![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
![]() |
когда просто тошнит от того, что сказать нельзя
ни: спасибо, все хорошо, ни: прости, но с меня довольно,
притворяюсь безмолвной пешкой, вместо ферзя.
Эти шахматы, прятки, салочки, бег с препятствиями, (что еще?)
не везет фатально и сказачно, есть ли толк обнулять счет?
Это такая игра. Верить в весну и навзничь падать в сугроб,
захлебываться небом и казаться несуществующей вопреки
тем, кто твердит, будто это ты — не был (пусто им было чтоб),
притворяюсь пушистой и белой, прячу клыки.
Эти охотники сторожат наши тропы, затаптывают наши следы,
я никогда не расскажу им кто ты, потому что я не знаю кто ты.
Это такая игра. Теряться в безвыходных снах. Знать, что никто не поможет,
в бесконечности коридоров звать кого-то, помня, наверняка,
что никто не откликнется, а тот, кто придет — уничтожит,
пусть же будет легкой его рука.