Похмелье, бессонница, температура,

Увядший роман; в этом царстве придурков

Ты перманентная старшая дура.

Ты тут за главную. Можешь гордиться.

Как известно, кошек не может быть много,

А ещё есть семья, и уместно молиться —

Каждый раз заново думая Бога,

И думая Богом в ответ.

Легко славить ценности,

Когда у тебя их нет,

(хотя, наверно, хотелось бы)

Утопить пол-себя в вине —

Но — смотри выше.

А ещё тебя мало кто слышит

(Тут ты права,

Это и впрямь

Достаточно неинтересно)

И ты пишешь, и пишешь, и пишешь,

Конвертируешь

(да, сублимируешь)

Себя в килобайты текста,

Без надежды уже на известность,

В надежде хоть что-то понять,

И — как знать —

Может здесь тебе самое место,

Здесь, в тёплой гуще

Отчаянного дерьма;

У тебя одной

Хватает на всех ума:

Но разве тебе самой этого

Достаточно?

Мир перестал быть суточным,

Стал загадочным,

Стал помещаться в вытянутой руке.

И без надежды уже на ответ,

В надежде себя занять —

По диагонали и вспять —

Долготерпит... Всё переносит...

Милосердствует... (с)

Не знаю, поблагодарит ли меня Неважно за эти строки.

В отличие от «предыдущих ораторов» в воздух бросавших чепчики, и словно осел на грамоту полчаса смотревших на выброс поэтического адреналина, я вспоминал Буратино и песенку: «Пока живут на свете дураки…».

А еще я подумал — вот напишет, какая ни будь мадам горькое причитание, типа: «ах я дура несчастная, не реализовавшая себя, вот, гину теперь среди болота вонючего в надежде докричаться хотя бы до жабок…». И тут те же найдутся сострадательные души, утешающие горемыку: «не одна ты такая, милая, я тоже ничуть не лучше». Синдром младшей группы «Пионерской зорьки» — когда утром детки проснулись, и увидели, что кто-то уссявся, но никто не смеется, относятся с состраданием, потому как у самих трусики мокрые. А если, вдруг, автор напишет без всякой опосредованности: «дура, ты, несчастная, гнить тебе среди болота вонючего, где тебя даже жабы не услышат», тут же результат противоположный, и обитатели младшей группы «Пионерской зорьки» перекрикивая друг дружку возопят: «сама ты ссыкуха!».

И пока Неважно курит в сторонке, вероятно, посмеиваясь, нужно отдать ей должное — эксперимент с суггестией удался на все сто. И ничего не остается, как посвятить этот отзыв не столько ей, сколько комментариям.

А текст, всем своим видом говорит о том, что это обыкновенный стеб. Небрежность исполнения, наполненная негативной экспрессией, выдает целевое назначение текста.

Возьмем, к примеру, первые строки:

«Неизменный шарф, неизменная куртка;

Похмелье, бессонница, температура,

Увядший роман; в этом царстве придурков

Ты перманентная старшая дура».

Как могут не обращать на себя внимание фразы: «Неизменный шарф, неизменная куртка»?

Слово «неизменный», в отличие от слова «несменяемый» говорит о неизменяемости предметом своих свойств и качеств, в отличие от второго, говорящего об изменении действия. Таким образом, резонно возникнет вопрос: «А что, автор предполагает, что шарф может нежданно-негаданно превратиться из шерстяного в шелковый, или тканевая куртка вдруг станет кожаной?» Налицо резкое нарушение семантических связей.

Далее, весьма гротескно обозначены причинно-следственные связи: похмелье/бессонница/температура и…увядший роман. Опять же хочется спросить: «А что, при таких раскладах, ожидалось нечто из серии «вечной любви?». При таком положении вещей у читателя, на подсознательном уровне, несомненно, возникнет ощущение общения с глупо причитающим человеком, который сам виноват во всех своих неудачах. При этом создается атмосфера полного идиотизма: «я сам во всем виноват, поэтому всё вокруг это царство придурков».

Говоря о восприятии, вспомнилась притча об одном легкомысленном толкователе снов, который в отличие от мудрого, так разъяснял сон падишаха: «О, несчастный! Я должен сообщить тебе печальную весть. Ты потеряешь одного за другим всех своих близких». Мудрец сказал то же самое только другими словами: «О, счастливец! Тебе суждено прожить счастливую жизнь и достойно проводить в мир иной всех своих родственников!». Результат: первого казнили, второго — щедро наградив, проводили с почестями.

Возвращаясь к тексту, невольно становишься на место сказочного падишаха, и вот варианты восприятия:

«Человек начал пить, и любовь пропала»;

«Человек потерял любовь и начал пить».

Несомненно, большее понимание и сострадание вызывает вариант №2. Вариант первый, создает некий негатив и отталкивание.

О себе ли пишет наш автор?

Создается устойчивое ощущение, что сочинитель говорит, как бы о себе, но устами человека наблюдающего со стороны. Но, «меня терзают смутные сомнения» что это так, тем паче, что наша непредсказуемая Неважно, периодически «разводит опиум чернил слюною бешенной собаки» и смочив перо, всаживает его по самое «нехочу» в мягкие ткани некоторых обитателей нашей alma mater. Неужели давно набитая оскомина, Онегиным, Чацким, Печориным, Обломовым, Лаврецким, продолжая Бельтовым, Безуховым, Рылеевым и заканчивая Гренуй, Бейтмен&Ko. не дает спокойствия безмятежной душе? Смешно как-то.

Думаю, это тот случай, когда волшебник «сделать хотел грозу», а на выходе «получил козу», но публика впечатленная «козой» и не предполагала другого варианта, и «волшебника», который сделал хорошую мину, вполне устроило такое козенятко. «А, чё? Ничё!» — сказал он.

Впрочем, господа, глядя на произведение нельзя не сказать, что текст суггестивен, несмотря на всю свою лексическую и идеологическую нищету. Так чем же он настолько привлекателен?

В самый раз поговорить на тему, многократно поднимавшуюся на Авторине. О непонятном слове «психоделика», все чаще и чаще встречающегося в репликах и отзывах.

«Моя психоделическая какофония

Взорвала середину, право-лево, верх-низ».

ДДТ, Ю.Шевчук, «Террорист».

Яркий пример психоделичности музыкального произведения! Конечно же, не потому, что в нем использовано слово «психоделическая».

Слово «психоделика» является синтезом двух греческих основ: «psyche», означающего «душу, дух», и «deloun» — «проявлять, демонстрировать». Слово «deloun» образовано от «delos» — «ясный, очевидный». Мне нравится предложение Черного Георга (автора монографии о психоделике) толкование этого слова, как «манифестирующее дух».

Впервые этот объект внеязыковой действительности, был получен в результате исследований воздействия на человека психотропных средств, и позднее введен в речевое обращение, как полноценная лексическая единица, перекочевавшая в область искусства.

Если быть предельно кратким, то, применяя этот денотат к литературному произведению он обозначает эффект активного воздействия на человеческое сознание. Создание максимальной сопричастности и сопереживания.

Говоря о методах достижения психоделического эффекта (в дальнейшем пси-эффекта), можно рассуждать очень долго. Нужно отдать должное господину Ч.Г., который первый, довольно искусно (хотя не всегда неубедительно) охарактеризовал, и описал эти методы.

Несомненно, что одним из сильнейших способов создания пси-эффекта является умение автора наделить свой текст экспрессией. Психоделика высокого уровня, построена на очень тонких и искусных способах чувственного выражения. Использование слов с ярко выраженной экспрессивной окраской один из кирпичиков создания общего здания экспрессии. Но не стоит полагать, что эмоционально-сильные слова есть основа выразительности произведения.

Возвращаясь к тексту Неважно, экспрессия выражена негативно — «дура», «придурков», но, на мой взгляд, весьма слабо, поскольку в структуре текста эти слова более декоративны, нежели способны вызвать какой либо эмоциональный толчок.

Некоторые комментаторы ощутили состояние сопричастности, вошли в чувственный резонанс с ГГ. Эффект «зеркала», порой побуждает к восторженным чувствам. Особенно это касается людей со слабым литературным багажом, их эмоции подобны восхищению ребенка впервые увидевшего воздушный шарик.

Однако если считать это произведение энергетическим выбросом, с целью нанести кому-то моральное повреждение, то его даже можно отнести к репунсивным.

«Репунсивная психоделика — это тексты, где, в лучших традициях стёба, сломаны — либо фонетический строй речи, либо система образов, либо стилистика, либо синтаксис, либо семантика, а возможно и несколько сразу, — сломаны грубо и очевидно для читателя. Происходит это или заведомо, по желанию автора, или из-за неумения последнего писать иначе. Возможно, тексты такого рода представляют определённый интерес для структурных лингвистов, однако взаимодействовать с читателем на глубоких уровнях они не могут»(с).

И действительно, данное сочинение уважаемой авторессы, может представлять интерес для критико-лингвистической терапии и хирургии. Взять хотя бы эту текстовую композицию: «А ещё есть семья, и уместно молиться — каждый раз заново думая Бога, и думая Богом в ответ». Фраза «думая Бога» у хирурга-семасиолога вызывает чувство сострадания. Мне однажды довелось спросить у одного молодого человека называющего себя современным писателем: — Как понять Вашу фразу: «В комнату ворвался бравый поручик, весь в усах…»?. На что получил ответ, мол-де это такой «приём усиления», который говорит об особенной пышности его усов. Мне оставалось поднять вверх руки, и вымолвить — Все, все, все! Вопросов больше нет.

По большому счету в литературе существует речевая фигура, создающая юмористический эффект в силу грамматической или семантической разнородности и несовместимости слов и сочетаний и называется она — зевгма. Но, как мне кажется, есть некий предел формирования речевых форм, переходя который тонкий юмор, гипертрофируется, и принимает уродливые формы.

Если принимать текст Неважно за серьезный, то не возможно понять зачем нужна эта вычурная форма, вызывающая лишь получасовое остолбенение у обитателей Северной Америки и больше ничего?

Казалось бы, а что непонятного в утверждении: «Легко славить ценности, когда у тебя, их нет». Но когда начинаешь вникать, то задаёшься вопросом, а почему, собственно, легко? С таким же успехом можно сказать «Легко славить ценности, когда они у тебя имеются». В архитектонике текста это смысловая абракадабра. Когда слышишь: «Ты легко рассуждаешь о долгах, потому как у тебя, их нет», все понятно, но с «ценностями» проблема. Именно с отсутствием проблем, чего-то нежелательного, горького, связано легкость рассуждения о последних.

Текст вообще кишит такими странностями, на интуитивном уровне, конечно же, текст воспринимаем, однако назвать это серьезным произведением я бы не рискнул.