Десять негритят собрались пообедать, один вдруг подавился— их стало девять. Девять негритят легли спать очень поздно, один заснул навечно— их стало восемь. Восемь негритят поехали в Девон, один там и остался— вернулись всемером. Семь негритят дрова рубили топором, один порезался— остались вшестером. Шесть негритят решили с пчёлами играть, одного ужалил шмель— осталось их пять. Пять негритят друг друга засудили, один казнён— осталось их четыре. Четыре негритёнка отправились на море, один проглочен рыбой— их осталось трое. Трое негритят к зверям пошли с утра, один медведем был съеден— осталось их два. Два негритёнка ушли из-под тени, один загорелся— остался последний. Вот он стоит, несчастный, усталый. Он вышел, повесился, И НИКОГО НЕ СТАЛО. (С) Агата Кристи.

“Есть здесь хоть кто-нибудь?”— гулким эхом отозвалось в голове Человека и он наконец проснулся. Умылся, побрился, оделся, привычно, обыденно поцеловал жену. На кухне сонные дети вяло дожевывали бутерброды. Вот она, обычная семья, которой все так добиваются. Человек улыбнулся, одновременно подумав: “Как же хорошо!”. В окне отражалось его счастливое лицо. Присмотревшись, он увидел дорожный знак и свернул на просёлочную дорогу. Мотор зазывающее кряхтел, и хотелось давить на газ бесконечно, увеличивая скорость за пределы возможного, чтобы автомобиль сровнялся с дорогой в прямую струну. Мысль сливается со временем в единое целое, мир един перед рулём… интересно, какие перегрузки испытывает при этом тело?

— Двадцать два g. — тихо проговорил консультант.

— Двадцать два! Это больше, чем на самых жёстких тренировках!— изумился человек, буквально падая на стул.

— Ты— лучший астронавт. Для такой миссии выбрали именно тебя, больше никто с подобными нагрузками не справится. Наибольшая трудность возникнет после того, как ты обогнёшь Луну. Установка заряда потребует всего мастерства.

— А если я… не справлюсь?— вдруг испугался Человек.

Забрало скафандра захлопнулось. Техники, доктора, военные переглянулись.

— Тогда мы все погибнем.

Человек вышел из помещения, облачённый в блестящий костюм. Огромная, величественная ракета закрывала собой солнце. Внутри таилась злопамятная бомба. Человек взглянул на безоблачное синее небо— где-то там, в глубинах космоса к Земле стремится гигантский метеорит, грозящий уничтожить абсолютно всё живое. Взорвать его— можно ли? Человек допил энергетический напиток— доктора разрешили— и бросил стеклянную бутылку вниз. Пролетев добрые сто метров, она разбилась на крошечные кусочки. На крыше высочайшего небоскрёба в стране было жутко холодно. Сколько стоило его построить?

— А сколько стоит вся наша жизнь?— задал вопрос коллега, которого существование достало также, как и Человека.— Нисколько она не стоит, скажу я тебе. Да и кому ценить? Разве все они,— собеседник указал на муравьеподобных прохожих внизу,— могут понять вечность? Этот город уйдёт в пыль, а вечность останется. Но они пытаются своими глотками воздуха захватить с собой кусочек вечности. Никому не удаётся. А я— могу. Стоит просто сделать шаг к постоянству. Пошли со мной?

Человек напряжённо думал. Впрочем, терять ему больше нечего.

— Стоит сделать всего один шаг…— бормотал собеседник, соскальзывая с крыши.

Уйти из жизни добровольно— сложно, остаться жить— ещё сложнее. и герой тот, кто остался. Однако Человек сделал шаг. И ещё один. И ещё. Ладони щекотали золотого отлива колосья, пахло летом и жизнью. Проезжающий на велосипеде мимо почтальон зазывающее махнул рукой. Солнце смиренно клонилось к земле, устав за день. Слабые лучи ласкали лицо.

— Вам… Похоронка.— с усилием выдавил почтальон.

Человек развернул телеграмму. Иероглифы извещали о самом худшем. “Интересно, а мои мама и сестра получат такие же?”— вдруг подумал Человек. Из бака вовсю лилось топливо, штурвал отказывался слушаться. Красные пятна на крыльях— символ Японии— уже три раза пробили пули. Впереди, насколько хватало глаз, простиралась безбрежная простыня океана. Вдоль по простыне бродили хищные стаи кораблей-стервятников. И вот они ощетинились стрелами трассирующих пуль, чтобы пронзить гордое, высокое синее небо, ощетинились, дабы убить брата-близнеца океана— само небо! Штурвал холодил руку беспринципным металлом. Торпеда под брюхом самолёта камнем лежала на душе Человека. Сбросить высоту, сбросить камень в пучину огненной воды! Пули щёлкали по фюзеляжу. Три струи пуль сошлись на кабине пилота, перехлестнулись, и Человека зажмурился от нестерпимого света. Солнечный свет проникал даже сквозь ладонь, прикрывающую уставшие глаза. Человек наблюдал за плескавшимися в воде детьми. Жена загорала впереди.

— Жарко.— как бы невзначай заметил распластавшийся справа на шезлонге отдыхающий.

— Сезон.

— С семьей?

— Да. Мы сюда каждый год приезжаем.

— “Мы”— это сложнее, чем “я”, правда?— затараторил отдыхающий.

— Правда.— сказал Человек.

— Так кто ты?

— Человек. С большой буквы.

— Так тебя зовут. А кто тот, кто это название носит?

— Совокупность дурных мыслей, привычек, знаний.

— Чьи же это мысли?

— Мои.

— Только что было сказано, будто ты и есть совокупность мыслей. Выходит, это мысли совокупности мыслей?

— Звучит глупо, но так оно и есть.

— А какие мысли бывают у мыслей?

— Не знаю. Никаких.

— Правильно!— вскричал отдыхающий.— Мыслей вообще нет. Хорошо, где находятся твои мысли?

— В моём сознании.

— А сознание твоё где?

— В голове.

— А голова твоя где?

— На плечах.

— А плечи где?

— В комнате.

— А комната где?

— В доме.

— А дом?

— В России.

— А Россия?

— В жопе.

— Конкретнее.

— На Земле.

— А Земля где?

— Во вселенной.

— А вселенная где?

— В моём сознании.

— Выходит, твоё сознание в твоём сознании? Такого не бывает. Потому что сознания тоже нет. Есть лишь пустота.

Человек внезапно понял, что всё это уже было в других книгах, в других мыслях, в другой вселенной. Всё повторяется с навязчивой цикличностью. Человек сидел и не верил сказанному.

— Повтори, пожалуйста.— попросил он.

— Я люблю тебя.— произнесла девушка и поцеловала его в сухие губы.

Вот так просто. Без лишних эпитафий, без метафор, без окольных путей. По истёртой миллионами людей в кровь дороге. И не потому, что так проще, а потому, что так правильнее. Сколько он ждал обыкновенной фразы, сказанной в нужное время в нужном месте? Половина бесконечности и ещё пять минут чтобы покурить— вот сколько. Девушка уже пересекла дорогу и села в зелёный Пежо.

— Извини, тороплюсь. Вечером позвоню.

Человек зажмурился, прячась от свиста. Кто-то дернул за плечо и указал на обгорелое окно: там чёрные люди жгли российский флаг, ставя взамен полотнище республики Ичкерия. за спиной грохнуло. Человек обернулся, заметил пылающий остов машины, даже успел удивиться— значит, в этом проклятом городе есть ещё легковые автомобили, не только танки. Радист орал во всё горло: “Гюрза, по своим долбите! Это 131-ая мотострелковая дивизия, по нам долбите! Прекратить огонь!”. Слева серый сержант с кривой ухмылкой наставлял:

— Давай по окну. Пулемёт там поставят— в п…ду пойдём всей компанией.

Человек вскинул тяжёлую снайперскую винтовку, взглянул в окуляр. Мраморный крест прицела остановился точно на голове боевика. Тот хоть сражается за свободу, а за что сражается Человек?

— Стреляй!— прикрикнул сержант.

Спереди, сзади, сверху, снизу— со всех сторон по мозгу била свинцовая смерть. И Человек не хотел стрелять. Он молод, он видит эту винтовку, эту войну и вообще жизнь с данной неприглядной стороны впервые. Он хотел лишь вжаться в землю, закопаться поглубже, и не слышать больше криков, выстрелов, свистов.

— Жми, сука!— заверещал сержант.

И Человек жал. Кнопки дешёвой клавиатуры выбивали чечетку, на экране в такт появлялись буквы. Буквы ловко складывались в слова, слова не менее ловко складывались в предложения, а предложения падали на дно искромётным бредом. Почему-то герои Человека не попадали в модные течения. Не было в них румяности лица, не торговались они деревенскими диалогами, не участвовали в великих исторических событиях. наконец! Герой Человека— худощавый бледный неудачник гетеросексуалист. Реже— гомосексуалист. Он душит младенцев ногой в парке, пока мамаши мирно спят на скамейке рядом, а потом катается в метро и на душе у него плохо. Его не любят девушки, но зато он убил уже трёх из отказавших ему пассий. и самое главное— книги с такими героями никогда не напечатают. В голове Человека блуждали тысячи мыслей, на бумагу попадали редкие единицы. Их сложно пропустить через ручку. Их трудно нормально сформулировать. Их трудно понять.

— А ты думал!— радостно воскликнул редактор.— Сюда тяжело вообще что-то протащить из мира разума. Всё нуждается в обработке словами, это убивает любые гениальные рассуждения. Каждый простой обыватель стоит на тонкой льдинке, и подавляющему большинству абсолютно безразлично, что там, внизу. Однако некоторые смотрят в темноту . Они научились думать за долгие годы эволюции. Им мало смотреть— они хотят быть там, в неизвестном. Лёд ломается, любопытные падают, преследуя изощрения своей мысли. Мысль становится всё сложнее и короче, окружающий мир— проще и тривиальней. Сложнее— проще, сложнее— проще. Здесь есть ловушка— у полёта мысли нет дна, нет границы. Даже смерть— лишь контрольно пропускной пункт, задержка, формальность. После смерти полёт продолжается с удвоенной скоростью. Однажды какой-нибудь Человек поймёт всё. Мир потеряет свой стержень, молекулы перестанут соединяться, связь нарушится…

Города, люди, воздух вокруг Человека сжимались. уходили в небытие.

… молекулы соберутся в одну, наипростейшую. Ведь это так просто, правда? Нет ничего. есть только пустота! Она— истина!

Лицо редактора исказилось гримасой боли. Пиджак намертво врос в плечи, галстук врезался в шею. А через секунду всё кончилось.

— Есть здесь хоть кто-нибудь?— гулко крикнул человек.

“ Никого не стало”— вдруг понял он. И когда он понял это, не стало его самого.