Впрочем, история моя не об этом.

Мы с моими двоюродными сестрами очень любили отдыхать в деревне. Наши бабушка и дедушка всегда с радостью принимали нас, и мы, будучи школьницами, жили там каждое лето. Лес, речка, деревенский воздух, парное молоко — все это в изобилии и в большом контрасте с городской жизнью. Уезжать никогда не хотелось, и мы всегда ждали наступления следующих каникул.

Большой бревенчатый дом, построенный еще нашим прадедом, сохранил за собой право выглядеть подобающим, старинным образом. Большая русская печь, расположенная в центре дома, делила его на условные зоны-комнаты, которые в свою очередь, несмотря на новый век, продолжали называться — изба (основное помещение), горница (спальня) и куть (кухня). Самотканые дорожки, старый большой сундук, на котором когда-то спали, длинная жердь, подвешенная вдоль одной из стен — для носильной одежды… Сохранился даже крюк в потолке, к которому крепилась люлька с младенцем. В ней были вынянчены наша бабушка, ее сестры, брат, и, конечно, наши мамы. Старый стол, лавка вдоль него, Такой же старый буфет, на стенах в рамах — собрание семейных фотографий… Настоящее родовое гнездо пролетариата. Телевизор при всей этой обстановке выглядел даже как-то неуместно. Старый дом повидал за свой молчаливый век и радость своих жильцов, и их же горе, смерти и рождения. При всей своей самобытности и простоте мне он казался иногда отдельным отлаженным организмом, в котором ничего не менялось, несмотря на время, моду и возраст его обитателей. Что-то вроде семейного музея, где все вещи занимали отведенные им места, и этот порядок оставался неизменным, словно тот, кто их когда-то расставил, был бы против всяких перестановок и перемен.

В конце лета я Валька и Людка уезжали с грустью. Бабушка, как всегда в таких случаях, плакала. Мы ее утешали, обещая, что время пролетит быстро, и мы опять все соберемся вместе. Мы не знали, что тогда это было наше последнее лето, такое, как и прежние. Всегда что-то в нашей жизни бывает в последний раз, и мы редко догадываемся об этом. И тем более никто из нас никогда не думал о том, что наши бабушка и дедушка — люди пожилые, и не вечные. Да и это лето было не совсем обычным. Мы все трое поступили в институты и возвращались в город с предвкушением новой студенческой жизни.

Потекли учебные будни. Новые встречи, знакомства, новые друзья. Разве мы могли предположить, что уже в ноябре умрет наш дедушка. От мыслей, что бабушка осталась в доме одна — сжималось сердце. Я представляла, как она встает утром, растапливает печь, готовит себе завтрак, проходит день, она ложится спать. И все время — одна. Мы с сестрами решили пожить у нее этой зимой, к тому же сессии у нас не совпадали, каникулы, соответственно, тоже, вот мы и устроили свою очередность. Первая поехала Людка. Она прожила в деревне полторы недели, на смену ей приехала Валентина. А потом наступила и моя очередь.

Выйдя из автобуса, я шла по деревенской улице. На темнеющем вечернем небе хорошо виден сизый дым от печек. Вон и наша печка топится. Здесь даже снег скрипит по-особенному, не так, как в городе. И в деревне, почему-то всегда холоднее. Вот и дом. Мнительная Валька тут же сообщила мне, что все вообщем — то в порядке. Бабуля, конечно, переживает, трудно ей в одиночестве, но, слава богу, соседка баба Маша — такая же одинокая бабулька — скучать особо не дает. Так что вечера они вместе коротают. Поэтому и у Вальки, и у Людки была возможность на часок-другой даже до клуба добежать, повидаться с друзьями детства. Еще Валька поделилась со мной, что дома одной — жудковато. Непонятные шумы-шорохи. А однажды, когда бабушка уходила за пенсией на почту — она, Валька, слышала, как открылась и закрылась входная дверь — но никого не было.

— Ты хоть бабуле про свои страхи не трынди. Что попало собираешь, — не маленькая ведь, — пристыдила ее я.

Валька пожала плечами, и больше мы к этой теме не возвращались. На следующее утро она уехала в город.

Мне по душе было находиться в этом старом любимом доме. Это был настоящий отдых после городской суеты. Прислонившись спиной к теплой печке, я вязала себе пуховые варежки, под бормотание телевизора. Бабушка очень рада была моему приезду, и, как водится, баловала то пирожками, то булочками, то сушками. Конечно, после смерти деда она все еще не отошла, но все–таки взрослые люди к этому относятся философски — все там будем когда-нибудь.

В один из вечеров соседка баба Маша зашла к нам на чай.

— Светка, что вяжешь?

— Да, рукавички, баб Маш.

— Молодец, теплые будут.

— Ага…

— У меня вот дома лежит одна варежка, еще от моей мамы осталась, вторая задевалась куда — то. Орнамент там знатный. Сейчас такой ни в одном модном журнале не найдешь. Только у нас, в Сибири такие вязали наши бабки. Хочешь поглядеть?

— Конечно, хочу!

Мы накинули телогрейки, и пошли в соседский дом. Он особо не отличался от нашего. Такой же старый, но со своим, неповторимым лицом. Занавески на окнах по-другому вышиты, салфетка на буфете другим узором связана… Рукоделие было гордостью любой хозяйки — однообразие, и вместе с тем незаурядность. У каждой был свой узор. Баба Маша знала, чем меня взять. Рукоделием я увлекалась с детства. Народное творчество всегда представляло для меня безграничный интерес.

— А вот и она, варежка наша,— баба Маша достала из сундука газетный сверток,— это я ее от моли так прячу.

Орнамент и в правду был необычным. Три нити разных цветов слагали собою очень замысловатый узор из цветов и листьев.

— Как интересно... — я всегда удивлялась, как простые люди, крестьяне, создавали такую неповторимую красоту.

— Ну, ты если хочешь — возьми пока, себе свяжи такие же. А мне приятно будет, что узоры моей бабки все еще живут и мир их видит.

Я бережно взяла рукавичку, моему восторгу не было предела.

— Спасибо, спасибо, баб Маша! Ну, я побегу?

— Эй, девка, погодь, чаю попьем хоть с тобою….

— Так мы ж только пили, баб Маш! Побегу узор разбирать.

Она что-то еще крикнула мне вслед, но я была уже на улице.

Забежав в избу, я так и осталась на несколько мгновений стоять на пороге. То, что я увидела, в один миг лишило меня и дара речи, и способности к передвижению. В тот момент я вообще очень мало, что могла сообразить. За столом на лавке сидел наш дед. На нем был тот же костюм, в котором его похоронили — вся грудь в орденах и боевых наградах, заслуженных им во время Великой Отечественной. На лбу та бумажка, которую положил поп при отпевании усопшего. Она, словно прилипла. Дед был похож на красного командира с перевязанной головой. Он сидел на своем обычном месте и пил горячий чай, негромко цедя его через губу. Я стояла, как по струнке, словно памятник. Мышцы во всем теле свела очень сильная судорога. Единственное, что я понимала в тот момент, что я совсем не вовремя вбежала — неожиданно и резко, а теперь… ничего уже не изменить. Я увидела то, что видеть не должна была. Никогда. Бабушка сидела спиной ко мне, прислонившись одним плечом к печке, ее лица в тот момент я не видела. Вдруг, у меня, словно сработал инстинкт самосохранения, и, как ни в чем ни бывало, испугавшись собственного голоса я выпалила с порога:

— Бабуль, я за вязанием пришла, мне баба Маша покажет новый орнамент, я побуду у нее с часок.

Спокойно, как только могла, я прошла мимо деда, не глядя не него, но отлично видя боковым зрением. Трясущимися руками взяла спицы и нитки, старательно изображая, как — будто, кроме бабушки и своего вязания я никого и ничего не вижу, просто потому, что ничего и нет вовсе, и быстро вышла на улицу.

На следующее утро я проснулась в доме у бабы Маши. Две новенькие рукавички с редким орнаментом лежали рядом с тремя маленькими клубками ниток на столе. Теплые и очень красивые.

— Ну, девка, ты и спать. Вот что значит — из города в деревню приехать с непривычки.

Засиделись мы с тобой вчера. Хорошо, что не пошла по морозу обратно, а то вон Колька соседский, пока с клубу до дому бежал вчерась — все уши себе обморозил — Клавдия с утра за гусиным жиром приходила…

У своей бабушки я тогда ни о чем не спросила. Да и надо ли было? Я предпочитаю думать, что увиденное мной просто приснилось мне той морозной ночью в доме у бабы Маши. И иногда у меня это хорошо получается. Только теперь я избегаю неожиданных вторжений куда — либо. Я уверена, что не стоит внезапно входить ни в комнату, ни в дом, ни просто туда, где в данный момент тебя увидеть не ожидают. Наверное, это мой страх, который надолго останется со мной.