BoRoDaCh — Жизнь Степана

Мурчащие создания не были приучены к ласке, на руках извивались, словно червяки, пищу требовать не требовали, а если им все же перепадало что-нибудь съестное, ели с виноватым и настороженным видом. Периодически ловили мышей. Регулярно рожали недолговечное потомство. Бабушка кошек ценила в меру, те, в свою очередь, любовь к хозяйке проявляли сдержанно. Отношения в конечном итоге сложились в традицию и передавались из одного кошачьего поколения в следующее.

Одно время у бабушки обитал кот. То ли система дала сбой, то ли имела место элементарная ошибка при определении пола животного. Более того, кот вышел исключительно белым. Ни о какой трехмастности и речи не шло. «Кот Катя» звучит наивно и оскорбительно. Какой-то отрезок своей жизни кот проходил и вовсе без имени. Позже, когда некая безвестная проходимка оставила у него на шее парочку своих выводков, бабушка выделила для кота имя — Папа. Увы, но вскоре Папе наскучила роль отца-одиночки и он куда-то ушел огородами. Так и не вернулся. Поступил, как настоящий мужик.

Бабушку Заворотную, нашу соседку, местные кошки категорически не устраивали. Где-то в глубине души ей претил провинциализм. Бабушке Заворотной хотелось завести питомца с возвышенными и чувственными порывами, тонкой натуры. Чтобы было с кем вечерами перечитывать Бальзака и Лопе де Вегу. Поэтому она уговорила мою маму привезти ей кота городского, желательно в костюме-тройке и пенсне.

— Родословная не столь важна, но не помешала бы, — сказала в напутствие бабушка Заворотная.

***

Кот Степа не имел ни малейшего представления, кому он был обязан своей счастливой участью, избежав рандеву с десятилитровым ведром, до краев наполненным холодной водой. Родословной он, правда, не вышел. Отца Степа попросту не знал, а мать его оказалась бесчувственной и хладнокровной стервой. К тому же, гулящей.

Мама подобрала ее, захудалую, побитую, у дверей библиотеки. Кошка совершенно справедливо посчитала, что у работников отдела культуры сердца мягче и податливее к жалости. Она что-то жалобно вякала и с трудом приподнимала лапку. Хвост безжизненной бечевкой стлался по земле, собирая пыль и трупики ос. Мама принесла ее домой и накормила. Кошка выразила желание остаться у нас дома. Пообещала радовать нас своим присутствием. Обещание, забегая вперед, не сдержала. Кошке дали характерное прозвище — Бомжа. Ударение на «о» лишало имя налета французского шарма.

Освоившись, Бомжа проявила свой низкопробный характер. Вскоре слухи о некой податливой к утехам красотке вульгарной наружности разлетелись по ближайшим весям. У нашего подъезда принялись собираться толпы страждущих. Ночи стали проходить под аккомпанемент забулдыжного мяуканья, резко переходящего в рев, дерущего нервы и царапающего нёбо. К маме не раз приходили соседи, требуя прекратить это безобразие. Соседям не доставало пения цикад. Мама разводила руками.

Дома Бомжа появлялась налетами и через окно. Мама, дежурившая на кухне, увидав, с позволения сказать, домашнего питомца, сидевшего на раскачивающейся ветке абрикоса, топала на балкон и подавала кошке лыжню. Таким незатейливым способом Бомжа, балансируя на высоте четырех с половиной метров, попадала внутрь. Грязная, потрепанная, шатающаяся из стороны в сторону, она молча, но непререкаемо требовала ее накормить. Иногда, между делом, рожала. Материнские инстинкты ей были чужды. Она запросто могла свернуться в клубок и захрапеть возле того самого ведра, последнего пристанища слепых котят, так ни разу и не увидевших рассвета.

Бабушка Заворотная, сама о том не подозревая, внесла долю паритета в кармическое распределение добра и зла. Спасение рядового котенка где-то, должно быть, зачлось ей, вычеркнув тем самым убиение невинного цыпленка или кого калибром поболее.

Бомжа отпрыску была рада крайне мало. Недобро посматривала на маму. Степа расстраивал ее планы. Она, как минимум, вынуждена была его кормить. Богемное существование, в прямом смысле, коту под хвост. Как-то Бомжа, не выдержав долгой разлуки с улицей, ушла, громко хлопнув дверьми. Степа сопел на сложенной вдвое подстилке, не подозревая, что минуту назад он в последний раз посасывал молоко из материнского сосца. Бомжа домой не вернулась. Напрасно мама поглядывала на ветки абрикоса. Спустя несколько дней нашу первую кошку нашли уже окаменевшей в мусорном баке.

***

Мы с сестрой взяли на себя обязанности выходить и выпестовать котенка. Мы кормили его молоком из пипетки, соорудили ему знатную халабуду, регулярно и ожесточенно гладили Степу. Аня купала котенка по шестнадцать раз на день. Его шерстка бликовала на солнце, усы отказывались торчать. Моя сестра не успокоилась и выкроила для Степана некое подобие ватного одеяла, формой стремящегося к трапеции. Я выклянчивал у родителей деньги, чтобы купить в зоомагазине с десяток мышей. Короче говоря, жизни мы Степе не давали. Котенок рос в режиме максимальной заботы. Прижимал уши, стоило кому-нибудь из нас приблизиться к его покоям. Но назло всем все же смог вырасти во вполне здорового кошачьего подростка велосипедной наружности. Пришло время отвезти его в деревню.

Дорога занимала полутора суток. Плацкартный вагон со всеми традиционными атрибутами: яйцами кур и их половозрелыми представительницами, гирляндами носков, заколоченными окнами. Степа был привязан к ножке стола поясом от халата. Узел в виду своей ситцевой составляющей надежностью не отличался, то и дело развязывался. Степа сбегал в соседние купе. Забавлял народ, выпрашивал угощения, вкушая не только остатки курицы и колбасные обрезки, но и подачки такой желанной штуковины, как свобода. Наслаждался он ею, правда, недолго, ибо наши с сестрой цепкие ручонки неизменно вцеплялись в ребристые бока котенка и тащили его обратно на привязь, походу дела шикая на других детей, норовящих погладить нашего любимца.

— Что это вы себе позволяете, пассажиры? — подошла проводница.

— Самую малость, — робко ответила мама.

— С животными не положено, — стояла на своем грозного вида женщина с лицом, похожим на шлакоблок.

— Это не животное, — сказал я, — а котенок.

— Утеха сердобольной старушки, — поправила меня мама, — Что же нам его — в окно?

— Я ведь могу и высадить вас всех на ближайшей станции, — пригрозила проводница, — Еще как могу.

— Не надо нас высаживать. Принесите лучше чаю, — и мама дала ей крупную купюру, — Без сдачи, если можно. И, пожалуй, без чая.

Проводница едва заметно подобрела.

— Нагадит — убирать сами будете.

— У нас и кулечки припасены, — миролюбиво согласилась мама.

***

Увидав Степана, бабушка Заворотная всплеснула ладонями.

— Как раз о таком я и мечтала! — сказала она.

Наша бабушка фыркнула. Мы, силясь превозмочь грусть, наблюдали, как котенок перекочевывает на руки своей новой хозяйки.

— Здесь ему будет хорошо, — успокаивала нас мама, — Простор, воля, чистый воздух, свежее молоко.

Степа, первое время подвергшийся приступу ошалелости, прекратил пучить глаза и одобрительно мяукнул. После чего приступил к исследованию местности: обнюхивал углы, скреб лапой половицы, привыкал к обстановке.

***

Прошел год, и мы вновь приехали в деревню. Распаковавшись и набив животы, первым делом с сестрой побежали к Заворотной. Нам не терпелось повидаться со Степой.

Бабушка Заворотная подметала на пороге. Крайне нам обрадовалась, предложила отобедать вареным картофелем. Мы скоропалительно, в унисон с протестующими желудками, отказались.

— Уверены? Все же в чугунке, — уточнила бабушка Заворотная.

— Нам бы Степу, — ответил я.

— Присядем, — предложила Заворотная.

Мы уселись на лавке, усиленно подозревая недоброе. Я приготовился, если что, разреветься. Бабушка Заворотная вытерла руки о передник и поведала нам грустную, но в то же время героическую историю…

…За несколько месяцев своего пребывания в деревне Степан — а бабушка Заворотная называла своего питомца только полным именем — вымахал до впечатляющих размеров. Чему способствовала жирная и повседневная пища, а также экологическая обстановка. Некоторые соседи по улице даже думали, что бабушка Заворотная завела себе теленка.

Избавившись от чрезмерной опеки двух детей, Степан вздохнул полной грудью. Поползновений бабушки Заворотной погладить его по шерстке избегал с дерзким и нахальным видом. Старушка любила гордеца издалека, а оттого еще сильнее. Любила не только она. К Степану повадились наведываться невесты. Стягивались со всех уголков деревни. Не гнушалась перебежать дорожку и очередная Катя. Чрезмерный интерес к персоне кота способствовал проявлению исключительной наглости. К примеру, Степан мог преспокойно вылизываться у себя под хвостом, находясь в окружении жалобно поскуливающих поклонниц.

Помимо антропометрических данных кот покорял еще и разлетевшейся славой о нем, как о знатном крысолове. Мерзких грызунов Степан истреблял полчищами, раз за разом, сломя голову, бросался в схватку, чтобы раз за разом вернуться со щитом. Его тело покрылось шрамами, а шерсть в некоторых местах слиплась кровавыми сосульками. Кошки при виде героя падали в обморок. Ходили слухи, что бабушку Заворотной даже навещали из местной газеты «Весточка», чтобы взять интервью о Степане, а после репортеров пожаловали из сельсовета, дабы взять размеры кота и изваять памятник местной достопримечательности в масштабе 10:1. Но не успел скульптор взяться за гранит, как случилось непоправимое.

Крысам, каждый день несшим огромные потери, все надоело. На стихийном крысином митинге их предводителю пришлось дать ответ на сыпавшиеся со всех сторон вопросы:

— Доколе?!

— Сколько это будет продолжаться?!

— У нас все же есть дети!

— Сделайте уже что-нибудь!

Крысиный предводитель собрал экстренное совещание со всевозможными министрами, где и был разработан план по ликвидации назойливого противника. Из тропических лесов Папуа Новая Гвинея они вызвали гигантскую крысу, которой ничего не стоило перегрызть горло целому гиппопотаму, не говоря уже о коте. Клыки, шерсть, как иголки дикобраза (вы, дети, знаете, что такое дикобраз?), взгляд, налитый кровью, длинный и мерзкий хвост. Размером крыса была с целого теленка…

— Подождите, бабушка, — перебила Заворотную моя сестра, — что, и крыса, и Степа были одних габаритов? Телячьих?

Бабушка Заворотная озадаченно крякнула, но быстро нашлась:

— Теленок теленку рознь, моя дорогая. Тебе ли не знать.

Теперь уже была Анина очередь крякать. Продолжить спор означало бы признаться в собственной некомпетентности. Как минимум, в области животноводства. Непозволительная роскошь.

Бабушка Заворотная продолжила рассказ:

…Они сошлись на чердаке в неравной схватке. Неравной, потому что крысе-гиганту помогало еще несколько крыс, масштабом помельче. Все вместе они навалились на Степу. Наш герой отбивался остервенело, нанося грызунам сокрушающие удары. Его рев разносился по всем уголкам деревни. Потолок ходил ходуном, сыпалась штукатурка, раскачивалась люстра. (Я, представляете, выпила две чашечки валерьяны!)

Силы были не равны. Тем паче, что крысы использовали всякие подлые приемчики. Поступали жутко неблагородно, как, впрочем, и полагается крысам. В результате долгого и кровавого боя Степан пал. Крыса, между прочим, тоже.

— Такая, значится, история, — подвела черту бабушка Заворотная.

Наши глаза взмокли, что не могло укрыться от внимания рассказчика.

— Дети, не надо плакать! Степан прожил замечательную, насыщенную, полноценную, хоть и короткую жизнь. Мечта романтика! Вы, кстати, точно картошки в чугунке не желаете?

Эпилог

Вернувшись домой, мы первым делом поведали эту историю нашей бабушке. Она слушала нас с немного перекошенным выражением лица. То ли губу прикусила, то ли еще что. Пока мы тараторили, бабушка как бы про себя повторяла узловые моменты рассказа:

— Степан… Папуа… Крыса… Схватка… Люстра… Откуда у нее люстра?... Новая Гвинея… Гвинея?... Ох ты ж Бога ради! — воскликнула бабушка и вроде бы хотела что-то еще присовокупить.

Но тут уже вмешалась мама. Не проронив не единого слова, но емко.

— Ну, если только Папуа, — вот и все, что добавила бабушка.