— Мое имя Шельзи.

— Просто Шельзи — и все?

— Просто Шельзи. А зачем что-то еще?

Оно шуршит мне с каждого камушка, что я пинаю. Каждая волна шипит мне ее имя. Чайки, касаясь крылом или брюшком воды, вычерчивают его по рябистой поверхности. Ты пропала, Шельзи.

Шельзи. Что за имя? Что за название?..

Она ушла ночью.

Вечером, изрядно веселые и пьяные, мы возвращались с какого-то дружеского ужина. Шли по центру — несмотря на ноябрь, в городе было еще достаточно тепло. Ветром развевало ее плащ, платье, шарф... Я находил ее за поворотами каналов по тонкому аромату духов и цоканью каблучков, раздававшемуся над водой. Впервые за все наше знакомство я видел ее такой. Обычно она носила джинсы, мокасины и свитера, все простое-простое.

Мы забрались в мою квартирку, с видом на канал, сидели на подоконнике, пили вино и считали звезды, все было как в дешевом розовом голливудском фильме, но именно так все и должно было быть.

(Когда это происходит в жизни — не очень-то задумываешься над тем, как это выглядит со стороны).

У меня толком ничего в комнатке и не было тогда — только диван, кресло да столик.

Мы испробовали на прочность все поверхности, и остановились только на полу, среди перьев из разорванной подушки и разметанных газет, лежа на пледе, и пытаясь отдышаться.

Я тогда на удивление быстро провалился в сон, как будто в кому, без сновидений и не просыпаясь.

Шельзи...

Сидя на берегу моря и бросая в него гальку.

Шельзи...

Прижав к уху раковину и вслушиваясь в далекий шум.

Шельзи...

Тормозной путь прочерчивается с шипением, и я падаю с заглохшего мотоцикла. Тень метнулась в траву газона, а я пытаюсь вытряхнуть из ушей шипение шин по асфальту и стряхнуть дрожь с ладоней. Не получается, и я нервно глотаю ночь, вглядываясь в темноту, пока мой железный друг не остывает окончательно, а я не замерзаю под холодноватым дыханием луны.

Я поднимаюсь бегом на пятый этаж и, не включая света, щелкаю чайником и пультом телевизора.

Шшшшшшшшшш...

Чайник закипает.

В привычном полумраке комнатки я наливаю горячий чай.

— А мне кофе, можно?

Отчего-то я не ощущаю удивления, хотя должен бы. По всем законам жанра мне стоило бы повернуться с криком "Шельзи?!" и расспрашивать — откуда, куда, что...

А я молча достаю еще одну чашку, насыпаю кофе и заливаю кипятком.

Мы усаживаемся за столик и молча пьем.

Словно чайка по воде грудкой, лапами, она царапает меня ноготочками, в беззвучном мерцании телевизора, треплет мои волосы, привязывает мои руки к спинке кровати и плещется около меня, на мне, во мне. Беспомощность и жажда обладания, бессловесная игра, все манит меня. Я ничего не могу сделать, и, наверное, не должен.

Она играет со мной. До самого утра, поглаживая, пощипывая и впитывая меня.

Шельзи...

Шум дождя по двускатной крыше на даче.

Я долго объяснял другу, освобождавшему меня, что она вернулась.

Шельзи...

Шорох ветра, играющего травами в ночной степи.

Дотянувшись кое-как до телефона на полу, я набрал его номер, попросил приехать. Запасной ключ спас меня.

Захлебываясь, запинаясь и зависая, я рассказывал про нее. Странно: никто не помнил яркую девушку ни на вечеринках, где мы бывали, ни в кафе, что посещали каждый день.

Она уходила утром и приходила вечером, изматывая меня полностью.

Шельзи...

Шелест шелкового постельного белья и ее легкой сорочки.

— Почему ты так зовешь меня?

— А как тебя звать еще? У тебя есть другое имя?

— Пожалуй, нет.

— Значит, я буду звать тебя так. Мне нравится. Как крылья бабочки — если прислушиваться, можно услышать в их трепыхании твое имя.

Она смеется. Даже ее смех похож на крик чаек над волнами.

— Поедешь со мной на море?

— Никогда не была на море... Поеду.

Шельзи...

Песок по стеклу часов, из конуса в конус.

Шельзи...

Как карандаш, рисующий тебя, по альбомному листу.

Она не любит встреч с моими друзьями. Если мы пересекаемся в где-то — она испаряется, словно ее и не было.

Шельзи...

Как сухими пальцами по стеклу, втиснуть нос между прутьев решетки.

— Ну, что сегодня расскажешь? Про свадьбу, наконец? А то все мотаетесь... — Женщина в голубом халате кряхтит, наклоняясь и доставая из-под моей кровати горшок. Руки ее проворно-наглы. — Опять ее ждешь?

Она поставила новый, выставив этот за дверь, и быстро меня ощупала. Пальцы холодные, жесткие, они забираются под рубашку и потом в штаны. У меня все опадает. Шельзи, Шельзи...

Мне некому больше рассказать о тебе.

Старшая медсестра сделала себе состояние, записывая мои похождения с Шельзи. Романы расходятся на ура, и кому какое дело, что это всего лишь "порождение аутентичного разума, придумвшего себе друга"?

В ту ночь я слишком сильно гнал домой, мотоцикл занесло, тормоза прокричали: "Шельзззиииии!" и на ее могилке растет береза.

Я веду себя тихо, и иногда мне позволяют навестить ее.

Калитка на оградке иногда тихо скрипит её имя, приветствуя меня, я сажусь и рассказываю ей, как прошел наш сегодняшний день. Где мы были, кого видели и с кем встречались.

Нашей старшей дочери уже девять, и она умеет складывать язык трубочкой.

Мы возили ее на море. Помнишь? И она рассказывала нам, как получилось слово "чайки":

— Первый слог — это выдох, как будто они расправляют крылья: чаааааа... И потом — их крик. Они ведь кричат над волнами: Йкиии! Йкиии!..

Шельзи...

Как уютный шорох заливаемого кипятком кофе.

Как шелест полоза в траве. Как вдох-выдох: ше-льзиииии...