

— Угу, — невнятно произнес Ефим, — там солнышко уже вовсю припекает, пора вставать, идти на пляж, а то потом можно сгореть.

— Я уже сгорела. Сгорела в твоих объятиях, — и с этими словами, она положила голову ему на грудь, — скажи, а что будет потом?

— Тс-с…Молчи. Не разрушай нашего счастья. Зачем забегать вперед, когда нам так хорошо сейчас? В этом-то и есть главная ошибка человечества, будучи счастливы, они начинают искать какой-то подвох и если не находят, думают, а продлится ли это долго, как будет дальше, и будет ли? А зачем задаваться этими вопросами, когда есть это мгновение, и оно прекрасно. Наслаждайся им. Не думай о чем-то плохом, — и он поцеловал ее.

Когда он был рядом с ней, ему казалось, что вот оно, то, что он так долго искал, но стоило ему выйти из комнаты, как он сразу же о ней забывал, и его мысли лихорадочно искали пути для встречи с Зиной. Внешне Иза ему нравилась гораздо больше, ее не стыдно было представить родителям, коллегам, друзьям, никто бы не сказал, что она простушка, никто бы вообще ничего отрицательного о ней сказать бы не мог.

Зина же была совсем молоденькой провинциалочкой, таким откровенным несмышленышем, по крайне мере такое было первое впечатление. Но его безумно влекло к ней, к ее простым и прямым речам, к ее обычной и юной красоте. Она была какая-то свежая, как утренняя трава с капельками росы, хочется дотронуться, почувствовать ее.

Иза вышла из ванной, в голубом полупрозрачном парео, купальник, такого же голубого цвета, цвета морской волны выделялся сквозь ткань, она надела темные очки, и с огромной пляжной сумкой, таких же аквамариновых тонов, стала похожа на какую-то заезжую актрису.

— Ну что, потопали? Я готова.

— Я вижу, — с восхищением окинул ее взглядом Ефим, — скоро придется нанимать телохранителей, один не управлюсь.

— Труд — облагораживает человека, управишься, коли захочешь. Пошли уже, страшно хочу окунуться в море. Поплывешь со мной к буйку? Буду себя хорошо вести, обещаю.

— Давай лучше возьмем лодку. А? Как тебе моя идея? Поплаваем вдоволь, вдали от берега, может даже нагишом.

Она громко рассмеялась.

— У тебя только одно на уме. Ну что ж, лодку так лодку. Будем прыгать и загорать. Пошли.

Они подошли к причалу и, сторговавшись, взяли небольшую, но новенькую лодочку.

Море было спокойным, ласковым. Грести было в удовольствие. Он плыли вдоль берега, изучая побережье. Мелкий песок, резко граничил с крупной галькой, а чуть подальше, росли огромные ели. От них приятно пахло хвоей, и морской ветер доносил этот запах даже на такое расстояние. Они взяли с собой большую мягкую подстилку— плед, который стащили из номера, и целую корзинку еды бутылку красного вина.

Вдруг перед ними открылась чудеснейшая бухта, маленькая, там поместилось бы отсилы четверо. Хвойные деревья здесь были низкие, нестройные, иголочки с шишками валялись повсюду. Мелкий, почти белый песок полностью застилал крохотный пляж. Они подплыли в берегу, Ефим обвязал веревку вокруг одного из деревьев, и они расстелили плед.

Иза скинула парео, и попросила Ефима обмазать ее маслом для загара.

— Я хочу загореть до черноты!

— А вдруг ты мне такой черной разонравишься?

— Не страшно, зато я буду нравится себе. И разве я буду хуже загорелая? По-моему мне идет, — и она приложила полотенце терракотового цвета к лицу.

— Тебе все идет, но больше всего, тебе иду я.

— Тогда тебе тоже придется загореть, я хочу, чтобы мы стали похожи, тогда ты уже не будешь замечать мою черноту.

Они провели там весь день. Он мазал ее маслом, затем они перекусили, выпили вина, купались, загорали, чуть даже вздремнули и потом заново, загорали, купались, ели и пили.

Солнце уже давно зашло, и Ефим греб наугад по направлению к пляжу их гостиницы. Последние отблески виднелись из-за горизонта озаряя его оранжевой полоской. Маленькие барашки волн кругло поблескивали самыми краешками, будто в море, на самой его поверхности лежало много-много лунных монеток.

Они причалили, когда уже было совсем темно, вместе втащили лодку на берег, сели на песок у самой кромки воды и долго целовались.

— Пусть это не кончается, — прошептала Иза.

Ефим же закрыл ей рот ладошкой и поцеловал в глаза.

* * *

Зина сидела в маленьком дворике, где снимала комнату. Двор был квадратный, с большим длинным деревянным столом посередине. Неба здесь не было видно даже днем: над столом на железных прутьях, вился красный виноград. Вверху сквозь большие темно-зеленые листья, поблескивала то тут, то там маленькая, пока еще зеленая лоза. Виноград цеплялся усиками даже за края второго этажа, и, тем самым закрывал плотной зеленой живой крышей весь двор до калитки.

Под дальней стеной дома была нова собачья будка, где с недавних пор поселился щенок — Муртаз и, будучи служебной собакой, еще в младенчестве обучался хозяином злобному рычанию. Хозяин проделывал это следующим образом: брал кусочек колбаски и держал его около мохнатого хвостика бедного животного и крутил по кругу. Забавный щенок гонялся за этой злосчастной колбаской — день напролет, и только в конце вечера, вымотанный, он получал заслуженное лакомство.

Везде по двору бегали недавно вылупленные цыплята, несуразные, с длинными шейками. Муртаз гонялся за ними круглый день, они пищали, убегали и пряталась, перышки летали по всему двору.

Вечерами за столом собирались все жильцы дома, и накрывали стол. Одна мамаша каждый вечер втискивала в своего ребенка тонну всякой еды, которую тот откровенно выплевывал обратно. Особенно он не любил черную икру, а его назойливая мама перед утренним походом на море мазала ему 4 бутерброда и заставляла его есть. Ребенок ужасно возмущался и однажды скормил икру всеядному Муртазику. Его неугомонная мамаша пришла ругаться к хозяину, на что тот ответил:

— Ва, все видел… , но чтоб черную икру из-под палки кормили, такого не видел, — при этом он многозначительно поднял указательный палец вверх.

Зине нравились все эти люди. Глядя на них, она сравнивала их с Ефимом, понимая, какие они разные. Он — совсем другой, весь изысканный, ухоженный, одним словом — другой. С соседями она говорила не думая, что приходило в голову, с Ефимом же приходилось напрягаться, хотелось казаться более умной, более взрослой, более опытной что ли. Хотя она отдавала себе отчет, что сам то Ефим как раз пытается быть проще. И все равно, она постоянно думала о нем, проговаривала в уме их разговоры, вспоминала его улыбку, его красивые руки.

Она его не видела уже пару дней, и уже совсем отчаялась увидеть, когда вдруг он зашел во двор, улыбаясь, с маленьким букетиком в руках.

— Ты? — искренне обрадовалась она.

— Он самый, — кивнул он в ответ, — уже успела соскучится?

— Как раз думала, куда ты пропал, а то тут совсем скучно. У всех получается семейный отдых, а я одна, даже самой противно. Тебе-то как одному, не тяжко? Ты так и не сказал, где ты остановился.

— Да я то тут, то там, одним словом Фигаро, все не могу определится, пока живу у разных знакомых, не отпускают меня побыть одному.

— Здорово, наверное, ездили по побережью? Говорят тут много интересных мест, вот на мыс советуют съездить.

— Так в чем же дело? Поехали. Прямо сейчас. Ты готова?

— Сейчас? Так уже же жарко очень, туда вроде как утром надо ехать.

— Да кто сказал? Поехали. Я как раз на машине. Чего откладывать?

— Хорошо, я сейчас, только обувь удобную надену, — и она побежала наверх к себе в комнату. Сердце часто билось, она наспех побросала в сумку кое-какие вещи, набрала тазик свежих пирожков и графин морса, перелила его в термос, тщательно закрутила крышку и сбежала по ступенькам вниз.

Он стоял, облокотившись на стол, скрестив руки на груди. Зина быстро вышла, в коротеньких шортах, в мягкой спортивной обуви и в обычной беленькой маечке, которую она натянула поверх купальника. Она была похожа на мальчишку, если бы не ее длинные густые волосы, завязанные в тугой пучок на затылке.

Они вышли за калитку, сели в машину и со звучным урчанием быстро укатили, всколыхивая мелкий гравий.

* * *

У Изы был свободный день. Ефим придумал каких-то родственников и укатил на целый день. Она решила пройтись по городу и накупить сувениров. Она подошла к зеркалу, посмотрела на себя, осталась довольна загаром, который легко и ровно ложился на ее и без того, смуглую кожу. Белый цвет. Надо надеть что-то белое. С такими мыслями она подошла к шкафу и достала оттуда длинную белую тунику с бирюзовым греческим орнаментом по краям, надела белые босоножки, и тяжелое и крупное ожерелье из бирюзы, с такими же сережками. Перебросив сумку через плечо, она решила сегодня не надевать шляпу, чтобы лицо и шея загорели побольше, и в темных очках вышла из номера.

На улице было пыльно, шумно, людно. Все веселые, как и полагается на отдыхе, искали кто — ресторанчик, чтобы перекусить, кто — новый купальник, кто — те же вечные сувениры, что везут и везут с моря.

Иза двинулась вдоль стройных рядов с многочисленными ракушками и полотенцами. Вдруг ее взгляд остановился на новенькой машине, которая мелькнула между толпы. За рулем сидел Ефим, а рядом сидела какая-то девушка. Он остановился, купил какую-то мелочь и отдал т девушке, та безумно обрадовалась, и поцеловала его в щеку. Ефим выглядел смущенным. Немного помедлив, он ей что-то сказал и они умчались.

Иза стояла, как вкопанная. Понятно было, что это была вовсе никакая не родственница. Правда девушка не выглядела туристкой, скорее она была похожа на жительницу этого города, но что-то подсказывало Изе, что это не так. Кто она? Когда он успел познакомится с ней? Что между ними? Если между ними что-то есть, зачем он привез ее сюда? Чтобы обманывать с другой? Потом она вспомнила вчерашний вечер и решила не сочинять всякую чепуху, а просто дождаться Ефима и напрямую спросить, кто это был.

Настроение было испорчено. Она купила много фруктов и пошла обратно. В номере она все это съела, включила телевизор и уснула под его монотонное звучание.

— Вот все и кончилось, — была ее последняя мысль, перед тем как уснуть, — все когда-то кончается…

* * *

Дорога вилась крутым серпантином вверх. Далеко внизу синело спокойное море. Ветер трепал темные волосы Ефима. А он, вместо того, чтобы следить за дорогой, постоянно поворачивал голову и украдкой смотрел на Зину. Дважды она увидела свое отражение в его очках. В третий раз она уже глаз не отвела, отвел он — совершая очередной поворот вверх. Вокруг было ни души.

Зина закрыла глаза, не выдержав палящего солнца. Теплый, почти горячий ветер ласкал ее нежную девичью кожу. Она никогда не чувствовала себя так хорошо, органично и умиротворенно. То, что Ефим сидел рядом, казалось ей каким-то чудом, вымыслом ее воображения, сказкой. Она как-то сразу прониклась к нему теплыми чувствами, он стал ей родным, и ей казалось, что и Ефим чувствует то же самое. Когда он смотрел на нее, с такой нежность, смешанной с восторгом, не отводя глаз, она чувствовала, что в ней просыпается что-то новое, доселе неизвестное нечто, что грело ее, и делало более уверенной. Рядом с ним она ощущала себя взрослой, состоявшейся.

Она приоткрыла глаза, посмотрела вперед. Дорога вилась вверх узенькой полосой, как будто в небеса. И вот последний поворот и Ефим сбавил скорость и выехал на зеленую поляну. Она была на самой вершине, как маленький уголок рая на земле. Зелень не выгорала под палящими лучами солнца, что было удивительно. На самом краю, почти у обрыва, росли в ряд маленькие невысокие деревья. Своей тенью они закрывали половину поляны, трава под ними была более яркой, молодой и мягкой. Именно здесь они и устроились.

— Жаль, что я не взял с собой фотоаппарат. Ты такая красивая! Я хотел бы иметь твою фотографию, именно такой, какая ты сейчас. Ведь мгновения не повторяются…— и он подошел к Зине и поцеловал ее, нежно, едва касаяь губами.

Зина этого не ожидала. Дрожь пробежала по всему телу, она поддалась этому поцелую, обвила руками шею Ефима и прильнула к нему всем телом.

Он впервые почувствовал такое. Ее дрожь передалась ему, просто свела его с ума, он обхватил ее сильно, притянул к себе и целовал, целовал, как безудержный.

Она тихо застонала и отстранилась.

— У меня кружится голова, подожди, дай мне время, — сказала Зина, и посмотрев вниз со скалы об которые разбивались далекие волны, ей стало еще хуже и она резко села на траву.

Ефим сел сзади нее, обнял коленями и руками, так крепко, словно хотел ее задушить, положил голову ей на плечо, и они сидели так и смотрели на море, горизонт, стремительно пролетавших чаек, на уплывавший куда-то корабль, на солнце, которое садилось…

Зина приехала домой за полночь. Тихо поднялась к себе в комнату. Не раздевшись, легла на кровать, железные пружинки лихо скрипнули. Сквозь приоткрытое незанавешенное окошко, увидев луну, она счастливо улыбнулась ей и уснула.

* * *

— Ты? Не слишком ли рано? Неужели отделался ото всех родственничков?

— Я в душ, — побормотал с порога Ефим.

Вода тихо лилась, на стеклах в ванной уже появились маленькие стекающие капельки. Иза смотрела на Ефима сквозь прозрачную занавеску, не решаясь с ним заговорить. Тот же стоял под водой, оперевшись об стену и не двигался. Иза уже хотела, было, уйти, как шторка со звоном раскрылась, и Ефим удивленно посмотрел на нее.

— Что-то случилось? Тебе нужна ванная? — спросил он, взяв с полки полотенце и обернув его вокруг себя. Его мокрые волосы слегка закрывали шею и большие капли воды с них стекали прямо на спину и грудь. Он стоял перед ней, не зная, что сказать. Иза помедлив, подошла к нему, уткнулась в мокрую грудь и, посмотрев на него, сказала:

— Фим, ты ведь не был у родственников, где ты был?

— Я? — протянул Ефим, — милая, ну не был я у родственников, но к тебе это не имеет никакого отношения, поверь мне, — и с этими словами он обнял ее и поцеловал, — старые дела, — промолвил он еле слышно.

Уже было совсем темно, но даже в темноте было видно, что небо покрылось темными тучами, которые на горизонте, собравшись вместе, образовали одно большое и непроглядное черное облако. Облако это быстро надвигалось на яркую и круглую луну, почти закрыло ее. Море волновалось, морские барашки в отблесках луны набрасывались друг на друга, и чем дальше, тем больше и беспощаднее они становились. Ветер усилился, и Ефим закрыл балконную дверь.

Иза спала, свернувшись калачиком, даже во сне она вздрагивала, непогода, словно ворвалась и в нее.

Ефим сел на край кровати, оперся локтями о колени и задумался.

— Что я делаю? Зачем я во все это ввязался? Зачем привез сюда Изу? Ведь у нас с ней там, в Москве, ничего не было, я даже толком ее не знал. Ну, нравилась мне она и что? А с другой стороны кто знал, что я встречу Зину? Тогда было бы все идеально. Было бы… Неужели надо всегда все портить? Ведь я же знал, что Иза не из тех, кого можно пригласить на отдых, а потом забыть. Что мне делать? Что делать? Зина…как там она? Что со мной? Уж не влюбился ли ты, парень? А? Эй, отвечай! Откуда мне знать, но у меня только она на уме. Господи, какие у нее глаза, волосы, губы… А Иза? Как мне ей объяснить? Хотя, может не надо ничего объяснять? Может, оставить так как есть? Кто знает, что будет завтра? Может быть, Зина уедет, и мы больше не встретимся? Я даже не спросил, где она живет. А если не в Москве? Что мне ехать черт знает куда, для свидания с ней? А может вообще она завтра не захочет меня видеть? Так набросится на девушку… Я даже ей слова вымолить не дал. Да какие слова? К чему слова? И так все понятно… Мне даже не надо с ней о чем-то говорить, просто чтобы она была рядом и больше ничего не надо…Но есть Иза, и я даже не знаю, что я чувствую по отношению к ней. А ведь она хороша, еще как, нет ни одного мужчины, чтобы не оборачивался вслед за ней. И ведь мне это нравится. Тогда чего же я ищу? Вот она, рядом, лежит ни о чем не подозревая, а кожа ее блестит, такая мягкая, нежная… Зачем мне Зина? Кто она? Простушка, которая никогда не понравится отцу, тем более матери. Девушка неизвестно откуда. Я даже не знаю, сколько ей лет, а вдруг ей нет и восемнадцати? Нет, не может быть, наверное ей около двадцати — двадцати пяти… А вот Иза, как будто специально создана для меня, такая утонченная, изысканная, в ней есть порода. Господи, о чем я думаю? Какая еще порода? Она мне нравится, но я не схожу по ней с ума, а Зина…как же мне ее увидеть еще, дотронутся, поцеловать…

Ефим встал, побродил еще минут двадцать, вышел на балкон, но ветер вновь напомнил о себе, он хотел спустится вниз, в вестибюль гостиницы, а потом передумал, разделся и лег. Крепко обняв Изу, которая перевернулась во сне и положила голову ему на плечо, он уснул.

* * *

Зина проснулась от грома. Окно распахнулось и стукало об стену. Занавеска залетела в комнату и почти накрыла Зину, лежавшую на кровати возле окна. Вскочив, Зина захлопнула окно и взглянула во двор. От ветра на стол, за которым еще вечером играли в карты, попадали яблоки, листья, сухие веточки винограда. Пыль с утоптанной возле стола земли вихрем поднялась и кружилась около старых деревянных стульев, которые в дом и не заносили. Было очень темно и тревожно. Море выло вдалеке. Слышны были удары волн о скалы, которые с остервенением бились все сильнее и сильнее. Зина всматривалась вдаль, и ей казалось, что она даже видит огромные брызги, которые поднимались от ударов воды о камни.

Интересно, где сейчас Ефим? Он мне так и не сказал, где остановился. Вообще, он довольно скрытный. Может быть он женат? Хотя вряд ли. Кольца не было, к тому же он молодой, куда ему женится? А почему бы нет? Вот я… Я бы пошла за него. Представляю лицо мамы. Она не верит, что дочка выросла. Он бы ей понравился, такой важный и при этом шутник, такой уверенный в себе и при этом смущается. Он мне что-то хотел сказать, там, наверху, а потом передумал. Может, я его спугнула своей постоянной болтовней… а ведь я почти не болтала сегодня. Все бы отдала, чтобы почувствовать на своих щеках его ладони. Неужели завтра когда-нибудь наступит и я снова увижу его, прикоснусь. Непогода. Шторм завтра будет. Придется сидеть дома пару дней. Говорят, тут если польет, так дня на три-четыре… Ну, что ж, надеюсь он заедет, не даст мне скучать.

С этими мыслями Зина вновь легла, обняла подушку и постаралась уснуть.

* * *

— Фим, смотри что творится! Там все черное, словно ночь еще. Страшно. Как хорошо, что мы не где-то там, а в номере, где уютно и тепло. Фим? Ты слышишь?

— А? Да, ужасно там. Интересно, рыбаки всегда заранее знают, что такое будет? Представляешь, как страшно в море? Хотя я всегда мечтал выйти в открытое море, и не на один день, а на неделю, даже две. Хотя вот сейчас думаю, я бы им там не позавидовал. А давай пойдем, посмотрим с пирса, что там творится? Я никогда не видел море таким черным и такие волны.

— Ты что? Я никуда не хочу идти. Мне отсюда-то жутко смотреть, завывает, как у черта за пазухой.

Ефим рассмеялся.

— Ну ты и сравнила! Да какой там? Пошли, ты это на всю жизнь запомнишь, надень что-нибудь теплое, возьми зонт, впрочем, зонт тут не поможет. Попросим внизу плащ и сапоги резиновые для тебя. Хочешь?

— Ты шутишь что ли? Ты представляешь меня в таком виде? К тому же я не хочу идти. Что тебе вдруг в голову взбрело?

— А что? Будешь у нас от кутюр, я тебя сфотографирую на память.

И он стал одеваться. Натянул на себя толстый свитер, брюки, достал фотоаппарат, положил на кровать и вышел. Через минуту Ефим вернулся с двумя парами резиновых сапог и дождевиками. Укутавшись в плащ, он натянул на голову капюшон и выжидательно посмотрел на Изу. Та, нехотя, влезла в сапоги, которые был на пару размеров больше, завернулась в плащ и посмотрела на него, всем своим видом показывая, что она протестует. Ефим не обратив внимания на ее красноречивый взгляд, схватил ее под мышку, и они вышли из номера.

Дождь больно хлестал по щекам, капюшон не спасал, пытаясь укрыть лицо, Иза высунула обе руки из карманов, но ветер тут же забрался под рукава тонкого плаща, загоняя туда крупные капли дождя. Словно обжегшись, она засунула руки обратно в карманы.

Ефиму непогода была словно море по колено. Он спокойно шел вперед, иногда беря Изу под руку, смотрел в небо, вдыхал свежесть воздуха, Иза же в нем чувствовала только угрозу, и раскатистый гром только подтвердил ее домыслы. Испугавшись, она прильнула к Ефиму.

— Фимочка, ну, пожалуйста, давай вернемся.

— Из, ну что тут такого? Подумаешь дождь? Сейчас дойдем до пристани, там есть кафе, можешь посидеть и согреться, если конечно тебе захочется туда. Смотри, судно причаливает. Какие волны! Не то, что в Москве, там сидишь на работе и одни только мысли, пораньше добраться домой, а здесь — стихия! Интересно, сколько стоит купить тут маленький домик?

— Теперь ты уже жить тут собрался? Фим, не узнаю тебя. Что стало с тем задиристым шутником, которого я знала? Посмотри на себя в этих сапогах! Посмотри на меня! Я чувствую себя, по меньшей мере, дояркой. Ужасно! Ужасный день! Ужасная погода! Зачем ты меня вытащил из дома? Где это чертово кафе?

Так они дошли до пирса. Волны, одна за другой громоздились, на кажущиеся микроскопическими, под их величественной силой, доски, разбивались об них, последние же чудом выдержав столь ошеломляющий натиск, еле-еле виднелись под буро-серой пеной. Небольшое суденышко подошло к пристани, но никак не могло пришвартоваться, рыбаки что есть мочи кричали что-то неразборчивое людям на причале, ветер уносил их слова далеко в море, трос натянуть не удавалось, он выскальзывал из рук, напоминая большую, вьющуюся кольцами змею. Суденышко ударялось бортом о причал, затем резко срывалось обратно в море, но брошенный якорь не давал ему далеко уплыть, и с новой неистовой волной его катило вновь к берегу, сопровождая новым ударом еще большей силы.

Иза смотреть на все происходящее не могла, и, бросив Ефима и кучку людей, которые пытались помочь суденышку и рыбакам, скрылась в старом, захудалом кафе. Внутри никого не было. Все высыпали на пирс. Она подошла к стойке, нашла чайник, вскипятила воду и заварила себе чай. Чай был ужасный, как и все вокруг. На стенах висели старые спасательные круги, когда-то они были красные, теперь же покрылись серыми трещинами, а красный сменился оттенком коричневого. Столы, с дырявыми клеенками, стулья — без спинок, хотя они там когда-то были. Назвать это место кафе было невозможно, скорее тут обменивались новостями рыбаки, потягивая дешевое и вонючее пиво. Но тут, она чувствовала себя гораздо лучше, чем среди всех этих людей с горящими глазами, почти что посреди моря, под проливным дождем. Она села в уголочке, выбрав более или менее чистый стол, укуталась плащ, и стала разглядывать, как чаинки постепенно, совершая маленькие круговороты, опускаются на дно граненого стакана. Ефима видеть она не хотела. Хотелось покоя и тишины.

Суденышко, наконец, удалось закрепить, рыбаки кое-как вышли на причал, изнеможенные, усталые, бледные. Ефиму показалось, что здесь наблюдать больше не за чем, и он побрел вдоль берега, поражаясь величине волн, которые захватили целиком почти весь пляж, оставив только самую дальнюю часть, где были раздевалки. Вышки, с которой детишки еще вчера прыгали в воду, не было, ее смыло в море, волна накрыла ее полностью.

Ефим подошел к кромке воды, вернее он шел по той части берега, до которой доходили, разбившись о крупную гальку волны. Когда они уходили обратно в море, унося с собой даже самые большие камни, слышался страшный звук, похоже, идущий из самых недр земли. Словно сам черт что-то там внизу мешал-размешивал и втягивал через отверстие в море разноцветную гальку.

Пройдя еще шагов двадцать, Ефим остановился. Перед ним был небольшая пещера, которую наполовину затопило. Вода вливалась в нее со страшной силой, но, встречая неслабое сопротивление, успокоившись, покоряясь, уходила, оставив там лишь самую малость себя.

— Странно, — подумал Ефим, — я не видел прежде этой пещерки. Он снял сапоги, закатал штаны и вошел в нее. Вода достигала колен, была как ни странно теплая.

— Фима! — окликнул его женский голос. Он удивился. Неужели Иза шла за ним столько времени и только сейчас решила его окликнуть? Он обернулся и увидел Зину. Та стояла вся мокрая, продрогшая, в одном тоненьком платьице и, с накинутой наспех какой-то мужской курткой.

— Зина!?! Откуда ты здесь? Как ты меня нашла? Да, ты вся дрожишь! Чья эта куртка? Что случилось?!?

Зина не шелохнулась, дрожа, тихо произнесла:

— Я увидела…на пристани…спросила…дали куртку…за тобой…там девушка…никто…ушла…ты не приходил…погода…скажи, как…холодно…я уйду.

— Что? Какая девушка? Что спросила? Куда уйдешь? Зина! Да что случилось? Ты вся дрожишь! Иди ко мне, сними с себя эту куртку, она вся мокрая. Иди, тут тепло.

И он потащил ее за руку в пещеру, они взобрались по скользким камням вверх, куда вода попасть не могла. Он раздел ее, кое-как стащил с нее прилипшее к холодному телу платье, снял с себя свитер, надел на нее и принялся растирать холодные, казалось, совершенно бесчувственные ноги девушки. Она не двигалась, закрыла глаза, лишь изредка постанывала и тихо вскрикивала. Ноги ее стали постепенно теплыми, кровь прихлынула, невидимая маленькая венка на щиколотке набухла и запульсировала. Зина открыла глаза.

— Фим, ты пропал, я испугалась, а потом подумала… и все поняла. Зачем я тебе? Ответь.

— Зина! Что ты поняла? У меня были дела. И потом этот дождь.

— Фим, я видела ее. Ты ее любишь?

— Кого? Изу? Где? Что ты ей сказала?

— Ничего. Это она мне сказала. Сказала: «Отстань от него, ты — просто развлечение».

— Что?! Она посмела тебе так сказать? Да, она — никто, она моя сотрудница, мы вместе работаем, нам дали совместный отпуск на работе и путевки. Зина! Как ты могла ей поверить?

— Никто! Она сказала именно это слово, про меня… а теперь вот ты… Я тебе не верю, и ей не верю, и себе уже не верю! Вы так похожи. Вы из другого мира. А что я делаю в нем? Я — никто…

— Зина, Зиночка, миленькая, это не так, — почти кричал Ефим, потому что девушка, казалось, опять ослабевает и вот-вот потеряет сознание, — ты должна мне верить. Ты мне нужна! Нужна! Я ни по ком так не скучал, как по тебе. Я постоянно думал о тебе эти несколько дней, вспоминая все, что было между нами там, на мысе. Это было прекрасно. Это, наверное, самое лучшее воспоминание из всей моей никчемной жизни! Ты изменила меня. Я стал думать по-другому. Я стал чувствовать. Я стал жить! И ты говоришь, что ты — никто?! Да ты мой самый главный подарок, который мне преподнесла жизнь! Ты мне безумно нравишься, слышишь, ты мне нравишься, — он стал трясти девушку, которая казалось и не слышит его вовсе, — я люблю тебя! Я никому прежде не говорил этих слов, и не потому, что мне трудно их произнести, просто я не чувствовал ничего подобного. Зина! Зина! Я люблю тебя, люблю… — и он стал целовать ее, покрывать мелкими, почти сумасшедшими, поцелуями все лицо: глаза, губы, лоб, виски, щеки…

Зина очнулась, увидела отчаянные глаза Ефима. Он осыпал поцелуями каждый миллиметр ее тела. Казалось, он хочет разорвать ее на кусочки, он сжимал ее так сильно, что она не могла шелохнуться, даже дыхание давалось с трудом.

…люблю тебя, люблю… — донеслось до ее сознания. Зина едва заметно улыбнулась, превознемогая всю слабость, она открыла глаза и посмотрела на Ефима. Лицо его было каким-то другим, более открытым, искренним, сердечным. Она посмотрела в его глаза и увидела бескрайнюю нежность, перемешанную с диким, почти животным чувством любви, страсти, безрассудства.

— Я верю тебе. Только тебе и верю. И люблю тебя. Милый мой. Милый, — и она осторожно провела пальцами по его щеке.

Этот, ничего не значащий жест, смутил Ефима. Он посмотрел на нее, обнял, закрыл глаза, и старался запомнить это мгновение навсегда. Он думал, что если человечество изобрело бы прибор, который мог измерять всю силу и глубину чувств, то на нем прибор бы не сработал, он бы зашкалил, перешел бы все немыслимые границы и взорвался бы. Он еще крепче сжал в объятиях Зину, боясь ее потерять не обретя. Девушка молчала. Но тоже обнимала его, прижимаясь щекой к его шее и он чувствовал каждый взмах ее ресниц, каждый ее глоток, нежное дыхание.

Они сидели так дотемна. Потом вышли обнявшись. Море успокаивалось. Волны все еще были большими, но они не казались опасными и не разверзали своей страшной пасти, а просто приподнимались и падали друг на друга. Пляж бы похож на свалку. Море вынесло все то, что ему мешало, и теперь очистившись, засыпало на ночь.

Ефим проводил Зину до дома, посидел еще у них во дворе, затем встал и побрел к гостинице.

Свет в окне не горел. Ефим поднялся в номер. Зашел на цыпочках, разделся в темноте и вдруг услышал голос Изы. Она говорила спокойно, безо всяких истеричных ноток в голосе, но чувствовалось, что она на пределе:

— Ты бросил меня среди этих вонючих рыбаков. А сам сбежал. И сбежал к кому? К какой-то простушке во флисовых носочках?

— Она не простушка — это раз. Я тебя не бросал — это два, ты сама пошла в кафе, погнушавшись поучаствовать в помощи людям, которые, между прочим, боролись за свою жизнь. Я не сбегал — это три, я просто бродил по пляжу, пытаясь найти ответ на вопросы, на которые, находясь рядом с тобой, я не в силах трезво ответить.

— И как? Ответил? Находясь рядом с ней? Она помогла тебе, бедненькому, найти правильный ответ? Каким образом? Подставляя голые ножки, которые замерзли? Ах, мои ножки, согрейте их… Да, ты знаешь, что ко мне приставали эти же самые рыбаки, которые, по твоим словам, еле выжили, и они нашли в себе силы для этого. Если бы не хозяин того кафе, который вовремя зашел и разогнал эту ораву животных, не знаю, что бы со мною было. А где в это время был ты? Тебя не было, ты — герой, спас благороднейших людей и ушел, к еще более благородной, греть ей ножки и шептать на ушко слова любви! Да знаешь кто ты после этого?! Ты — скотина, урод, ты — не человек!

— Ты была там? И все видела? К тебе приставали? Конечно, они вряд ли видели гуляющую под проливным дождем «даму в каменьях», с открытым декольте и в коротеньких шортах!!

— Здесь курорт! Надеваю что хочу! И потом, раньше это тебе нравилось! Ты сам меня провоцировал к такой одежде.

— То было раньше, то было до … То был другой Ефим. И вообще отстань от меня, что ты пытаешься выяснить? Ты сама все видела! Я хотел тебе сообщить, но тянул, думал, как бы сделать это поделикатнее, чтобы не было слишком больно!

Иза вскочила, вцепилась ему в грудь и заорала прямо в лицо:

— Да что ты знаешь о боли? Что ты вообще знаешь? Вырос папенькин сынок, отдыхал, где тебе заблагорассудиться, поступил в хороший Вуз, затем устроили на престижную работу, ты жил, не зная бед, не зная, что такое необходимость зарабатывать деньги, чтобы покормить маму, сестру, решать за них все, не жить своей жизнью. Ты говорил — хочу — и на тебе, на блюдечке с голубой каемочкой, кушайте на здоровье, и я как последняя дура, согласилась поехать с тобой, думая, что может ты все-таки не такой уж испорченный, какими бывают «богатенькие Буратины». А ты оказался во сто раз хуже!

Иза отпустила его и вышла на балкон.

— Не тебе меня винить за то, что я родился и вырос в благополучной семье, у каждого свое предназначение в этой жизни! Значит, я должен был родиться именно там и жить так, а никак иначе, я не выбирал этот путь, мне его уготовили там, и я, следую ему, как могу. Я не знал, когда приглашал тебя сюда, что встречу Зину. Я не знал, что полюблю ее. Я не знал, что все это станет так серьезно. Я не хотел причинить тебе боль. Ты мне очень нравилась. Я думал, у нас что-то получится. Я не хотел такого исхода. И я не такой сволочь, каким ты меня описываешь!

— Ты не хотел, ты не думал, ты не знал, ты не представлял, ты вообще не при чем! — кричала Иза стоя на балконе, заглатывая большими глотками свежий морской воздух.

— Иза! Зайди, пожалуйста, там дождь, и не стоит орать на балконе, уже ночь, люди спят.

— А мне какое дело, что люди спят? Я вот думаю, засну ли я когда-нибудь? Ты все прекрасно знал, уже в тот день, когда ты пришел поздно, ты мог бы мне сказать, объяснить по-человечески, но что ты сделал? Ты меня обнял и дал почувствовать, что я тебе небезразлична? И кто ты? Не лицемер? Не трус? Врать для тебя, так же естественно, как зевать по утрам, как пить воду, когда тебя мучает жажда. Ну и что, что тут дождь? Может быть, это последний дождь в моей жизни, по крайней мере, я его запомню навсегда! — и она стала рыдать, положив лоб на мокрую решетку балкона.

Ефим вышел на балкон и стал пытаться затащить Изу обратно.

— Из, пошли в номер, пошли, ты тут замерзнешь, пойдем туда, сядем спокойно, скажи мне все, что обо мне думаешь, скажи, что я сволочь, что я последняя скотина, скажи, что угодно, только пошли…

— Оставь меня, — голос ее с крика перешел на хрип, — я скажу только одно, ты все прекрасно знал с самого начала, еще там, в Москве, ты знал, что ты приглашаешь меня сюда, просто теша свое самолюбие, похвастаться ради. Ты знал, что я ни с кем не поехала бы. Ни с кем, кроме тебя. И решил воспользоваться этим, поставить еще один плюсик в своей неотразимости. Ты именно такой — тщеславный, самовлюбленный, эгоист и педант, каким я тебя описываю. Не пройдет и полгода, как ты забудешь эту дурнушку из «черт знает, откуда», бросишь ее, даже не объяснившись, и пойдешь по трупам дальше. Ты и мне бы всего не объяснял, если бы на моем месте была другая. Но я не все. И я не заслуживаю такого обращения! И я скажу тебе еще кое-что — ты сам себе роешь могилу, ты будешь мучаться всю жизнь, а в старости, ты будешь один, и никто даже не плюнет в твою сторону, потому что плевать будет некому. Ты говоришь, ты живешь свою жизнь, как можешь, а я скажу тебе, что ты проживаешь ее — как хочешь! Причем в эту секунду ты хочешь так, а в следующую — иначе! Знаешь, я бы с удовольствием прыгнула бы сейчас с балкона, чтобы ты всю жизнь мучался, и жил с чувством вины, хотя с трудом в это верится, что оно может у тебя возникнуть, но я не прыгну — по двум причинам: я не властна над своей жизнью, и не имею права так поступить, от меня зависит жизнь не одного человека, и, во-вторых — я буду жить и наслаждаться тем, что, наблюдая за твоим существованием, я буду видеть все то, что я тебе сказала, и как исход — твое одиночество! — и она зашла в номер, легла в постель и забралась под одеяло.

— Я ее не брошу…— еле слышно прошептал Ефим.

* * *

Осень уже постепенно стала уступать место зиме. Опавшие листья во дворе все высохли и теперь бурыми грязными кучками вызывали отвращение. Ефим Семенович сидел на веранде, ему было очень холодно. Ветер, пронизывающе и самозабвенно забирался под плед. Книжка на коленях у него лежала закрытая, да и что он в ней не знал? В дом идти не хотелось…