— Ну зачем! Зачем ты опять вмешался!?! Все было так хорошо, и тут ты!
(Он прячет взгляд и молчит. Я повышаю голос.)
— Знаешь, чего мне стоило все уладить! Меня наказали — так тебе понятно?!!!
Я чуть не рассорился с хорошим другом. Хотя откуда тебе знать, что это такое.
(Я уже почти кричу на него)
— Не лезь ты в мою жизнь! Это взрослая жизнь, понимаешь?! Ну что ты не отвечаешь, почему ты всегда молчишь, когда я с тобой разговариваю ?!!!
(он еще ниже опускает голову)
— Ты здесь никому не нужен!!! Никому!!!
(я уже просто ору на него. А его плечи начинают вздрагивать)
— Ну чего ты опять ревешь? Почему ты все время ревешь?!!! Мне не нужны твои слезы.
(маленькие плечики вздрагивают сильнее)
— Не нужны!!! И ТЫ МНЕ НЕ НУЖЕН! — ору я — без тебя было бы все так просто!!! Когда же ты оставишь меня в покое!? Да пойми ты, тебе не место в этом мире!!! Н Е Т!!!!!!!!!!!
(он как-то съежился и на каждой фразе дергается как от удара, мне жаль его, но, ожесточившись, я кричу еще злее)
— Исчезни! Уйди с глаз моих! Я не хочу больше видеть тебя! Убирайся!!!!!!
(Он плачет уже навзрыд и в голос)…
И что-то меняется во мне, будто пробивает током. Я вдруг вижу его: Мальчишка лет четырех. Худенькие плечи, шапка белых как лен волос… Он съежился на корточках и плачет. Как могут плакать только дети, которым ОЧЕНЬ плохо. Жизнь которых на эти минуты превратилась в страх, боль и обиду…
Боже, что же я делаю!!!!
Вся злость обрывается. — Остается сострадание, какая-то пустота под ложечкой и огромное чувство вины.
Я сажусь на корточки и осторожно беру его за плечи.
— (неуверенно) Малыш.
Он перестает голосить и подымает ко мне лицо. Зареванное, но по детски красивое. Еше пухловатые щечки, писаные губки, бровки домиком, большие серые глаза — сейчас вымытые слезами до бледно-голубого цвета…
Эти бездонные детские глаза… В них так быстро меняются чувства. Легкое недоверие — тень надежды, что его простили, что на него больше не сердятся, благодарность, вина. И любовь, настоящая — детская.
Он уже не плачет, только всхлипывает — дети как долго не могут успокоить дыхание от слез.
Я беру его на руки, обнимаю.
— Малыш, ну прости меня! Милый. Чудесный мой мальчик. Прости меня малыш. Ты хороший. Ты самый лучший. Прости!
Теперь плачу я, по взрослому — без содрогания плеч и всхлипов. Слезы просто льются по недобритым щекам и падают в его льняные волосы.
Он смотрит на меня недоуменно-нежно — ребенок на плачущего взрослого; и осторожно гладит меня ручонкой по голове.
Он всегда молчит, когда я говорю с ним. Но я будто слышу: "Не плачь. Не надо. Ну, пожалуйста, не плачь".
Но слезы все льются. И я шепчу ему в макушку:
— Прости меня малыш.
Димка. Димочка.
Димуля…