Упрощенное понимание эволюции литературы как поиск словотворческий (видоизменение "архаической" семантики или формы) или метафорический (стремление к максимальному отрыву образа от "архаичного" смысла) сводит литературную критику фактически к изучению психологии литературных героев.

Оно же, вышеприведенное понимание, свело интернет-литературу, по сути, к одному жанру — некоему внутреннему монологу, в котором внешним событиям, то есть сюжету, отводится роль шифра для монолога.

Дилетантизм, он же графомания — автоматически навешиваемый на интернет-прозу ярлык, — на мой взгляд, не соотносится с легкостью публикации, да и само понимание "литературного дилетанта" требует разъяснения в изменившейся для жанра литературной критики реальности.

Однако положительная или отрицательная оценка интернет-прозы только с точки зрения отрыва её от "бумажных" прародителей довлеет над автором, обедняя жанр: автор либо судорожно цепляется за "книжные" образцы, попутно вопя об очередной смерти русской литературы, либо стремится максимально оторваться от них, не менее громко требуя не портить процесс свободного творчества с какими бы то ни было образцами.

Это деление на "архаику" и "свободное творчество" затронуло все аспекты восприятия литературного произведения. "Архаичными" стали темы (особенно пострадали нравственность и патриотизм), целые литературные течения (реализм — нецензурное слово), образность пытается удавить сюжет и смысл, смысл чувствует себя голым, лежа на поверхности.

Деление литературы на массовую и собственно литературу свелось в интернет-реальности к измерению изощренности — языковой или психологической.

Литературный критик здесь — всегда дурак. Он дурак, если мыслит словарем или не мыслит словарем, он дурак, если не телепат, он дурак, если думает, что литература несет воспитательную функцию, он дурак, если думает, что не несет, он дурак, если требует смысла в картинке, он дурак, если любуется картинкой. Он жанровый дурак, метафорический дурак, грамматический дурак, сюжетный дурак.

Но рано или поздно встает вопрос о верховных ипостасях дурости критика, полярных, разумеется: он не помогает автору развиваться либо вмешивается в процесс самостоятельного творческого развития автора.

Тенденция к разделению понятий литературы и индивидуалистического психологизма вынуждает критика быть "читателем одного жанра" или "психоаналитиком одного автора". В первом случае анализ произведения сводится к сравнению его с образцами и пресловутая помощь в развитии имеет под собой теоретическую почву, во втором случае критик переводит авторские образы на понятный ему язык и предлагает трактовку автору и читателям, разумеется, никак не влияя на творческий процесс в силу отсутствия понимания у обоих (автора и критика) его механизма.

В итоге мы имеем то, что имеем: автор хочет писать, но не знает, как, и либо ловит и копирует тематический или художественный (в приемах) мейнстрим сегодняшнего дня, либо ловит мейнстрим и стремится максимально от него дистанцироваться, заботясь только о том, чтобы переписать его на прямо противоположное в тематическом и художественном плане.

Самое грустное, что зачастую читатель понимает под талантом исключительно эту способность дистанцироваться от "массовости", "стадности мышления", "догматизма" и "архаичности", которая фактически является созданием новой "массовости", "стадности мышления", "догматизма" и "архаичности", но с другим знаком.

Что в первую очередь стремится сбросить "с корабля современности" автор, идущий по пути смены знаков?

Правила русского языка. Отсутствие заглавных букв и запятых стало уже общим местом, из чего можно сделать вывод, что скоро оригинальным будет восприниматься их употребление.

Все жанры или стили, понимаемые как традиционные. Помыкавшись в абстракционизме и футуризме с дадаизмом в одиноком жанре внутреннего монолога, автор осознает, что и тут свободу творчества тормозят враги творческой свободы — литературоведы, и, более того, в эту лазейку ринулись толпы переписывателей знаков, и он более не выделяется. Можно с уверенностью предсказать, что модными станут дореволюционная орфография и стиль "Путешествия из Петербурга в Москву". Пока, разумеется, все это не превратится в мейнстрим.

Темы. Политика, религия, отцы и дети, маленький и лишний человеки, взросление, творец и власть, патриотизм, персоналии в труде, науке и творчестве, власть денег, добро и зло — эти темы либо просто исчезла, утонули в метафорах, невозможны в жанре внутреннего монолога. Бедные политика, религия и патриотизм вообще лишись права на восприятие с точки зрения художественной ценности и переписываются с восторженного плюса на ненавидящий минус исключительно в духе противоречия государственной политике.

Как вы уже догадались, и в вопросах правил, тематики, стилей и жанров дурак у нас один — критик.

О чем же ему говорить, когда автор просит рецензии и скорбит о том, что он не развивается? Заметьте: догматизм автора, проявляющийся в построении одного литературного ряда и рассмотрении своей эволюции только внутри него, отражается и на авторском восприятии критики. Дурак-критик однобок в любом случае: и если призывает сдвинуться хоть на миллиметр от традиций, и если предлагает не отрицать традиции скопом.

Парадоксальная вещь: критик объявляется одноклеточным догматиком, если призывает свободного творца расширить взгляд на вещи.

Вне соотнесения литературных явлений не бывает их рассмотрения, и в новой литературной системе, которой стал Интернет, рассмотрение эволюции автора или любого формального элемента произведения находится в затруднительном положении.

Собственно, у критика и у автора имеется два инструмента, но первый их использует, а второй рассматривает соотнесенность. Первый из инструментов — творческое намерение автора, второй — специфический литературный материал. Второе подчиняется первому, первое — второму, их соотнесенность является критерием оценки литературного произведения и мерилом таланта автора. Творческая свобода, следовательно, должна подчиниться творческой необходимости.

Рассмотрим рассказ "Вскипел" с точки зрения соотнесенности инструментов в рамках литературной традиции.

Для начала примем за аксиому, что опубликование текста является неким признаком удовлетворенности автора результатом.

Даже если автор садился с мыслью написать печальную оду, то в итоге традиционное (надеюсь, хоть этот автор не считает слово ругательным) использование специфического литературного материала подчинило себе творческое намерение автора или соответствовало ему изначально.

Здесь тот случай, когда представление критика о творческом намерении автора проистекает из анализа специфического литературного материала, а он говорит нам, что перед нами сатира.

Какие элементы текста несут комическую функцию?

Во-первых, это использование "высоких" стилистических элементов в подчеркнуто "низком", исключительно бытовом контексте — описание действий рабочего словами "уразумел", "обратился" и пр., осложненный синтаксис.

Во-вторых, бытовая сценка покупки галстука построена нарочито театрально: вещь здесь служит одновременно и маской, и мерилом статуса; простой обмен денег на товар обрастает чертами ритуала (комическую нагрузку на вещь сравним с "Шинелью" Гоголя). Усиливает эффект традиционная формула сватовства ("У вас товар, у нас купец")

В-третьих, комичная сама по себе ситуация жажды встречи свиного рыла с калашным рядом. Даже когда читательский опыт подсказывает, что иной раз такие встречи заканчиваются трагически, сатирический смысл нелепости смены статуса путем приобретения его атрибутов не утихает.

Итак, используемые автором элементы стиля вполне традиционны. Здесь нет прямой стилизации или следования за стилем предшествующих Сергею писателей-сатириков, а есть игра им — традицию не стоит понимать как некую прямую линию.

Ограничили ли "свободу творчества" Сергея пресловутые традиции и преемственность, расширили ли его возможности как автора?

Думайте сами.

А критик — он в любом случае дурак.