— Рита, ну когда это закончится? Тебе самой не надоела это затянувшаяся комедия?

— Я не шучу, — в сотый раз попыталась быть убедительной я.

Снова не помогло. Мама пожала плечами и вернулась к поливке цветов, а я нахлобучила ненавистный парик, мигом став похожей на овцу из детского спектакля, подхватила со стола пакет с залатанными джинсами, бочком, преодолевая пружинящее сопротивление обручей пышной юбки, протиснулась в дверь и постучала каблучками на выход.

— Ма-ам, закрой за мной! — крикнула я и зацокала вниз по лестнице.

— У всех дочери как дочери, — жалобно сказала мама мне вслед, — о принце мечтают, одна моя…

Щелчок замка откусил конец фразы. Бедная мамочка. Я очень плохая дочь. Нет, я не запойная пьяница, не курю анаши и не целуюсь с подружками. Я почти не ругаюсь. Я учусь в универе. Я даже самостоятельно устроилась на работу во дворец. Эх, всё гораздо хуже. Дело даже не в моей любви к панк-року, короткой стрижке и мечте о мотоцикле. К этому ты давно привыкла, мамочка. Тебя беспокоит другое: твоя единственная дочь мечтает выйти замуж за…

— Эй, поосторожнее! — гневно завопила я в спину стремительно удаляющегося странствующего рыцаря на пегой лошадке. Совсем эти бродяги распоясались! Правила дорожного движения для кого писаны?

Дурак. А я чуть не измазалась. Во был бы финт: королевская белошвейка по уши в грязи! И ещё раз: дурак. Чтоб тебе ни одного негодяя за месяц не попалось!

Часы на Здании Совета высвечивали без десяти восемь, и я заторопилась. Почти бегом добралась до ворот королевской резиденции, предъявила на входе паспорт усатому стражнику. На самом деле безусому: стражника звали Лео, по выходным мы вместе тусили в местном рок-клубе. Лео усы полагались по долгу службы. Я бы точно не выдержала: каждый божий день с утра сажать себе под нос завитые усищи на вонючем клею. Бедный Лео!.. Проехали. Точнее, прошли. Пропрыгала к служебному входу по мощёной дорожке, стараясь не угодить тонким каблучком в щель между камнями и на бегу раскланиваясь со знакомыми сослуживцами. Три ступеньки, массивная медная ручка внушающей трепет мощной двери… Ура! Я не опоздала!

В галереях дворца царило обычное утреннее оживление. Народ спешил по рабочим местам, сменялась стража, мелодично хихикали фрейлины (одни — потому что фрейлинам полагалось глупо хихикать, другие — оттого что просто были хорошенькими дурочками), на бегу лупцевали друг друга половниками разномастные толстощёкие поварята, шуршали перечитываемыми на ходу бумагами королевские статисты, бухгалтера, летописцы. На одном из поворотов меня чуть не сбила с ног знакомая прачка Лилия, на другом — поймал и принялся щекотать какой-то лакей. От неожиданности я едва не забыла об этикете, и вместо визга чуть не выдала непристойное трёхэтажное ругательство. Не совру, сказав, что вздохнула с облегчением, переступив порог своей рабочей комнаты. Подружки-сотрудницы Василина, Алиса, Симона и Лола уже сидели на своих местах и как обычно, вели бестолковый трёп. Трёп прервался для обмена приветствиями и спустя секунды возобновился. Я прислушалась: снова перемывали кости принцу Мартину.

— Ой, девоньки, я помру: он, когда зевает, так на миленького зверька похож! — тарахтела Лола, в избытке чувств закатывая глаза.

«Ага, похож. На выхухоля», — злорадно подумала я.

— Чудо! Диво как хорош! — заахала Симона, хлопая длинными ресницами, — Я так хочу, чтобы меня перевели во фрейлины! Так я смогу видеть его каждый день!

Она восторженно заломила руки и зажмурилась. Позёрка дешёвая… Тему подхватили Алиса и Василина:

— Я бы не смогла работать фрейлиной, — плаксиво протянула тощая томная Алиса, — Я бы каждый раз при виде Марта падала в обморок…

— А он бы заботливо и нежно приводил тебя в чувства, — мечтательно предположила Василина.

— И она бы опять вырубалась от волнения. Замкнутый круг, — вмешалась я, — Девочки, где план работы на сегодня?

Девки скисли и надулись. Лола с презрительным фырканьем протянула мне бумажный листок. Так, посмотрим: наволочка с вышивкой гладью (вычеркнуто), комплект батистовых носовых платков с королевским вензелем (вычеркнуто), ночная сорочка для Её Величества (тоже вычеркнуто), две пары кружевных манжет для принца (естественно, вычеркнуто). Остаётся рубашка для шута. Рубашка для Шута?!

Не веря своим глазам, раз десять перечитала эту несчастную строчку. Неподвластное разуму и оттого подверженное наивности глупое сердце затрепыхалось пойманной рыбой, уголки рта самопроизвольно поехали к ушам, растягивая губы в дурацкой улыбке. Я ощутила себя болезненно-счастливой.

— А у Ритки руки трясутся, — заметила Василина, — Такими руками только работу портить.

— Пусть портит! У неё из жалования вычтут, — влезла противная Алиса, — За университет платить будет нечем…

Волна счастья схлынула. Во мне зашевелилось раздражение.

— Сударыня, не соблаговолите ли Вы свернуть свой длинный язычок в рулон и засунуть его себе в задницу? — ледяным тоном спросила я.

Алиса взвизгнула, как сверло и бросилась на меня, и если бы её не схватили остальные, мы бы подрались. А что? Это я умею. Ну, раз нет, так и не надо… Я гордо удалилась в свой рабочий угол, а девки принялись утешать хлюпающую носом подружку:

— Душенька, успокойся! Ну, нашла с кем связываться! Ты же у нас умница-мастерица, а не эта криворукая курица… Оставь, Алисочка! Не плачь. Давай, садись за работу. Вышей манжеты для нашего прекрасного принца… Он увидит, порадуется, тебя похвалит… А этой гадине Ритке мы ничего не дадим для принца шить!

Я представила себе, как принц Мартин возит Алискиными манжетами в тарелке с мясом, потом вытирает с губ жирный соус… Стало смешно. А потом — жалко. И как мои бестолковые соратницы до сих пор не поймут, что принцу, королеве и всему Двору плевать на нашу работу? Мы для них всего лишь челядь. Грязь под ногтями. И не стоит обольщаться званием королевской белошвейки. Вряд ли Его Высочество принц Мартин задумывается о тех, кто шьёт те трусы, которыми он ежедневно обтягивает свой холёный зад…

Забавно. Для кого-то зад принца — фетиш. А на самом деле — обычная попа. Потому что наш принц — самый обычный человек. Только высокопоставленный. Или высокопосаженный? Обычный, обычный. Как и вдовствующая королева-регентша, пребывающая в состоянии хронической беременности от целого сонма своих любовников. Любовники — тоже люди из плоти и крови, каждый со своими слабостями, привычками, закидонами. Просто слава и власть делают человека сексуальнее в глазах других. А раз сексуальный — обожать! Вот принцип подавляющего большинства. Я к этому большинству не отношусь.

— У кого образцы тканей? — спросила я, вспомнив, что на работе принято заниматься делом, а не мечтать.

Естественно, серпентарий мой вопрос проигнорировал. Спасибо, сударыни, вы очень и очень любезны… без вас обойдусь. Я поднялась с креслица (неудобного, плетёного, хоть и очень миленького на вид), поправила чуть перекосившийся корсет и принялась за детальный осмотр комнаты. Так… на столе раскроя нет, на стеллажах с бижутерией нет, около швейных машинок тоже нет, у девчат на столах тоже не видно… ага, вот вы где, мои дорогие: лежат себе тихонечко на подоконнике.

Обожаю перебирать лоскутки материи. Я кинестет, для меня осязание — главенствующее в восприятии окружающей действительности. Прикосновение к различным лоскуткам рождает целый вихрь ассоциаций.

Батист — морозное утро, сахарный хруст снега под ботинками ранних прохожих…

Атлас — запах книжной пыли, молчаливые ряды старинных фолиантов в университетской библиотеке. Грызу карандаш над конспектами…

Хлопок — прийти вечером домой и со счастливым вздохом уткнуться носом в мамино плечо…

Плюш — толстые пушистые щенки на королевской псарне. «Хочешь, выбери себе любого.» — «Нет, ну что ты… Это королевские.» — «А я дарю их всех тебе. Королевских.» — «Смешной…»

Латекс — восторженные вздохи посетительниц ночного клуба: «Ах, принц, принц! Красив, как бог! А как танцует!» Лоск и глянец бесполезной мишуры…

Шёлк — шушуканье глупых фрейлин, надменные лица, длинные накрашенные ресницы, скрывающие пустоту кукольного взгляда…

Джинса — чуть заметная сеточка морщин в уголках насмешливых серых глаз, узкие губы, огонёк сигареты. «Дай мне.» — «Нельзя. Курящая женщина — это пошло.» — «А тебе, стало быть, не пошло?» — «Мне всё можно. Весь я — не всерьёз.»

Ситец — щедро выкрашенные зелёнкой коленки, облупившийся на солнышке розовый нос, мир, яркий, как радуга…

Кружево — распухший от насморка нос знатного вельможи, то и дело ныряющий в платок с вензелем…

Бархат — муаровые разводы сна, шёпот и бормотание где-то на зыбкой грани реальности и беспамятства, кошки, когти, царапины…

Замша — простенькая, но очень удобная курточка, купленная мной на первое жалование…

Парча — холодное, гордое, тяжёлое лицо, бесстрастный голос: «Работаете, девочки?», дружное обморочное блеяние: «Да, Ваше Величество…» Удаляющиеся шаги равнодушной, холёной власти…

Кожа — высокие сапоги на «молнии», поскрипывание седла, слегка покачивает — мерно, в такт шагам. Запах лошади — вроде бы и неприятный, резкий, но я почему-то вдыхаю его с удовольствием… «Мне хотелось бы иметь фотографию, на которой ты гарцуешь на лошади.» — «Это просто. В следующий раз я прихвачу с собой фотоаппарат.» — «Нет. Не надо. Изображения всегда врут. Воображение — никогда. Я запомню тебя такой…»

Лён — бабуля, жутко чопорная, сухонькая, важная, как придворная дама, юбка волочится по полу, я смеюсь, наступаю бабуле на «хвост», отпрыгиваю в сторону, она пальцем грозит…

Шифон — взгляд из-под опущенных ресниц, солнечный зайчик на потолке, долгий, щедрый утренний зевок, чай с запахом смородинного листа…

Кто-то из девчат уронил на паркетный пол напёрсток, и резкий звук вырвал меня из уюта фантазий. Ну, сударушка Маргарита, сегодня Вы невероятно медлительны, не находите?

Так. Пусть рубашка будет атласной. А цвет он выберет сам. Я взяла сколотые булавкой лоскутки-«пробнички», сантиметровую ленту, блокнот с карандашиком и отправилась в королевские покои.

Словосочетание «королевские покои» моя мама произносит с лёгким восторженным придыханием — словно речь идёт о святыне. Для меня же это всего лишь апартаменты моего начальства. Да, я чувствую себя тут немного неуютно, поначалу вообще робела, но никогда не относилась к данному зданию из дворцового ансамбля как к обители ангелов (а то и богов). Разве встретишь в раю монтёра, починяющего электропроводку? А молоденькую уборщицу, старательно выводящую с ворсистого ковра пятно от вонючей кошачьей мочи? А лакеев, натирающих какой-то мастикой паркет в бальном зале после того, как принц Мартин избороздил его роликами? И наконец, в каком таком раю можно увидеть Её Величество, выходящую из санузла? Я бываю в королевских покоях почти каждый день, и могу поклясться: жизнь тут идёт самая обычная, за исключением тех дней, когда во дворце проходят официальные приёмы или какие-либо торжества.

Поднимаясь по широченной лестнице из белоснежного мрамора, между третьим и четвёртым этажом я встретила королеву со свитой: Её Величество стояла у окна и задумчиво колупала ногтём краску на оконной раме. Отшелушенные кусочки краски падали на кудрявую макушку сидящего на подоконнике пятилетнего принца Георга (по слухам — сына от одного из королевских визажистов). Малыш увлечённо листал лежащую у него на коленях яркую книгу.

— Доброе утро, Ваше Величество, — присела в реверансе я и обратилась к Георгу: — Доброе утро, Ваше Высочество.

В этот момент сверху по лестнице съехал на скейтборде принц Мартин, заставив завизжать и броситься врассыпную доселе мирно сидевших на ступеньках фрейлин.

— Мартин, прекрати! — раздражённо воскликнула королева, — Довольно детства! Некуда девать энергию — покатайся верхом или сходи на теннисный корт!

— Что хочу, то и делаю, — невозмутимо отозвался наследник престола, — Тем более, это мой дом.

Её Величество резко отвернулась от окна, схватила принца за локоть.

— Постыдился бы людей!

Мартин дёрнул рукой, высвободился, презрительно скривил губы.

— Кого тут стыдиться? Их? — указал он на фрейлин, — Её? — кивок на меня, — Да они куклы безмозглые!

— Мартин!!!

— Отвяжитесь, маменька, — отмахнулся принц, и скейт загрохотал вниз по лестнице, унося хозяина прочь.

Я почувствовала себя оплёванной. С ног до головы. Хотелось пойти и хотя бы умыться. Я зачем-то посмотрела на королеву. Её Величество на миг показалась мне покрытой пылью фотографией. А потом наши взгляды встретились.

Точно также смотрела на меня мама, когда год назад я сообщила ей о своём новом романе. И так же она смотрела на отца, когда тот уезжал в очередную длительную командировку.

— Я не кукла, — вырвалось самопроизвольно.

— Я знаю, — улыбнулась одними уголками рта Её Величество, — Иди.

Жмущиеся к стене фрейлины вымученно хихикали. Маленький принц Георг задумчиво разглядывал осла на картинке. Этажом ниже что-то громыхнуло и покатилось. Я мысленно от души пожелала Мартину въехать в собственный портрет в галерее на втором этаже.

Раздумывая на тем, как портит людей власть, я добралась до апартаментов Шута. «Апартаменты»… две комнатки — спальня и маленький кабинет. И надо же — «апартаменты»! Дурацкая вычурность абсолютно во всём.

Шут сидел за массивным столом и что-то писал. Колокольчики на колпаке едва вздрагивали. Я тихонько подошла, уселась в креслице рядом со столом, поджав ноги, и медленно заскользила взглядом по такому знакомому лицу.

…Узкое, немного даже вытянутое. Острый подбородок, отчётливая линия скул, нос с лёгкой горбинкой. Тонкие бледные губы, над верхней справа — маленький, почти незаметный шрамик. Щёточки бровей, дуги ресниц. Глаза — спокойные, тёплые, большие, взгляд глубокий, с лёгким налётом грусти — словно море в штиль. Ну посмотри же на меня, мой любимый шут!

— Привет, — улыбнулся он, отрываясь от рукописи, — Я уж начал беспокоиться, куда подевалась моя дама сердца.

— Привет. Извини, что заставила поволноваться.

Он отложил рукопись в сторону и с наслаждением потянулся. Зазвенели бубенчики.

— Ты даже пишешь в этом дурацком колпаке, — с укоризной вздохнула я, кладя локти на стол, — Он тебе не надоел?

— Я на работе, Рита. Я же шут, помнишь?

— Но тут же тебя никто не видит!

— Не суть важно. Я просто шут. А ты немедленно рассказывай, где три дня пропадала.

Я молча теребила свой блокнот. Вообще-то последний раз выходя от Шута, я поклялась себе, что когда мы снова встретимся, я ПОПРОШУ… Встретились. Просить было почему-то страшно.

— Рита, эй… ты чего?

И действительно, чего это я? Вот же мой Шут — почти родной, любимый, понимающий, самый лучший. Кажется, он всю жизнь был рядом… Эх, была не была!

— Возьми меня замуж.

По-моему, вышло слишком тихо. Или слишком громко. В общем, слишком. И страшно стало от этого нахального «слишком». А потом я поняла, что мой Шут смеётся: по-доброму, с облегчением — будто ожидал от меня чего-то глобально-ужасного, а оказалось-то…

— Так возьмёшь? — совсем уж нагло спросила я.

Теперь наступила его очередь молчать. Надо думать, ошарашено. Или нет?..

— Послушай, ты, наверное, пошутила? — прозвучал воистину дурацкий вопрос.

— Нет.

— То есть, ты хочешь стать моей женой? — он покинул своё место и зашагал по комнате — от двери к столу, от стола к окну и обратно, — Ты хочешь стать женой шута?

— Да.

— М-маргарит-та!!! — воскликнул он, — Я же старый!

— Четырнадцать лет — не разница, — упавшим голосом сказала я.

— Я же некрасивый, не имею ни хорошего заработка, ни дома… Зачем тебе нищий шут, Рита?

И тут я жутко разозлилась. Подошла к Шуту, встала перед ним на цыпочки — чтобы глаза в глаза, а не в подбородок — и сказала:

— Зачем? Я, веришь ли, люблю тебя. А ты, кажется, говорил одно время, что любишь меня. Или нет?

— Да, — услышала я уже у двери, выходя.

Не остановилась. Не осталась. Не женское это дело…