Возвращение в Лимб

Со мной это не впервые, уходя мы забываем мелочи — изгрызенную старческими зубами глиняную трубку с деревянным мундштуком, шкатулку из слоновой кости для домино, атлас железных дорог, обгоревшую фотографию в ониксовой пепельнице, людей. Память сама отсеивает необходимое через случайное сито времени. Как однажды писала Элли — «я начинаю прощаться», но уже совершенно этого не помню. Тень от торшера не постоянна, думаю в нем все дело. Старый, траченный временем торшер с китайскими картинками, которые начинают вращаться при нагревании. Видимо, он был частью последнего круга сансары, он сугубо индивидуальная часть того, что осталось в моей памяти. Он существует как деталь.

Сыро. Здесь всегда сыро. Персональный Лимб, это не конкретное место ссылки для тех, кто не является ни праведником, ни грешником, а ментальная проекция собственного страха, который сюрреален, как слишком глубокий сон. Психологический автоматизм повторяющейся череды событий в рамках одного места, обусловленный известным количеством персонажей на подсознательном уровне. Где любое действие связано неизвестной тебе логикой, подчиняющейся непостижимому закону, который постоянно приводит тебя из конца в начало совершенно разными, непостижимыми путями. Сказочная табакерка с резной лаковой крышкой. Глобус хаотических маршрутов, где маршрут, цель и начало, являются, пожалуй, самым интересным. Неповторимость путей при одинаковом конце, который, по сути, и есть начало. Извращенная, бесконечная, но по своему совершенная форма безысходности. Но в этот раз все несколько иначе.

И выпал снег. Моя неприязнь к зиме сыграла свою нетерпеливую роль наизнанку. Здесь 99 процентов бессмертных. На тринадцатом году нового века абсолютная тьма охватила «старый город», перепуганные жители которого, неожиданно приобрели совершенно новый ген, ген бессмертия в строгих границах одного города. Ни шагу за его предел. Тело человека, феноменальный сосуд для души, останавливал свое старение в сорокапятилетнем возрасте и оставлял общую функциональность тела в таком состоянии навсегда, в зависимости от того, как человек распоряжался собственным телом до появления нового гена. Сумел сохранить прекрасное здоровье, занимался спортом, соблюдал диету, был благоразумен и умерен — получи в свои 45 заслуженное здоровое тело. Был наркоманом, как следствие стал импотентом, преследуют головные боли, тревожит простата — прими вердикт «пожизненно». С одной стороны спасение для смертельно больных, с другой стороны вечное страдание. Стоит ли говорить о том, какому образу жизни предалось внезапно осчастливленное бессмертное большинство? Алкоголь больше не разрушал мозг и печень, наркотики не убивали, тотальный разврат утратил смертельный риск. Неожиданный дар бессмертия был вывернут наизнанку худших человеческих вожделений. Люди так неумолимо последовательны в своей глупости. В свое время, заглянув в основу атома, мы нашли ему не самое лучшее применение, а тут бессмертие. Лиха беда начало.

Это как играть на горящей скрипке, словно игла попавшая точно в нерв. Бессмертные, с приобретением вечности, утратили способность к размножению. Как говорил герой Экзюпери — «нет в мире совершенства». Лишь один единственный процент из всех жителей города, старел как и прежде, но зато смертное меньшинство имело способность к репродуктивному само воспроизводству. Но, так же как и большинство бессмертных, они могли оставаться исключительно в границах Лимба. Я был в числе смертных. Наш многострадальный один процент, был разбросан по городу, который населяли практически одни и те же люди, так как рождение новых людей было минимальным. Должно быть, я был для них на вес золота, я был тем, кто гипотетически мог, при наличии здоровой смертной женской особи, продолжить существование человеческой расы в отдельно взятом городе. Но из одного оставшегося процента смертных женщин, необходимо было отсеять слишком молодых и слишком старых, замужних, дур, стерв и сук, и найти ту единственную, которая в свою правовую очередь уже отсеяла из столь малого числа возможных смертных самцов — слишком старых и слишком молодых, хамов, придурков, подонков, бабников и сволочей. Давайте теперь прикинем шансы на успех. Ах да, еще ведь и любовь нужна. Инстинкт инстинктом, но надо и меру знать. А времени так мало, и в 45 я продолжу старится, стало быть времени нет и нужно спешить, нужно искать. Искать и пытаться сохранить честность перед самим собой, не бросаться исключительно на подходящие параметры.

— Простите вы смертная?

— Молодой человек, мне 96 лет.

— А выглядите на 33, пардон.

— Вы что тут новенький, бар для смертных через два квартала. Хотите виски?

— У меня больная печень.

— Бедняжка, а мне теперь плевать.

И хлещет дождь. Каждую ночь я шляюсь по вонючим барам Лимба, других мест здесь просто нет, в поисках одной единственной смертной женщины. Будучи не лишенным привилегии любить, я подчиняюсь замкнутому кругу закона, так как не осознаю, что это сон, вернее одна из форм бесконечного сна, в котором мое сознание принимает сновидение за абсолютную реальность. Иногда я нахожу прекрасный образ, мое сердце наполняется надеждой и на некоторое время я обретаю иллюзию редкого счастья, но к концу вечера я случайно теряю её в полупьяной толпе, она растворяется в визгливом джазе бара, утопает в сигаретном дыму тех смертных, которые так и не оставили своих пагубных привычек. Скрипучий серый велосипед с кривой, как моя судьба, рамой, позвякивая ослабленной цепью, увозит меня домой на рассвете по гулкой мостовой бесконечной дождливой улицы.

А на следующее утро, словно внезапно очнувшись после наркоза, я вновь узнаю из газет о событиях тринадцатого года, о новом гене бессмертия, о моей постоянной смертности и необходимости размножаться и любить. И ночью я снова ищу её, единственную, соответствующую всем банальным критериям — не дуру, не стерву, не суку, не замужнюю, красивую... изо дня в день... изо дня в день... до самой очередной смерти.

Ведь я так неумолимо нужен этой странной человеческой расе, которая как и я не подозревает о существовании Лимба.