Мать перебирала в памяти все возможные причины такого поведения, но, видит Бог, так и не смогла себя ни в чем упрекнуть. Ребенок рос, хоть и без отца, но в любви, ласке и заботе. Понятное дело, переходный возраст обязывает, но до этого момента Дарья как-то справлялась с Ришкиными закидонами. В конце концов, они всегда разговаривали и разрешали возникавшие конфликты. Дарья подозревала, что ее девочка просто влюбилась. Но любить — люби, а семья-то никуда не делась! Скажи как есть, и вместе выход можно поискать, но Ришка ни в чем не признавалась, а потом и вовсе наступил день «Х», когда Ришка совсем замолчала.

Применив все возможные средства — от уговоров до угроз — Дарья попыталась привлечь к решению проблемы Ришкиного отца:

— Ром, ну, хоть, ты попробуй! Может, она тебе скажет?

— А ничего, что после развода она вообще со мной разговаривать не хочет?

— Кто знает? Может, и заговорит?

… Стоя у двери Ришкиной комнаты, Роман Владимирович пустил в ход все свое природное обаяние, но Ришка продолжала молчать как рыба об лед. Единственное, чего удалось добиться отцу, это быть впущенным в комнату дочери. При этом Ришка сидела на диванчике и, глядя отцу прямо в лицо, стоически молчала. То ли мстила за развод, то ли еще что было у нее на уме…

— Что за партизанщина такая? — никак не мог взять в толк старший Довлатов. — Если б это во времена Аркадия Гайдара было, и ты бы перед белым офицером стояла-молчала, я бы тебя понял. Риш, давай заканчивай уже мать с бабушкой доводить! Они тебя чем-то обидели?

Молчание.

— Ты с кем-то в школе поссорилась?

Молчание.

— А! Понял! Влюбилась, что ли в кого?

Молчание. И даже бровью не повела.

Через полчаса «допроса» Роман Владимирович сдался, вышел из комнаты и сказал караулившим под дверью женщинам:

— Ничего не понимаю. Играет в «молчанку». Вы точно не ссорились с ней? Может, наговорили чего?

— Рома! Да что ты опять одно по одному? — всплеснула руками Дарья. — Ну, что мне теперь, вообще ей ничего говорить нельзя?

— Уж ты скажешь!! Как скажешь, так прям желание — голову в песок засунуть и не вытаскивать!

— Давай еще с тобой перессоримся! — не выдержала Дарья и пошла на кухню.

Подавая бывшему зятю чай с только что испеченными шанежками, Екатерина Львовна тяжко вздохнула и спросила:

— Ром, ну что с ней делать, а? В мое время таких детей не было! То волосы в черный цвет покрасят, то ногти в зеленый, то железяки в нос вставят — не дети, а папуасы какие-то!

— В Ваше время, Екатерина Львовна, много чего не было.

Теща гневно сверкнула глазами и фыркнула:

— Поди ж ты! Вот она в кого уродилась! Все против шерсти!

— Ладно, права Дарья: нам еще самим тут рассориться — и совсем здорово будет. Скажите лучше: а по мобильнику она говорит? И в школе как у нее дела? Там же к доске вызывают, да и с подружками общаться как-то надо!

— Так каникулы же, Господи! А по мобильнику… Слушай, а ты прав! Не разговаривает она. Ей если звонят, то она смс пишет: слышно только как по клавишам — тык-тык.

— Ну, так, давайте ей записку напишем!

Записка была торжественно подсунута под дверь. Спустя несколько минут от «партизанки» был получен письменный ответ:

«Буду разговаривать только с Андреем. Но не по телефону».

Андрей, старший брат Ришки, две недели назад уехал в командировку в Питер.

— Ну вот! — обрадовался Довлатов старший. — Подождите недельку. Андрей приедет, и все выяснит. А пока пусть молчит. От этого еще никто не помирал. — сказал он, оделся и ушел.

Андрей был старше Ришки на двенадцать лет, но всегда относился к ней как к равной: никогда не сюсюкал и брал в свои мальчишечьи игры: то коляска с Ришкой участвовала в гонках «формулы 1», то сама Ришка была или пиратской принцессой, или хоккейным вратарем, или еще кем.

— Андрей, привет!

— Да, мам? Ты можешь позже позвонить? Я на переговорах, работаю.

— А ты позвони сам, как освободишься, хорошо?

— Ага.

…

— Привет, мам!

— Андрюша, у нас Ришка совсем чего-то… Не разговаривает ни с кем, из комнаты своей почти не выходит.

— Втрескалась, небось, в какого-нибудь хлыща?

— Да лучше б втрескалась! Так то совсем не похоже.

— Да кто их теперь знает, мелких? Может, любовь какая неразделенная или секретная. И вообще: я-то чем могу помочь?

— Она написала, что только с тобой разговаривать будет.

— Так я позвоню ей сейчас и в лоб дам, чтоб лишний раз мать не доводила.

— Да, попробуй, Андрюшенька.

…

— Мам, она трубку не берет.

— Ой, я ж забыла: она по телефону не говорит. Она вообще не говорит. Только пишет.

— Что за выпендреж? Скажи, что приеду через неделю и всыплю ей!

— Ну, Андрюш! Может, на выходные приедешь, разберешься? Она тебе всегда больше всех доверяла, а? Мы уж извелись все с бабушкой, сил нет никаких. Что она все молчит да молчит?

— Мам, ну ты что?? Мне тут все бросить и бежать исполнять желания четырнадцатилетней принцесски? Вы там все с ума посходили?

В субботу вечером Андрей вылетел домой. По пути он жутко чертыхался, по чем свет кляня двух баб, которые не могли справиться с еще одной. Дома его встретили так, как не встречали, наверно, солдат, вернувшихся с победой в 45-м году.

Он вошел в комнату к сестре, пробыл там минут двадцать, потом вышел, едва сдерживая себя, и сказал ожидавшим его в волнении матери и бабушке:

— Ничего страшного. Наша Ришка — эмо.

— Чтоооо??? — возопили женщины.

— Чаю, что ли, налейте. Приехал, тоже домой, называется!

…

— Это молодежная субкультура такая. Ну, собирается молодежь, музыку, там, слушает, пытается все эмоциями выразить. Романтики они, возвышенной любви все ищут. Короче, Ришка наша обещала там кому-то из их идейных руководителей молчать десять дней. Помолчит-помолчит, да и разговорится опять. Вообще не понимаю, как она столько терпит — эта болтушка. Все, ладно, поехал я. Может, хоть последним рейсом улечу.

…Утром, сидя на лавочке у подъезда, Екатерина Львовна тихонько всплакивала в платочек и делилась со своей подругой Татьяной Михайловной:

— Ой, Тань, что за жизнь пошла! Вот, за что мне такое наказание-то? Ну отчего у всех внучки как внучки, а у меня — страус?

— Чего?

— Ну, эму.