Dobry dziadzka — Трон Бафомета. Лица бастардов. 009

— О том, что ты считаешь себя и называешь себя “хранителем пути”, мне известно. Также мне известно, вас немало таких, считающих себя “хранителями пути”, — говорил этот человек, — но что это для тебя самой?

— Для меня это путь совершенствования, — отвечала Алла.

Дервиш изобразил на лице ложное удивление:

— Ты? И нуждаешься в совершенствовании?

— А ты что, отказываешь мне в развитии, ведь это естественно для всего сущего? — ответила она вопросом на вопрос.

— Возможно, возможно…, — не стал спорить Дервиш, — Но все же, позволь задать тебе праздный вопрос, не относящийся к нашему делу. Просто меня это занимает. Как же тебе удается совмещать одно и другое? Ведь даже этот парень, далеко не глупый и догадливый, собирался жениться на тебе, как на женщине.

— Я порой забываюсь, где моя человеческая, а где демоническая сущность. Но я давно не обращаю внимания на человеческую, и не забочусь о ней. И давно не сожалею ни о чем человеческом в себе. Помню только, когда все начиналось… Может все и начиналось с этого… Я имею в виду, начиналось в этот раз. Я заметила очень рано, можно сказать сразу же — мне ничего не прощается. Ни Богом, ни людьми. Ни единая мелочь, ни один пустяк. Жизнь давала мне постоянно чувствовать и знать — у меня нет права на ошибку. Я должна была быть идеальна и совершенна во всех своих делах и поступках. И я была такой. И скоро другого от меня уже не ждали, ни Бог, ни люди. И я соответствовала их ожиданиям. Потому что мне уже было не позволительно и не простительно быть сегодня хуже, чем вчера. Даже не так — не позволительно быть сегодня не лучше, чем была вчера. Так мое существование и было непрерывным совершенствованием. Но к этому меня толкало не чувство ответственности перед Богом и людьми или какого-то там долга. Нет. Это лживые критерии. Меня вело, если выражаться по-человечески, мое тщеславие, моя гордость. То, что меня вынуждало к этому совершенствованию, находилось во мне же самой, было и причиной и средством и целью. И вынуждало меня и при этом служило мне. Теперь же, когда я достигла своего нынешнего состояния, это все уже не важно. Развитие мое продолжается на ином уровне. Вот, что это такое для меня. И я давно уже не забочусь о совмещении, одного с другим. Ну что, я удовлетворила твое нескромное любопытство?

— Вполне…

— Итак, в чем же состоит твое нескромное предложение?

— Да, время пришло, и я скажу тебе.

Свою силу медиума Обожженный Иосиф черпал от людей, предававшихся в мире в это же время сексуальным утехам и испытывающим оргазм. А поскольку люди были многочисленны на планете и весьма неутомимы в деле достижения оргазма, Обожженный Иосиф имел источник своей силы постоянно. Особенно сильна была энергетическая отдача от оргазмов, являющихся плодом истинно развратных половых сношений и всякого рода перверсий. Однако эта природа его силы самому Обожженному Иосифу была совершенно не ведома. С другой стороны он и сам никогда не проявлял подобного интереса и не задумывался над ее происхождением. А если бы и задумался, то, вряд ли его разуму могло бы это открыться, поскольку, как и само появление силы медиума у Обожженного Иосифа, так и природа ее действия, были весьма и весьма загадочны и необычны сами по себе, не говоря уже о возможности их толкования и объяснения с точки зрения человеческого рассудка и логики. Это собственно и являлось именно тем, что среди людей принято называть чудом, тем самым изначально отклоняя как любые попытки рационального объяснения, так и саму необходимость подобного объяснения.

Привычно живя со своим чудесным свойством, Обожженный Иосиф, возможно, так бы никогда и не открыл для себя его природу и принцип действия. Но это сделал человек, известный в далеком прошлом как Дервиш.

— Ведь мы с тобой, любезный друг мой Иосиф, последние подлинные Рыцари Храма из числа всех тех, кто в наши дни причисляет себя к таковым. Только мы двое подлинные, — говорил Дервиш.

Дервиш притягивал Обожженного Иосифа тем, что умел хорошо толковать. И с его помощью, не интересуясь, как таковой природой силы, он надеялся рано или поздно познать истинного Господа через толкование проявления силы, или хотя бы сколько-нибудь приблизиться к этому познанию.

Кроме того, они вместе занимались одним делом.

Вот и сейчас, в нынешнюю их встречу, Дервиш толковал:

— Но сила рассеяна в пространстве, поэтому тебе нужен мощный источник подпитки, пусть не постоянный, но находящийся вблизи, от которого можно получать значительный импульс силы. Зная об этом, я много лет назад предусмотрительно занялся подготовкой таких источников для тебя, тех кто будет неподалеку, в этом городе. Я подбирал нужных людей и направлял их на необходимые пути, что бы в будущем они достаточно развив требуемые наклонности, выполняли эту роль. Таковыми были и два брата, известные тебе Филипп и Кирилл. Но, исследовав их тщательнее на предмет пригодности для нашего дела, я пришел к выводу, что старший из братьев — Филипп не годиться в этом качестве, поскольку сам по себе на деле является слабым медиумом. Он унаследовал это качество от своего отца, тот также имел определенные задатки медиума, но, не понимая этого дара в себе и не умея им правильно распорядиться, лишь последовательно и непреклонно уничтожал этим свое психическое здоровье, заодно подрывая и здоровье телесное. Я давно наблюдаю этих людей и знаю о них куда больше, чем они сами о себе. Так, взвесив все, я принял решение, что старшему брату Филиппу уж лучше считать себя наркоманом, не вникая и не касаясь сторон жизни столь привычных для нас с тобой, мой любезный друг. Это будет наиболее подходящей участью для него, когда вырастет. И так все и произошло, как было задумано. Но вот что касается его младшего брата, то здесь я не ошибся и сделал из него самого подходящего донора силы. Этот человек благодаря моим стараниям вырос большим почитателем особей своего пола, хотя от рождения это в нем и не было заложено. Но что значат все эти мелочи и человеческие судьбы перед лицом высшей необходимости? Посему совесть моя чиста на этот счет, друг мой, смею тебя уверить, так как, говоря это, уже замечаю эти характерные огоньки в твоих глазах. Не смотря ни что, я абсолютно чист перед Богом и людьми. Да-да, не взирай на меня с осуждением. Ибо то, что я делаю, я делаю ради нас всех.

На другой день Дервиш дал задание Обожженному Иосифу просканировать демоническую сущность Аллы:

— Это важно для нашего дела. Мне необходимо оценить, насколько она может быть опасна. Мне удалось перехитрить всех четверых демонов, с которыми мне довелось столкнуться в жизни, потому я и жив сейчас. Перехитрить демона вполне по силам даже обычному человеку. Ведь демоны очень прямолинейны и бесхитростны по сути своей, обычно их энергия и мощь направлены лишь на единственную цель, лишь на исполнение своего конкретного предназначения. Но я должен быть уверен. Я должен быть уверен, что у меня получится ее использовать.

Исполняя поручение, Обожженный Иосиф подкараулил Аллу у ее дома и последовал за ней на довольно близком расстоянии. Он не страшился быть раскрытым или узнанным, так как полагал, что демон ничего не знала о его существовании, и ранее они никогда не сталкивались.

Алла шла по улице в задумчивости. По меньшей мере, так это выглядело со стороны: девушка, судя по стилю одежды — скорее всего шлюшка, идет по улице в задумчивости. А ход ее мыслей, что было скрыто от взглядов простых смертных стандартной маской этой самой задумчивости, был таков.

“А калі было й так, здаецца, амаль што ўчора: баявая сякера з хрумстам уваходзіць у целы. Калі яе выдзіраеш назад, кроў пырскае струменямі. Навокал горы гэтых целаў — у скураных накідках, у металічных сетках, у панцырах, але аніякія даспехі нікога ня ўратовываюць, удара маей сякеры ня вытрымлівае нават ухваленая міланская браня. Целы, сьлізкія ад крыві, паўсюль. Яны яшчэ не зразумелі і працягваюць шалена лезьці, усе новыя ды новыя. Яны яшчэ не зразумелі, з кім маюць справу, яны ня ведаюць. А я спрытна працую сваей сякерай. Кожны ўзмах спыняе сама меней адно жыцьце. Няшчасныя дурні, няўжо яны сапраўды спадзяюцца, што ТАМ іх чакае добры пан Езус і накіроўвае ў рай? Я ізноў уздымаю сякеру і ў наступны момант даю магчымасьць яшчэ адному альбо некалькім самім уласна пераканацца, што там ды як.

Ад дотыку маей зброі параненымі не застаюцца. Нават калі яна пакінула толькі драпіну на скуры ці крыху дакранулася да цела. Ад дотыку маей зброі толькі паміраюць. Таму што гэта МАЯ зброя. Таму што на самой справе мая зброя не гэтая баявая сякера, а мой гнеў. Мой гнеў, што моцай роўны іх гневу, скіраванаму на мяне. Роўны зараз і заўжды. Процідзеяньне заўседы роўнае ўздзеяньню, у дадатак кропля майго ўласнага праведнага гневу. Дзякуючы гэтае кроплі я заўжды перамагаю, я заўжды няпераможны. Яны, кожны, ня хочуць мяне параніць ці захапіць у палон, іх шалены гнеў жадае адзінага — зьнішчыць мяне. І таму яны гінуць. Кожны.

Гэта ня бой, гэта праца. Для мяне. Бо ніхто зь іх ня можа супрацьстаяць мне. Яны ўсяго толькі людзі. Удары найбольш спрытных дасягаюць мяне, але ня шкодзяць. Знайшлося некалькі трапных, што здолелі пацэліць у мяне з арбалетаў. Яны ж дасьведчаныя ваяры. Пара б ім ужо ўбачыць, што я не стамляюся, што я не адчуваю болю, што мяне немагчыма пазбавіць жыцьця з дапамогай металу. Таму, што ў мяне яго й так няма, таго звыклага ім усім жыцьця, якога можна пазбавіць. А яны ўсяго толькі людзі, звычайныя людзі з крыві й мяса.

Мне ўжо не цікава. Але яны лезуць й лезуць. Пара б ужо ім зразумець, ці мясцовыя дурнейшыя за іньшых? Лецяць новыя галовы з плеч. Лепшыя рыцары й шараговыя ваяры кладуцца як снапы. На шмат сеньня зьбяднее войска кароны. Што за дурная ўпартасьць? Ці яны здабываюць сабе славу?

Няшчасныя дурні, адкуль ім ведаць, што есьць сапраўднай славай...”

(перев.: «А когда то было и так, кажется, почти что вчера: боевая секира с хрустом входит в тела. Когда ее выдергиваешь обратно, кровь брызжет струями. Вокруг горы этих тел — в кожаных накидках, в металлических сетках, в панцирях, но никакие доспехи никого не спасают, удара моей секиры не выдерживает даже хваленая миланская броня. Тела, скользкие от крови, повсюду. Они еще не поняли и продолжают яростно лезть, все новые и новые. Они еще не поняли, с кем имеют дело, они не знают. А я ловко работаю своей секирой. Каждый взмах прекращает как минимум одну жизнь. Несчастные дурни, неужели они действительно надеются, что ТАМ их ждет добрый господь Иисус и направляет в рай? Я вновь возношу секиру и в следующий момент даю возможность еще одному или нескольким самим лично убедиться, что там и как.

От прикосновения моего оружия раненными не остаются. Даже если оно оставило только царапину на коже или слегка коснулось тела. От прикосновения моего оружия только умирают. Потому что это МОЕ оружие. Потому что на самом деле мое оружие не эта боевая секира, а мой гнев. Мой гнев, что силой равен их гневу, направленному на меня. Равен сейчас и всегда. Противодействие всегда равно воздействию, вдобавок капля моего собственного праведного гнева. Благодаря этой капле я всегда побеждаю, я всегда непобедим. Они, каждый, не хотят меня ранить или захватить в плен, их бешеный гнев желает одного — уничтожить меня. И потому они гибнут. Каждый.

Это не бой, это работа. Для меня. Ибо никто из них не может противостоять мне. Они всего лишь люди. Удары наиболее ловких достигают меня, но не причиняют вреда. Нашлось несколько метких, что смогли попасть в меня из арбалетов. Они же опытные воины. Пора бы им уже увидеть, что я не устаю, что я не чувствую боли, что меня невозможно лишить жизни с помощью металла. Потому что у меня ее и так нет, той привычной для всех них жизни, которой можно лишить. А они всего лишь люди, обычные люди из крови и мяса.

Мне уже не интересно. А они лезут и лезут. Пора бы им понять, или местные глупее других? Летят новые головы с плеч. Лучшие рыцари и рядовые воины ложатся, как снопы. На много сегодня обеднеет войско короны. Что за дурное упрямство? Или они добывают себе славу?

Несчастные дурни, откуда им знать, что есть настоящая слава…»)

Но эти странные воспоминания не остались скрытыми для следовавшего за ней неотступно Обожженного Иосифа. Он старательно и детально запомнил все эти мысли и образы, чтобы донести их до Дервиша.

Однако дальнейшее наблюдение за Аллой почти на протяжении всего дня не дало ему более никакой информации, которая могла бы быть чем то интересна или полезна для Дервиша.

Postscriptum:

(продолжение следует)