Потом на чистом небосклоне откуда-то появилась маленькое, нехорошее облачко. Муся остановилась и прислушалась. Да, кто-то плачет. Иначе откуда нехорошим облачкам взяться в такой прекрасный мартовский вечер…

За мусорным баком сидел лев. Самый настоящий, только мокрый и крылья мятые. Лев всхлипывал и глаза обиженно прятал. Ему не нравился любопытный март, путающийся в гриве, ему досаждали холодные лужи и противные кошки, хихикающие над кисточкой его хвоста. Лев был ничей. А это неправильно. Ничей лев — это несправедливо. Это печально и не по-весеннему.

Муся подумала, что лев не такой уж большой. И в её комнатке поместится.

— Пойдёшь со мной? — спросила она и смутилась.

Лев взглянул на девушку печальными синими глазами, еле заметно кивнул и вдруг покраснел. Муся улыбнулась, смутилась ещё сильнее и чтобы скрыть смущение, позвенела в кармане ключами. Ключи думали о своём и отозвались ля-минором.

Пропуская льва, подъездная дверь скрипуче сетовала, что лев наследит на лестнице, что крылья у него линяют, и вообще все кошки ужасно пахнут. Муся вздохнула незаметно и притворилась, что не расслышала. Лев из последних сил сделал царственный вид и негромко рыкнул на жалобщицу. Дверь испуганно захлопнулась и не скрипела после этого целых полтора часа.

В прихожей лев чинно уселся на коврик, как и положено всякому благовоспитанному льву, никогда не проходящему дальше прихожей без особого на то приглашения. Муся скинула ботинки и побежала на кухню.

— Подожди совсем чуть-чуть, я молока погрею… — разнёсся по квартире звонкий взволнованный голосок хозяйки.

— У нас гости, — шёпотом сообщила Муся цикламену и кофе, погромыхивая в шкафчике кастрюлями. — Это лев. Настоящий.

Кофе обморочно покачнулся, цикламен испуганно выпустил белый бутон вместо розового. Муся ободряюще улыбнулась им, и они немного успокоились. Знали же, что их любят и ни на кого не променяют.

— Проходи в кухню! — крикнула Муся льву, — Я сейчас соображу что-нибудь покушать!

Стараясь не царапать когтями старенький линолеум, лев чинно прошествовал на голос. Квартира напряжённо созерцала его цветочными глазками обоев и отблесками окон. «Чего только Муся не приводит домой», — вздохнуло про себя цветочное одеяло. И оказалось совершенно неправо: ничего Муся прежде домой не приводила.

Вместо блюдца девушка налила льву молоко в единственную свою салатницу. Лев любил мясо, но вежливость не позволила ему отказаться от молока. Вежливость, голос и что-то ещё… Он опустошил салатницу в пять аккуратных глотков и слизнул с усов белые капельки. Муся смотрела на него очарованно. Лев смущённо ссутулился, сложил поплотнее забрызганные грязью крылья и сказал:

— Не смотри на меня так, пожалуйста. А то мне хочется превратиться в черепаху и спрятаться внутрь себя.

Мусины щёки опять вспыхнули багрянцем, она вспомнила про незаконченное вязание, предложила льву осваиваться в доме самостоятельно, извинилась и удрала на подоконник в спальню, где увлечённо стучала спицами, довязывая рукав кофточки. Неудивительно, что рукав вышел на семь сантиметров длиннее своего собрата.

Лев попытался устроиться под столом, но стол был против того, чтобы под него лезли с не ахти какими чистыми крыльями. В коридоре было неуютно и темно, и лев в отчаянии заглянул в спальню. Стемнело, и спальню освящал мягкий грейпфрутовый свет маленького ночника. Муся задумчиво разглядывала плывущие по стене крылатые корабли.

— Кто это нарисовал? — поинтересовался лев, чтобы просто завязать разговор. Цари зверей не интересовались живописью.

— Это октябрьский ветер, — улыбнулась Муся, — он очень старался…

— Красиво, — лаконично восхитился лев и устроился на пороге, стараясь занять минимум места с максимумом удобства для себя.

— Проходи, — спохватилась девушка, — Тут ковёр на полу.

— У меня перья грязные… — стыдливо признался лев.

В ванной царь зверей еле разместился. Муся долго и весело оттирала его мочалкой, каждое пёрышко отмывала шампунем, тщательно возилась с пышной гривой. Лев смешно фыркал и ловил пастью мыльные пузыри, а Муся задорно смеялась. Расшалившись, хищник лизнул Мусину круглую розовую коленку, девушка взвизгнула и свалилась в ванну. Старенькое платьишко промокло до нитки, растрепалась толстая коса. Брызги, визги, смех…

До поздней ночи лев сушил расправленные крылья (не белые и не чёрные. Серые — очень красивые. Муся почему-то вспоминала море, когда смотрела на них), а девушка, устроившись верхом на широкой сильной спине хищника, прядь за прядью расчёсывала львиную гриву, превращая её из спутанной в роскошную. Лев с удивлением обнаружил в себе желание стать котёнком и гонять по комнате Мусин клубок, но приходилось лежать смирно. Для Муси же общение со львом рождало в душе невероятный восторг. Так счастливы бывают лишь маленькие дети и может быть, влюблённые. Хотелось вплести в львиную гриву сотню разноцветных ленточек и долго-долго им восхищаться… но останавливала мысль, что цари зверей лишены сентиментальности…

Ночью Муся долго не могла уснуть. Смотрела на свернувшегося клубком на ковре у кровати льва и молча улыбалась своим мыслям. Очень хотелось потрогать пальчиком крылья… но она боялась разбудить его. Лев тоже не спал: думал о том, какие у Муси ласковые руки. Хотелось прикоснуться носом к узкой ладошке… но вдруг это разбудит девушку… Лишь под утро оба забылись одинаково-ярким, радужным сном.

На работу девушка уходила на цыпочках. Молча поцеловала кофе и цикламен, погрозила пальчиком холодильнику (будь умницей! Не ворчи!), и тенью выскользнула за дверь. Спящий лев напоминал что-то героическо-эпическое. Не хватало только сердито сдвинутых бровей и грозного рыка. Этой мысли Муся улыбалась весь свой рабочий день. Трамвай, который она водила, перехватил её думку и решил во что бы то не стало научиться рычать, а не трезвонить.

А дома Мусю ожидал сюрприз: лев сидел под столом и плакал.

— Ты что? — перепугалась девушка, — Что случилось?

— Что-то в глаз попало… — пробормотал царь зверей неловко и смахнул слёзы кисточкой хвоста, — Только и всего.

Ему стыдно было признаваться Мусе, что не найдя её утром и оставшись в пустой квартире, он очень испугался. «Я же не волк, и не медведь, не хорь и не лисица… я же всего лишь лев. Ну мало ли, что случится может…» — всхлипывал он. Но об этом знали только кофе и цикламен, промолчавшие из чувства такта.

— А… можно я буду помогать тебе на работе? — спросил лев, пока Муся вытирала ему платочком уголки заплаканных глаз.

Так и повелось. Муся мела двор, а лев чинно прогуливался по двору и обеспечивал порядок, а иногда позволял детям покататься на себе верхом. В трамвае он сидел рядом с Мусей и выглядывал в вагон всякий раз, как кто-нибудь отказывался платить за проезд. Естественно, нежелающие тут же платили. И ещё и извинялись перед кондуктором. По дороге с работы лев чинно вёз девушку на своей спине, гордо выпячивая грудь и рыча на изредка попадающийся по пути нетрезвый люд. Они вместе гуляли в парке, ходили на рынок за мясом и молоком и иногда сидели вечерами на крыше. А по ночам лев примерно спал на ковре около кровати Муси… но однажды не выдержал, осторожно стянул спящую девушку с постели и устроил у себя под крылом. Муся спала, как в колыбели, и улыбалась во сне. Лев нежно дышал ей в светлую макушку и про себя учился мурлыкать. Вслух стеснялся — не царское это дело.

Так прошла весна. Вместе встретили лето. На выходные уходили в луга и валялись в душистых травах. Муся плела льву венки из ромашек, а царь зверей охотился на кроликов. Правда, ради Муси не одного не поймал… Смотрели на облака, лев щекотал Мусину щёку усами, а Муся львиный нос травинками. Собирали ароматную землянику — Муся в ведёрко из-под мороженого, лев — в рот. Купались в речке — лев переплывал её запросто, везя довольную девушку на спине, а Муся следила, чтобы крылья царя зверей не намокли.

Потом зарядили дожди. И лев загрустил. Всё реже он ходил с Мусей на работу и всё больше времени проводил на балконе, глядя в небо. И наступил тот день, когда он сказал Мусе:

— Мне придётся тебя покинуть.

— Разве тебе плохо со мной? — растерялась Муся.

— Нет. Но ты не львица… — подумав, ответил царь зверей.

Муся ссутулилась и ушла на кухню жарить котлеты. В ту ночь она и лев снова спали порознь. Под цветочным одеялом было непривычно холодно.

На рассвете лев улетел, так и не сумев заставить себя разбудить Мусю, чтобы попрощаться.

Муся плакала. Двор занесло листьями, залило дождями. Трамвай простудился и стал звенеть еле слышно. Подъездная дверь снова начала скрипеть и жаловаться на всё что угодно. Октябрьский ветер бродил где-то далеко. Всё чаще кисло молоко и оставался несъеденным ужин. И куда-то пропал румянец с Мусиных щёк.

Однажды вечером Муся пришла домой поздно — шла домой по аллее, и ей показалось, что сейчас должно что-то произойти. Стояла, долго-долго ждала, в небо темнеющее смотрела — не произошло. Шла домой, прятала невыплаканные слёзы.

У подъезда сидел её лев. Похудевший, грязный-прегрязный, но точно — её, Муси, любимый лев. Девушка остановилась поодаль, комкая в руках беретик. Щёки стали мокрыми и горячими.

— Ты… — еле слышно выговорила она — что-то мешало, ворочаясь в груди, — Ты шарф не взял… простудишься же… Ну как же ты…

Лев молча шагнул вперёд, аккуратно и настойчиво подтолкнул застывшую Мусю к дому.

Подъездная дверь пропустила их беззвучно. И закрылась за ними сама крепко-накрепко. С твёрдым намерением «вот этого нахального бродягу никуда без Мусеньки не выпускать» больше. А бродяга и не собирался никуда.

Зачем какие-то львицы, когда где-то тебя ждёт Муся…