Однажды я поняла, что есть Время. Ни с того, ни с сего вдруг подумалось, что для Зрителей Время есть, а для нас — нет. Ни для Директора Цирка, ни для Жонглёра, ни для Дрессировщика, ни для Женщины-змеи, даже для Рыжего и Белого Клоунов — нет. И для меня, конечно, тоже. Удивлённая, я перед репетицией подошла к Церемониймейстеру (он у нас самый старый и умный) и спросила:

— Почему Время есть только для Зрителей?

— Понятия не имею, девочка, — ответил Церемониймейстер и промокнул платком пот на лбу, — Впервые слышу. Иди-ка работай.

Раскачиваясь на трапеции под самым куполом, я размышляла: Зрители приходят и уходят, а мы постоянно или репетируем, или выступаем… Раньше меня ничего не удивляло, казалось обычным делом: Зрители смотрят, мы выступаем… А недавно вдруг стало странно: почему мы в Цирке постоянно, а Зрители то появляются, то исчезают… Как они приходят, я не видела. Только наблюдала из-за кулис, как постепенно заполняется Зал. И никогда раньше не задавалась вопросом, куда же они деваются после каждого Представления. В голове всплыла будто чужая, странная фраза: «Всему своё время». Всему? Но почему-то не нам.

Одна странность потянула за собой другие. Внезапно я осознала, что львам очень больно, когда Дрессировщик щёлкает по их бежевым мускулистым спинам бичом, и почувствовала эту боль — хотя меня кнутом никто не касался. За болью пришли испуг и ненависть — испытанные мною также впервые. Тогда я настолько растерялась, что упала с каната — прямо на Фокусника. Фокусник чуть старше меня и очень задумчивый, а ещё он один смотрит вверх, когда я репетирую полёты под куполом или иду по натянутой струне каната.

— Мне странно, — сказала я Фокуснику, — Что-то изменилось. Ты знаешь?

— Что? — спросил он небезразлично.

— Откуда приходят Зрители? Почему никто не чувствует, как больно львам? Откуда мы тут все взялись? — засыпала его вопросами я.

Он хотел было что-то ответить, но нас разогнал Директор:

— Бездельники! Не расслабляться на генеральной репетиции!

Он всегда так говорит. Почему-то для Директора каждая репетиция — генеральная, а каждое выступление — важнейшее. Мы постоянно к чему-то готовимся. К чему?

Я присмотрелась к себе и другим повнимательнее. И поняла, что каждый из нас выполняет какую-то свою работу, не отвлекаясь ни на что другое. И такое ощущение, будто мы все созданы именно для этой работы. Я хожу по канату и выполняю номера под куполом Цирка — меня никто этому не учил или я не помню того, кто и когда мог меня научить. Факир жонглирует факелами даже с закрытыми глазами и ни разу не уронил (и даже не «почти уронил») ни одного. Шпагоглотатель не боится пораниться, Тересса — девушка, в которую метает ножи Шпагоглотатель, всегда одинаково похотливо улыбается, когда её обнажённое татуированное тело закрепляют на деревянном круглом щите, Церемониймейстер говорит одно и то же, у него вечно мокрый от пота лоб и под глазами сквозь грим проступают синяки. Дрессировщик всегда молчит и никогда не улыбается, прежде чем ему не крикнет «Браво!» восторженная девушка в первом ряду. Девушка всегда сидит на одном и том же месте и у неё одной во всём зале длинные чёрные косы. Виржинию и Фортунату — близняшек, ассистирующих нам на выступлениях, я никогда не видела ни в чём другом, кроме чёрных полумасок, белых манжет, туфлей на высоких острых каблуках и кружевных чулок — на Виржинии всегда только правый, на Фортунате — всегда только левый. Рыжий Клоун никогда не грустит и всё время смеётся, а Белый Клоун постоянно рыдает и грим у него не течёт. И гримёров у нас нет. И одна я знаю, что они должны быть.

А ещё я не понимаю, куда после представления уводят Слона.

После окончания очередного выступления ко мне вдруг подошёл Фокусник. «Мы все никогда не общаемся друг с другом подолгу», — подумалось мне. Почему?

Фокусник отвёл меня за тяжёлую бордовую портьеру и прошептал испуганным шёпотом:

— Мне снятся сны!..

— А что такое «сны»? — спросила я удивлённо.

— Когда я закрываю глаза во время отдыха в перерывах между репетициями и выступлениями, я не перестаю видеть! — Фокусник возбуждённо жестикулировал, глаза его блестели, — Но я вижу не то, что обычно! Не Цирк!

— Как — не Цирк? — мне стало не то страшно, не то безумно любопытно, — Разве есть что-то кроме Цирка?

Фокусник закивал с таким рвением, что я испугалась, как бы не оторвалась у бедняги голова со смешными кудряшками.

— Есть! Есть небо, солнце, звёзды! И камни, и цветы, и вода… И я знаю, как туда попасть, но не уверен… А небо — оно прямо над нашим куполом!

— Ещё выше? — я была шокирована.

— Да! Да! Ты можешь увидеть, когда взлетаешь на трапеции высоко-высоко…

Этот разговор накрепко засел в моей голове. Вот это да! Оказывается, существует ещё что-то, кроме Цирка! Об этом я неожиданно для себя самой заговорила на репетиции. Но странное дело — никто на мои речи об удивительном открытии не отреагировал! Абсолютно никто. Никак. Только Директор крикнул гневно:

— Бездельники! Не расслабляться на генеральной репетиции!

Тересса похотливо улыбалась пустым рядам зрительного зала. Слон ушёл за кулисы, а я шла по канату и не успела проследить, куда его увели. И как я ни старалась, у меня не выходило раскачаться на трапеции так высоко, чтобы заглянуть в маленькое отверстие в самой вершине купола.

Во время очередного выступления я заметила, что лица Зрителей сливаются в одно неразличимое Безликое Лицо. Только Девушка с Чёрными Косами, Мальчик с Мороженым и Старик в Засаленном Берете выделялись из общей массы. Отработав номер, я встала у входа в Зрительный Зал, чтобы посмотреть, куда пойдут Зрители, но во время Антракта меня отвлекли львы (их снова бил Дрессировщик), а в конце представления вся наша Труппа вышла на поклон, мы поклонились под гром аплодисментов и крики «Браво! Бис!»… а когда я вновь распрямила спину, Зрительный Зал был пуст. Где-то вверху било крыльями угасающее эхо…

Именно тогда я впервые расплакалась, а Фокусник наколдовал для меня батистовый носовой платок.

Постепенно все разошлись, и мы остались на арене втроём: я, Фокусник и Церемониймейстер. Я всхлипывала, рассматривая капельки слёз у себя на пальцах, Фокусник взволнованно уговаривал успокоиться, бережно касаясь уголком платка моих ресниц, а Церемониймейстер чертил что-то на песке арены щёгольской тросточкой. Потом он подошёл к нам и сказал:

— Поверьте мне — там ничего нет.

— Не может быть! — покачал головой Фокусник, — Там небо, солнце…

— Ты видишь чужие сны, мальчик. Так иногда бывает.

— Нет же! Ведь Зрители уходят туда каждый раз…

Старый Церемониймейстер грустно поджал губы. Помолчал. Я снова протяжно всхлипнула и сказала жалобно:

— Ты же знаешь больше нас… а я теперь точно знаю, что не бывает никуда и ниоткуда.

— Это не для нас, моя дорогая Гимнастка. Увы. А может, и правильно. Каждый из нас есть тот, кто он есть. Не больше и не меньше. Зрители — это Зрители. Они — другое.

— Не может быть, чтобы так! — вскричал Фокусник, — Есть небо, есть солнце, есть звёзды и вода! Есть цветы…

— Это не для нас, — печально повторил Церемониймейстер.

— Я знаю выход!

— Так выпусти меня! — закричала я, хватая Фокусника за руки.

— Не смей! — взмахнул тростью Церемониймейстер, — Мы можем быть только здесь, ибо Цирк — это Труппа, а Труппа — это Цирк! Если исчезнет хоть кто-то — конец всему.

— Кто это придумал? — нахмурился Фокусник.

— Создатель, — коротко ответил Церемониймейстер.

Повернулся и побрёл за кулисы.

Фокусник посмотрел ему вслед, помолчал, потом улыбнулся мне:

— Не бойся. В моих снах не было никакого Создателя, а значит, его и нет. Церемониймейстер всё сам придумал, потому что он боится чего-то… что мы с тобой сможем. Я выведу тебя из Цирка. Прямо во время следующего представления. Ты влезешь в мой Волшебный Ящик, я скажу слова…

— И я увижу небо?

— Конечно!

Всю следующую репетицию я мечтала о том, как всё будет здорово. Конечно же, Фокусник сможет, у него всё получится! Я узнаю, что находится за пределами Цирка и получу ответы на все свои вопросы. А то, что говорил Церемониймейстер — это ерунда.

— Ты видишь чужие сны! — скрипуче прокричал попугай на плече Директора Цирка.

Фокусник помрачнел, взмахнул Волшебной Палочкой, и попугай превратился в колоду карт. Церемониймейстер вытянул одну наугад и громко продекламировал во всеуслышание:

— Каждый из нас есть тот, кто он есть! Порядок, установленный Создателем, никто не смеет нарушить!

Я рассмеялась и сделала тройное сальто на трапеции. Фокусник смотрел на меня, и глаза его горели восторгом…

Представление шло, как обычно. Я отработала свой номер, потом был Шпагоглотатель с Терессой, затем Клоуны, Жонглёр, а после Церемониймейстер объявил выход Фокусника. Я стояла за кулисами и через дырочку в пыльной портьере смотрела, как выпрыгивает из шляпы Белый Кролик, как шпаги проходят сквозь стенки ящика с запертой в нём Фортунатой, как из пустой стеклянной колбы сыплются золотые монеты, как зажигаются разноцветные огни на ладонях Фокусника… Я просто ждала. Последние мгновенья номера — из Волшебного Ящика вылетела стая белоснежных голубей, Зрительный Зал взорвался овациями и криками «Браво! Брависсимо! Бис!»…

Обычно после этого Фокусник красиво кланялся и уходил, но не в этот раз.

— А теперь — на бис! — звонко крикнул он.

Я вышла из-за кулис и пошла к нему — смущённо улыбающемуся, взволнованному, то бледнеющему, то краснеющему… Он распахнул передо мной дверцу Волшебного Ящика, я помедлила мгновение. Просто захотелось ещё чуть-чуть посмотреть на Фокусника.

— Волнуешься? — спросила я.

— Есть немного…

— У нас всё получится.

Я поцеловала его в небритую щёку и юркнула в Ящик. Краем глаза успела заметить бегущего к нам Церемониймейстера, кричащего что-то о Создателе… а потом Фокусник закрыл дверцу. Я уселась, обняв колени и приготовилась ко встрече с новым и неизведанным. Зазвучали негромкие, напевные фразы на непонятном языке, мне стало страшно, и я зажмурилась.

Звуки постепенно смолкли, отдалившись… и наступила полная тишина.

Ты видишь чужие сны…Порядок, установленный Создателем, никто не смеет нарушить…Создателя нет, я не видел его в своих снах… Ты видишь чужие сны, мальчик…

Два голоса звучали в моей голове и было безумно страшно открывать глаза.

Я решусь… Сейчас. Только досчитаю до...