-Смотрите прямо, - голос врача был ровным и глухим, как будто самого его накрыли плотным покрывалом.

-А еще мы хотели бы узнать ваше мнение: может быть, по каким-либо причинам нам стоит подождать еще год.

-Влево… Да нет, не вижу необходимости ждать.

Я долго выдыхаю воздух, не зная, радоваться мне или пугаться. Смутная перспектива «когда-нибудь» вдруг ворвалась в самое ближайшее будущее.

-Вниз… У-хм… Вправо…

Справа была мама. Я не видела выражения ее лица, но свою блуждающую улыбку я направила ей.

-Хорошо. – Доктор выключил маленький фонарик, которым светил мне в глаз. –Если вы хотите сделать операцию, то прежде всего…

Я его не слушала, я нацепила очки на переносицу и вцепилась в него взглядом. То, что можно видеть что-либо без очков и контактных линз, я представляла себе как-то смутно.

***

Мама послала меня купить подсолнечного масла и еще чего-то в «красный» магазин. Магазин на самом деле не был красным, он был кирпичным, и находился недалеко от дома. И я побежала. Мне - лет 9, и я никогда раньше не покупала подсолнечного масла. Вместе с крупами, сгущенкой, макаронами и другими товарами оно стояло на полках, прикрепленных к стене. Путь к ним перекрывал прилавок-холодильник с молочными продуктами. Заняв место в очереди, я приподнялась на носочках и прищурилась, пытаясь разглядеть цены на подсолнечное масло. В свои юные годы я имела близорукость в 3,5 диоптрии, но боясь насмешек в школе, носила разве что очки-тренажеры (в них были черные, непрозрачные линзы, просверленные насквозь в разных местах. Удивительно, но в них действительно было лучше видно), прописанные по профессиональной отмороженности офтальмологом по месту жительства. Стараясь, чтобы меня никто не заметил в этих идиотских, слишком огромных для моего детского личика очках-тренажерах, я нацепила их на нос и еще раз встала на цыпочки. Однако, и это не помогло –я быстро спрятала их обратно во внутренний карман джинсовой куртки.

-Тебе чего, девочка? – продавщица перегнулась через прилавок. Я растерялась и захлопала ресницами. Такая простая ситуация, в которой всего-то на всего нужно было спросить у нее, сколько стоит подсолнечное масло, повергла меня в состояние ужаса. Щеки загорелись.

-Девочка, говори, что тебе нужно, не задерживай очередь! – Мне показалось, что огонь с щек уже охватил всю мою спину, руки и ноги, вплоть до пяток. Я набрала в легкие воздуха, но произнесла все равно очень тихо:

-Масло… подсолнечное… - и вместе с этими словами вывалила на прилавок все деньги, которые дала мне мама: там было несколько десятитысячных и тысячных купюр и кучка железных монеток.

Продавщица удивленно вскинула брови, выгребла толстым пальцем нужную сумму и шутливо-укоризненно произнесла:

-Ну вот, такая большая, а считать не умеет.

Я молча схватила злосчастную бутылку с маслом и выбежала из магазина - стыдно и обидно.

Я была круглой отличницей.

***

Операцию разбили на два этапа: 13 июля – первый глаз, 14 – второй. Две недели между последней консультацией и назначенным днем я прожила в состоянии “никак”. О операции старалась не думать – первое мое знакомство с лазером было самым омерзительным, что когда-либо со мной случалось: на глаз ставился фиксатор – пластиковая трубка, не дающая вам моргать, доктор просил смотреть на фонарик, пока он будет прижигать (“спаивать”) слои сетчатки, чтобы избежать их отслаивания. Каждое такое спаивание сопровождалось яркой вспышкой света. Вспышек через 7 я подумала, что это совсем не страшно, не больно и не противно; через 20 – нет, все-таки противно; через 30 они казались мне невыносимыми; через 50 я поняла, что уже не вижу фонарика и прошептала, что теряю сознание.

Два раза меня приводили в чувства :), а я удивлялась спокойствию доктора – по бейджу на груди я узнала, что его фамилия Волков. Веселая, говорю, у вас работа.

Спокойствие в нем не было холодным, оно казалось даже легким сочувствием, не оскорбительным, а участливым. Приятный мужчина.

И вот мне снова предстояла встреча с лазером. Накануне обязательно нужно было выспаться, и я легла пораньше.

В полночь я думала. Сначала об операции, потом о сексе, потом о том, что соскучилась по одногруппникам, потом о стиле Пелевина, о неполадках с шрифтами на линухе, опять о сексе, о том, что по бывшим одноклассникам я соскучилась еще больше, потом о фотографии, еще раз о сексе, об измерении человеческого интеллекта и его правомерности, о Волкове, о цинизме, о возможной и близкой новой жизни, опять о сексе.

В час ночи мне захотелось есть.

В районе двух я начала злиться: вставать нужно было в 7, а я до сих пор не могла уснуть.

В три я встала и поела.

В четыре пыталась проплакаться, но горсть съеденных успокоительных позволяла чувствовать лишь закипание истерики внутри, но никак не давала мне разрыдаться. От этого еще сильнее хотелось плакать.

В пять я нашла точку, в которой организм переключается из режима «бодрствование» и режим «сон». Это под нижними ребрами, слева. Ты чувствуешь, как сон заполняет тебя будто воздушный шарик, но рычажок почему-то не работает сегодня, и ты сдуваешься от злобы. Впрочем, я могу ошибаться.

В шесть я пошла спать к матери.

Около 10 часов я объясняла врачу – какому-то другому, мне сказали, что Волков почему-то не оперирует в ближайшие две недели, - что сегодня совсем не спала и не смогу вынести операцию.

Решили делать на следующий день. Оба глаза сразу.

...Наверное, я слишком долго этого ждала.

В детстве мы все хотим скорее вырасти, стать взрослыми. И мы часто задаем родителям вопросы, вроде “А когда мне можно будет красить губы?”, “А когда ты купишь мне туфли на каблуках?”, “А когда я смогу не спать допоздна?”. На каждый такой вопрос мы получаем один и тот же ответ: “Когда вырастешь”. А это “когда вырастешь” кажется таким эфемерно далеким, призрачным, а иногда и совсем невозможным, что мы порой теряем всякую надежду на осуществление этих желаний.

И вот я крашу губы, ношу туфли на каблуках и ложусь, когда мне вздумается, но словосочетание “хорошо видеть” несет ту же эмоциональную окраску, что и невинные детские вопросы.

Когда вырастешь. Потом. Когда-нибудь. Никогда.

***

Шестой класс. Последний в расписании урок – география. В учебнике – фотографии звездного неба. Солнце. Луна. Большая Медведица, Малая Медведица.

Зрение -5,5, и я поправляю на носу свои первые очки: в пластиковой оправе в коричнево-рыжеватых разводах стояли затемненные ей в тон линзы толщиной миллиметра 4. Я уже получила в лицо первое “очкарик”, но те очертания, которые вдруг получил весь этот мутный мир, были для меня важнее мнений и детских дразнилок. Заряд этой важности держал меня на липкой поверхности ощущений: радости и непривычного волнения, невнятной тревоги (а надолго ли его хватит?). Две чаши весов: как я вижу мир и как мир видит меня. Пока в мою пользу. Пока вновь вспыхнувшее детское любопытство ко всему, что можно и нельзя знать, что теперь можно рассмотреть заново, ярче отзывается в сознании, чем смех в спину.

“Ты страшная. Страшная и очкастая.” - анькины слова сегодня особенно долго звенели в моем ухе, но... Большая Медведица. Малая Медведица. Как все это интересно!

После уроков мы с подругой смело давили хрустящий снег и восторженно обсуждали географию неба. Уже темно, зимой рано темнеет. Мы повалились в сугроб и растянули через лица улыбки.

-А вон она! Большая Медведица! - Ленка засмеялась. Я отерла очки, на которых блестели капли растаявших снежинок, и взглянула на небо:

-Где?

-Да вон же! - Она протянула руку вверх, указывая в темную даль.

..........................................................Я не видела звезд. Ну и пусть. Снег тоже блестит. Он даже лучше. Лучше неба.....................................................

***

Сквозь пластик солнечных очков я провожала взглядом безликие дома, людей. Провожала не в том смысле литературного штампа, что все они уносились из моего поля зрения, и безликими они были вовсе не потому, что казались мне одинаковыми, наоборот, они все были разными, своими окнами-глазищами дома цеплялись за меня, будто только я одна могла рассмотреть, что там, у них внутри, живое, и люди со своими придуманными жизнями.............................................

просто их такими безликими – размытыми и аморфными – я видела в последний раз.

От этой мысли у меня слегка кружилась голова.

-Скажите, - произнесла я, оторвав подбородок от аппарата, - вот вы мне в прошлый раз лазерную корреляцию делали... и там были жуткие вспышки света... Сейчас они тоже будут?

Волков улыбнулся:

-Нет, не будет никаких вспышек. И вообще, эта операция в десятки раз легче переносится.

Я больше ничего не спрашивала, просто слабо улыбнулась и вышла.

Медсестра нацепила на меня смешную шапочку и халат и провела в операционную:

-Глаз твой у доктора на экране увеличен в 18 раз, так что не дергайся.

Расширитель для век – это две скобки, которые закрепляют веки на максимальном расстоянии, чтобы пациент не моргал. Микрокератом – это прибор, которым с поверхности роговицы срезают лоскуток миллиметров 9 диаметром. Лазер трещит, как наэлектризованный свитер; пахнет водородом. Потом лоскут возвращают на место и поверхность глаза брызгают искусственной слезой. Вот и все. Минуты 4. 4 минуты. Я ждала их 10 лет.

-Моргай как можно чаще. 1-2 раза в секунду. На осмотр тебя позовут через час.

***

Нашу суть во многом определяет то, как мы ВИДИМ мир. Мы создаем для себя законы его существования, проводим границы между добром и злом, наполняем его и тем, и другим. Мы смотрим на него прежде, чем смотрим на себя.

Я верчу в руках специальный контейнер. В нем – мои контактные линзы – тонкая иллюзия красок реальности. Искусный обман природы. Я обманула им целый мир или они обманули меня.

И дело не в оптике и не в философии.

Я есть то, как я вижу этот мир. Что ж, теперь я действительно начинаю видеть его по-новому.