Анна Семироль — Мой любимый шут (глава 3)

— Может, к тебе? — предложила я, зябко переминаясь с ноги на ногу в промокших туфлях.

— Да ну… — поморщился Шут, — у меня жуткий бардак, мне стыдно. И дёргают постоянно.

— Твоё предложение?

— Я бы погулял по ночному городу.

— Только не это! — вырвалось у меня непроизвольно, — Понимаешь, я в осенних туфлях, а они со снегом в контрах…

И тогда мы решили пойти туда, куда неохота нам обоим. А так как подобных мест оказалось великое множество, выбрали ближайшее — вокзал.

Шут оставил меня на скамейке напротив касс, а сам ушёл в буфет за «чем-нибудь горячим». Я сиротливо поджала под себя замёрзшие ноги в мокрых чулках и осмотрелась по сторонам.

Громадное, гулкое здание. Снаружи похоже на готический собор — островерхие крыши, многоярусная постройка, каменные горгульи, стрельчатые окна… ни за что бы не стала размещать здесь вокзал. Мрачно провожает, мрачно встречает хищным взглядом исподлобья. Предвзято. И кто ж додумался создать такого монстра?.. И внутри не лучше: огромное, практически ничем не заполненное пространство, высоченные своды, шариком для пинг-понга бьётся растрёпанное эхо. Слишком мало света просачивается сквозь бойницы окон, и вокзал дополнительно освещают пауками спустившиеся на длинных тросах аляповатые люстры. Пол мозаичный: рисунок не самого одарённого художника, изображающий короля, сходящего с поезда. А люди его топчут ногами…

— Где логика?.. — пробормотала я, разглядывая покрытое грязью лицо монарха.

— Ты о чём? — спросил подошедший Шут.

— Место дурацкое. Проект безвкусный, хуже некуда, — проворчала я, морщась.

— А я вот супу тебе принёс куриного. Ты ведь голодная?

— Угу, — я почти выхватила у него поднос с тарелкой и ложкой, спохватилась и выпалила, устыдившись собственной бестактности: — Спасибо. А себе?

— А себе — антиникотиновую жвачку.

— Фу, — подытожила я и всецело отдалась поглощению супа.

Шут уселся рядом, пнул носком ботинка пивную пробку. Та прошуршала по мозаике и остановилась аккурат на носу короля. Бедняга, почему-то подумалось мне, в прямом смысле слова втоптан в грязь…

Супчик неожиданно оказался очень вкусным и наваристым, курятина превзошла все мои ожидания. Пока я трапезничала, Шут мрачно и напряжённо жевал жвачку и сверлил взглядом расписание поездов в южном направлении. Со стороны казалось, что он ждёт, когда ему на зуб попадётся спрятанный в жвачке маленький коварный камушек.

— И всё-таки, почему ты так не любишь это место? — неожиданно обратился Шут ко мне.

— Я уже говорила.

— Маргарита, я ж тебя знаю… это обычная отговорка. А в действительности?

И тут мне захотелось в кои-то веки не уводить его от темы. Ладно, пора, наверное, и поворошить прошлое.

— Знаешь, я раньше тебе не говорила, но… Именно с этого вокзала почти пятнадцать лет назад уехал мой отец. С тех пор мы с мамой ничего о нём не слышали, — глухо сказала я.

Помолчали. Потом Шут спросил:

— Что ты об этом думаешь?

— Не знаю… А что принято думать в таких случаях? Он нас бросил, наверное. Хотя мама до сих пор ждёт. Не верит в очевидное, зачем-то отбрыкивается от реальности. А он нас просто бросил. Вот и всё.

— Ты рассуждаешь как Мартин года четыре назад, — изрёк Шут, насупившись, — В этом вы похожи — бескомпромиссностью.

— Угу, давай, вали всё на возраст, — проворчала я, — А что, Март правда — сын короля? Не какой-нибудь графёнок, послёнок, стилистёнок, а…

— Язва. Почему ты злая такая, Маргарита?

— Не люблю я твоего дорогого наследника престола. Он избалованный бабским вниманием придурок.

— Ошибаешься.

— Хотелось бы, но я недавно воочию убедилась в том, что Мартик никого вокруг за людей не считает. Мажор.

— Это бремя власти, — в голосе Шута прозвучало граничащее со скорбью сожаление. Не понимаю.

— Это недостаток воспитания, — отрезала я и перекинулась на другую тему: — Слушай, ты правда все рубашки изничтожил?

— Истина. И сейчас на мне под курткой и свитером ничего нет!

— Ладно. С утра засяду шить тебе наряды…

Прогудел проходящий поезд. Встрепенулись и захлопали крыльями потревоженные голуби высоко под сводами. Прошло в сторону перрона несколько человек. Поздний вечер, почти пустой вокзал…

— Шут, расскажи мне, откуда ты родом…

— Н-ну… Оттуда, где море. Там круглый год лето и в каждом дворе растут громадные деревья с розовыми персиками. Там хорошо и спокойно. Добрые дети, счастливые семьи, симпатичные собаки… и прочая романтическая чушь.

— А зачем ты оттуда уехал? — спросила я, кладя голову на плечо любимому мужчине, — Если там так хорошо, то с чего ты вдруг сорвался с места, объездил полмира и ни с того ни с сего решил осесть у нас и стать шутом…

— Глупая. Я к тебе приехал, — сказал он с лёгкой укоризной и поцеловал меня в нос, — Я искал по всему миру девушку с щеками, похожими на персики с дерева у моего дома. И нашёл.

Стало приятно и спокойно.

— А я всю жизнь мечтала о шуте, — призналась тихо.

— Тут я, девчоныш. Такой вот нескладный, стареющий мужчинка, на которого ты периодически дуешься и которому каждый раз приходится идти на самые разные ухищрения, чтобы пооригинальнее вымолить у тебя прощение.

Я засмеялась.

— Ты чего? — удивился Шут.

— Вспомнила, как мы с тобой первый раз поругались. Ты тогда предложил подраться подушками, и в самый разгар жуткого бедлама влетел Мартин. Ну и личико у него было!

Шут усмехнулся, подышал теплом мне в ёжик на затылке. Вздохнул. Я поджала ноги, повозилась и улеглась к нему на колени. Хотелось уюта, одеяла и опущенных тяжёлых штор. Чего-то домашнего, мягкого, спокойного. Того, чего у нас с ним никогда не было. Нет, ну было, конечно… Но как-то спешно, напряжённо — из-за боязни быть застуканными вездесущими придворными (а пару раз Мартин без стука врывался). Шут раньше смеялся: «Служебный роман!», а потом однажды я вдруг заметила, что это его тоже тяготит. «Я — самое свободное существо во дворце с максимальным числом степеней несвободы», — признался он мне как-то, — «Я творю то, что, как им кажется, хочу я, а на самом деле — они. Я сам себе не хозяин…»

— Шу-ут… — выдохнула я мягко.

Звякнули бубенчики. Тонкие, артистичные пальцы провели по ободку моего уха. Мимо нас прошла невыразимо-грустная, но очень упитанная собака.

— Знаешь, о чём она мечтает? — спросил Шут задумчиво.

— Кто? — недопоняла я.

— Собака.

— О чём же?

— Уехать на поезде туда, где её не будут выгонять под дождь, шпынять и пугать… И грустит она от того, что собакам не продают билеты на поезд.

— Это несправедливо, — скуксилась я.

— Зато весьма закономерно. Каждому своё.

— А мне? — я даже привстала, — Мне что предназначено? Ты же умный, ты должен знать…

Он снова провёл пальцами по моему уху. Приятно…

— Тебе — счастье. Много-много.

— На халяву? — с надеждой вопросила я.

— Как скажешь, — усмехнулся он.

«Как скажешь ТЫ», — хотела поправить я, но не стала. Что толку набиваться-напрашиваться? Я для себя всё решила, теперь его очередь. Терпеть не могу навязываться. Да и не-свою свободу несвободы надо уважать.

Я поёжилась и вздохнула. Шут тут же встрепенулся:

— Устала?

— Угу, — согласно промычала я.

— Домой?

Кое-как приняв вертикальное положение, я предложила:

— Поехали вместе. Мама будет только рада, — и добавила тихо: — Пожалуйста.

— Маргарита, ну я не при параде, — уныло произнёс Шут, — И без подарков мне стыдно.

— Как хочешь, — сухо сказала я и уставилась в сторону.

Помолчали. Потом он решительно хлопнул ладонями по коленям и выпалил:

— Ладно! Едем! Не хочу больше сегодня тебя разочаровывать! Жди здесь, я пойду ловить кэб.

Он умчался на улицу, а я сидела и улыбалась, довольная. Наверное, со стороны это выглядело уморительно-глупо. Подошла невесть откуда взявшаяся старушка-попрошайка (не иначе как привлечённая моей безалаберной улыбкой), я механически сунула ей в ладонь несколько монеток, доселе дремавших в кармане пиджачка. Бабулька обрадовано позвенела денежками и вдруг подмигнула мне и прошамкала:

— Достойный выбор, очень достойный…

— Вы о чём? — растерялась я.

Но старушка уже шаркала к выходу. У дверей вокзала она пересеклась с Шутом, ухватила его за рукав и что-то сказала. Шут усмехнулся и кивнул.

— Чего она? — настороженно спросила я, когда он подошёл поближе.

Шут засмеялся:

— Да так… Мы ей понравились.

— Прикольно, — согласилась я.

— Пойдём. Я поймал для нас самый уютный кэб на свете…

В кэбе оказалось неожиданно тепло. Мы с Шутом размякли на пахнущих кожей удобных сидениях и закачались кораблями на волнах звонкого цокота копыт вороной лошадки. Минут через пять я вышла из оцепенения и цапнула с головы Шута его обожаемый колпак. Ласково погладила щёточку коротких волос.

— Откуда в твоём возрасте такая седина?

— Неудачно пошутил, — зевая, отозвался Шут.

— Перед кем же? — заинтересовалась я.

— Перед жизнью, — ответил он до неприличия серьёзно.

Кэб тряхнуло, и я с удовольствием повалилась в шутовы объятья. Он легко пристроил меня на колени и медленно провёл по моему лицу линию тонким указательным пальцем — от лба до подбородка.

— Ты зачем рубашки изорвал? — вспомнила я.

— Хотел, чтобы ты пришла.

— И для этого уничтожал чужой труд? — я старалась выглядеть максимально суровой и серьёзной.

— Надеялся, что ты либо разозлишься, либо пожалеешь меня и придёшь.

— А мне было по барабану.

— Нет. Просто ты упрямая.

— А ты? — вскинулась я, — Мог бы и сам прийти!

— Я пришёл.

— А раньше?

— Я за девушками не бегаю, — усмехнулся Шут.

Обиженно засопев, я попыталась слезть с его колен и пересесть на своё место. Не позволил. Прижал к себе, примирительно чмокнул в висок и виновато сказал:

— Не дуйся. Я совсем заработался.

— Угу. Круглосуточно смешил придворных, — фыркнула я.

— Отнюдь. Я заканчивал работу над детской пьесой. Хочу поставить её в городском театре к Рождеству.

— Добрый ты какой, — сказала я ядовитенько.

Лошадка звонко зацокала по мосту. Ага, значит, до дома осталось всего ничего.

— Рита, чего плохого в том, что я делаю что-то для детей? — напряжённо спросил Шут.

Я помолчала, обдумывая, и ответила:

— Ты готов распылиться на всех понемножку. А мне хочется хоть на йоту больше твоего внимания.

— Девочка моя, ну ты же знаешь… И сегодня я с тобой. И завтра — если захочешь.

Я отвернулась. Стена между нами стремительно обретала признаки материальности.

— Почему для того, чтобы ты обо мне помнил, я должна на тебя постоянно обижаться, дуться, злиться? Ну объясни мне!

— Маргарита, я элементарно занят! Я государственный служащий! Ч-чёрт!..

Не на шутку разозлившись, я пихнула Шута локтём, лягнула как следует и заорала извозчику:

— Остановите кэб!

Распахнула дверцу, выскочила, подвернула ногу. Заскрипела от боли зубами, зашипела злой кошкой, наскоро стёрла ладонью навернувшиеся слёзы, поспешно заковыляла прочь.

— Барышня, так не доехали же! — растерянно пробасил извозчик.

Я даже не обернулась. Злая досада гнала по тёмной скользкой улице, хотелось орать и психовать. Угу. Среди ночи, пугая сонные дома и без того стрёмных кошек. Как же меня всё достало!

Кэб прогрохотал мимо. Я не сдержалась — громко и протяжно всхлипнула. Казалось: только всё утряслось…

Эхо шагов за спиной. Спустя секунды моё плечо стиснула крепкая сильная рука.

— Марго, ну-ка стой!

Дёрнулась — безрезультатно. Ладно. Стою. Повернулась. К обороне готова.

— Ну? — кидаю ему в лицо дерзкое.

— Что «ну»? — опешил Шут.

— Говори давай. Что там у тебя осталось в арсенале аргументов?

Пальцы на моём плече разжались. Вот так-то. Не всё вам хватать, голубчики.

— Маргарита, что ты вытворяешь?

Ага, присмирел! Щас я тебе всё выскажу.

— Нечего больше сказать? Замечательно! Вали в свой сраный дворец и продолжай служить — у тебя отлично получается! А я остаюсь! Ты действительно шут — гороховый! С тобой никогда нельзя быть серьёзной! Ты всё втаптываешь в фарс! И любить ты не способен, клоун дешёвый! Иди к черту!!!

Было до одури приятно видеть в его обычно спокойных глазах какое-то подобие испуга. С трудом совладала с собой, чтобы не наговорить новых гадостей. Вдохнула-выдохнула-замолчала. Морщась от боли в ноге, поковыляла вверх по улице к дому.

Жуткий грохот бьющегося стекла заставил остановиться и обернуться. То, что прежде было огромной застеклённой витриной одного из магазинов одежды, с торжественной медлительностью распадалось на мелкие осколки и осыпалось на мостовую. В свет фонарей стекляшки феерически блестели и переливались. Шут, взъерошенный и полный решимости, взирал на дело рук своих — равно как и я.

Щёлкнула задвижка раскрываемого окна, и кто-то закричал в ночь завидным контральто:

— Стра-аааааа-жааааааааа!!!

Шут повернулся ко мне. Помедлил и бросил коротко:

— Ну?..

— Что «ну»? — невольно передразнила его я, — Сматываемся!

Взявшись за руки, мы помчались прочь. Я даже про подвёрнутую ногу позабыла — так стало вдруг весело. Мы неслись вприпрыжку по спящей улице, выбивая дробь по сонной мостовой, и довольно хохотали. Ничто так не роднит людей, как разрешившийся скандал!

Добежали до дома в считанные минуты. Прыгая через ступеньку, поднялись на мой этаж. Остановились у дверей, тяжело, возбуждённо дыша. Я захлопала по карманам.

— Я забыла ключи, — сообщила жалобно.

— Что делать будем? — вкрадчиво прошептал Шут, прижимая меня к шершавой стене и покусывая за ухо.

Помучить его немножко? Пожалуй, стоит…

— Будить маму! — ответила я и коварно нажала кнопку звонка.

Шут отпрянул с тоскливым вздохом. За дверью зашлёпали тапочки, и мамин голос сонно произнёс:

— Кто это?

— Я, мамуль…

Далее последовали короткие фразы в духе «Привет, мам, это Шут, мы спать, утром поговорим», и я увлекла Шута за руку в свою комнату. Повозились, расстёгивая друг на друге и стягивая одежду, и нырнули в тёплые недра моей постели. Сплетались животами руки, губы лёгкими ночными мотыльками по телам разгорячённым мелькали, ласки лились мёдом из бездонной кружки…

Расслабленная, прислушивалась к дыханию засыпающего Шута. Что-то толкнуло спросить:

— А что вдруг заставило тебя купить столько апельсинов?

— Там… в кармане… — пробормотал мой любимый Шут сквозь сон.

Протянула руку к висящей на спинке стула возле кровати куртке, залезла в карман. Чуткие пальцы нащупали три маленьких шарика скомканных салфеток. Не стала вынимать — и так поняла.