Марина Сычёва в последние дни все чаще ловила на себе изумленные взгляды и сокурсников, и соседей по общежитию. Сама стала замечать, что сильно изменилась. Не внешне, а внутренне. Она познала любовную лихорадку, и не смогла скрыть счастливое состояние. Ее зеленоватые глаза искрились, полноватые губки непроизвольно расплывались в миловидной улыбке, вследствие чего на щечках появлялись чудненькие, миленькие ямочки. Все жесты, движение, походка стали невесомыми, воздушными, полные пластики и изящества. Доселе неведомое чувство полностью подчинило ее, заполняя блаженной негой каждую клеточку. Природная отзывчивость, приветливость и доброта достигли своего апогея. Она одаривала всех окружающих своим оптимизмом и прекрасным настроением. Вот только на вопрос «кто же этот счастливчик?», Марина не могла с точностью ответить. Да, то была удивительная ситуация, которая начиналась так банально и тривиально.

Сычева была потомственной активисткой. Отец — коммунист с твердыми убеждениями, работал на заводе парторгом. Мать — профсоюзный лидер. С детства Марина впитала атмосферу заседаний, съездов, бюро. Даже играла она в такие же игры, писала протоколы, собирала взносы, составляла стенгазеты и агитационные плакаты. И ничего удивительного не было в том, что в институте она выделялась своей активностью, замашками лидера. И вскоре была избранна секретарем комсомольской организации. Старшие товарищи прочили ей блестящее будущее именно на этом поприще, а не в педагогике. Среди прочих обязанностей Марины был и контроль порядка в общежитие. Поэтому она частенько прохаживала по этажам общаги, заглядывала в комнаты, делала замечания и регистрировала пожелания и жалобы студентов. Особые хлопоты ей доставляли субботние вечера, когда в актовом зале проходили дискотеки. Ребята предпочитали на это культурное мероприятие приходить в подпитии, с чем Марина и пыталась бороться.

В тот памятный для себя вечер она, как обычно, проходила по коридорам и неожиданно увидела, что дверь в кладовую комнату была чуть приоткрытой. Она зашла, щелкнула выключателем, но лампочка так и не загорелась. Ради экономии в коридорах общаги царил вечный полумрак, и кладовая была без единого окна, то что-либо разглядеть было большой проблемой. Хоть глаз коли, как говорится в народе.

— Кто здесь? — Тихо поинтересовалась она.

— Я. — Раздался ответ откуда-то из дальнего угла.

— Кто «я»?

Послышался легкий шорох и неспешные шаги. Марина вздрогнула, когда совсем рядом услышала:

— Я. — Голос принадлежал парню.

В это время в коридоре послышались громкий топот и голоса нетрезвых будущих педагогов. Парень прикрыл дверь, скрежет ключа в замке.

— Ты чего?

— Тихо, — попросил он. И Марина почему-то послушалась его. А он нашел в кромешной темноте ее руку, взял в свою. И осторожно повел вглубь комнаты, говоря шепотом:

— Осторожно, здесь очень узкий проход между разбитыми тумбочками и старыми койками.

В чем Марина и убедилась, несколько раз стукнувшись довольно болезненно об острые углы. Наконец-то путешествие закончилось.

— Садись.

— Куда? — Они по-прежнему говорили шепотом.

— Здесь кровать. — Незнакомец сел, и вынудил присесть и Марину, держа ее за руку. Они прикасались плечами, она чувствовала его дыхание.

— Кто ты?

— Студент.

— А что ты тут делаешь?

— Слушаю.

— Чего?

— Жизнь общаги изнутри. — В голосе звенели нотки интриги, и Марина безвольно поддалась ей.

— И как? — Заинтересованно спросила она.

— Супер! Очень интересно, котенок. — Добавил он с нежностью.

— Котенок?

— Я тебя называю так.

— Меня? — Удивленно вскрикнула она, но осеклась и вновь перешла на шепот. — Ты знаешь меня?

— Конечно. У тебя удивительно нежный и мелодичный голос.

— А почему «котенок»?

— У меня в детстве был котенок. Такой же рыжий и зеленоглазый, как ты. — Парень говорил все тише и тише, и Марина непроизвольно склонялась к нему, все ближе и ближе. Пока он не прикоснулся горячими губами ее влажных губ. Словно огнем опалило, и благодатное тепло пробежало по всем жилкам. Марина, опомнившись, отшатнулась.

— С ума сошел?! — Хотя и не подняла тональность, но в голосе преобладали металлические нотки. — Что ты себе позволяешь?

— Это не я. — Виновато ответил парень.

— А кто? — Опешила Марина от такого нахальства.

— Любовь.

Сердечко замерло на мгновение, а потом забилось в бешеном ритме.

— Любовь, — вновь нежно повторил он.

Но Марина уже успела взять себя в руки:

— Так, хватит! Ну-ка, быстренько выведи меня из этой берлоги. — Только сейчас осознала, что он все еще держит ее за руку. Резко выдернула. Что-то запрыгало по полу, покатилось.

— Ой! — Выдохнула она, потрогав колечко. — Я так и знала.

— Что?

— Из кольца выпала жемчужина. Розовая, очень редкая. У тебя есть спички?

— Нет.

— Что же делать?!

— Ты не волнуйся, я обязательно найду её.

— Ага. А я даже не знаю, кто ты. Как я могу тебе довериться?

— А ты приходи сюда. Только так же тихо и незаметно. Я тебе назначаю свидание.

— Вот еще! — Марина вскочила с койки. — Ну-ка, проводи меня.

Парень тяжело вздохнул, встал, вновь беря ее за ладошку. Прошли узким проходом к двери. Он открыл ее. Марина пыталась хоть немного разглядеть лицо незнакомца, но ей это не удалось.

— Кстати, откуда у тебя ключ? — Оказавшись в коридоре, в ней проснулся активист.

— Дубликат. — Ответил он, закрывая дверь.

Мысли об этом загадочном парне не покидали ее. Даже повлекли за собой бессонную ночь. «Это самое романтическое, и самое таинственное свидание в моей жизни». — Резюмировала она.

В институте выходила своя еженедельная газета. В единственном экземпляре она красовалась на стенде в центральном фойе института. Хроники событий, анонсы, объявления и поздравления. Вот, главным образом, что публиковалось на страницах газеты. Хотелось, конечно, разнообразие, но…. Редколлегия собиралась один раз в неделю, просматривая накопленный материал, рецензировала. Сычева входила в состав редколлегии в качестве цензора. Деканат целиком доверял ей. Да и все, кто был рядом с Мариной, чувствовали себя более уверенно и раскрепощено. Она умела сама писать отличные заметки и репортажи, с помощью которых газета не была катастрофически серой и скучной. Студенты неохотно шли на контакт, не принимали активного участия. Но сегодня, кажется, был особый случай.

— Смотри, Марина, стихотворение. И, на мой вкус, очень даже симпатичное. — Протянул лист бумаги художник газеты. Сычева прочитала стихотворение. Лирическое. Каждая строчка дышала нежностью и любовью. Неожиданные, но очень удачные, рифмы, темп. Всё выдержанно, всё гармонично.

— Отлично. Наконец-то, и у нас появился поэт. Изюминка номера. Влюбленный поэт? Что ж, псевдоним он выбрал подстать теме стихотворения. — Она вернула лист.

— В номер?

— Конечно.

— Приписка тоже.

— Какая? — Не поняла Марина.

— Посвящение.

— Кому?

— Написано «Котенку посвящается».

— Котенку? — Изумление и восторг ворвался в душу. Яркий румянец залил лицо. Как не правы те, кто утверждает, что рыжие не краснеют. Еще как краснеют! Марина боялась, что ребята заметят ее смущение и растерянность.

— Да. — Она с трудом выдавила из себя коротенькое слово и поспешила покинуть комнату. Прошла в уборную, умылась холодной водой. Глянула в зеркало. Что не говори, но не каждой девушке посвящают стихи. А уж тем более такое хорошее. Пыталась все дни отгонять навязчивые мысли о незнакомце. Но он сам напомнил о себе, и таким изысканным способом. Но кто же он? Кто? Марина теперь все пристальней вглядывалась в парней. Надеялась перехватить чей-либо взгляд, который и выдаст его. Да разве можно найти его среди тысячи студентов. Столько факультетов, курсов. Целый городок. И среди этой разношерстной толпы бродит он. Влюбленный поэт. Была единственная возможность найти его — вновь прийти к той самой кладовой комнате.

Только гордость и воспитание долго сопротивлялись всплеску чувств. Да еще это стихотворение, словно вдохнула его, наполняя себя целиком. Самопроизвольно отложилось в памяти, она часто декларировала его про себя. И не выдержала. Дождалась, когда коридор опустел, погружаясь в привычный полумрак, и подошла к кладовке. Тихо постучала, но за дверью висела гробовая тишина. Марина повторила попытку, добавляя шепотом в замочную скважину:

— Влюбленный поэт, открой. Это я. — И тут же уловила легкий шорох. Потом дверь приоткрылась:

— Заходи.

Совсем по-другому она собиралась поступить, но вновь, как и в первый раз, потеряла над собой контроль, и переступила порог, окунаясь в кромешную тьму. Поэт закрыл дверь. Они стояли напротив друг друга, чувствуя дыхание. Казалось, что парень отлично видит в темноте. Он легким движением руки убрал локон волос с ее лица. А потом прижал ее к себе, и их губы слились в горячем поцелуе. Накрыла волна, «мурашки» пробежали по спине, голова медленно закружилась. Прерывистое дыхание вырывалось из груди.

— Ты прелесть, — в самое ушко прошептал он, теребя ее прическу.

— Ты нашел жемчужину? — Она перевела разговор в иное русло.

— В следующий раз.

— Точно?

Он тихо засмеялся, еще крепче прижимая Марину.

— Значит, ты придешь еще раз.

— Я!? — Она собиралась возразить, но поэт не дал ей такой возможности. Стал покрывать ее лицо горячими поцелуями, от которых кружилась голова, теряя способность здраво мыслить.

Таки встреч было несколько. И он не спешил открываться перед ней, назвать своё имя.

— Пусть это еще некоторое время остается тайной.

И она безвольно соглашалась с ним, в благодарность получала изумительно красивые стихи, присылаемые инкогнито в редакцию газеты.

=== 2 ===

Сычеву вызвал в ректорат сам профессор Обломов.

— Садись, Марина. Разговор у нас долгий будет, нелегким.

Марину такой дебют нисколько не смутил, не ошеломил. Вины за собой она никакой не чувствовала.

— Что собираетесь предпринять с Воронковым?

— Воронковым?

— Да, — развел руками Обломов. — Воронков Павел, третий курс физмата.

— Извините, Федор Петрович, я что-то не совсем понимаю. Я не в курсе.

— Да? — Удивился профессор. — Об этом уже второй день гудит весь институт, и только комсорг не в курсе. Стыдно должно быть, товарищ Сычева. Да и вообще, в последнее время ты витаешь в облаках, а пора бы вернуться на землю.

— Извините. — Легкий румянец залил ее лицо. Она опустила глаза. А профессор продолжал в том же саркастичном тоне:

— Довожу до твоего сведения, что Воронков выкинул вопиющий номер. Оскорбил Говоркову Надежду Георгиевну. Заслуженного учителя СССР, между прочим. Демонстративно покинул аудиторию, хлопнув дверью. И я считаю, что комсомольская организация не вправе пройти мимо такого.

— Хорошо, Петр Федорович, мы вызовем Воронкова на бюро, разберемся.

— Работать надо, Сычева, самим, а не ждать подсказки старших товарищей.

— Извините, — в очередной раз произнесла Марина, и встала. — Больше этого не повторится.

— Ладно, ладно. — Он тоже встал, и проводил Марину до двери, где еще немного задержал. — А что собираетесь предпринять? Какие меры применить?

— Там видно будет, — она просто пожала плечами.

— Рекомендую подумать о его исключении, — масляно улыбнулся профессор. Марина оставила его предложение — приказание без ответа.

Вечером она в экстренном порядке собрала актив бюро. Разговор был не официальным, без протокола.

— Ребята, кто знает, что произошло на лекции Говорковой? Что натворил Воронков?

— Я знаю, — отозвалась Ольга. — Я же учусь в одной группе с Пашей.

— И что же? — нетерпеливо поинтересовалась Марина.

— Не знаю, как и рассказать, — замялась девушка.

— Как есть, так и говори, — приказал Геннадий.

— Вообще, вся группа объявила негласный бойкот. Дело в том, что Надежда Георгиевна задает объемный дополнительный материал, биографии великих математиков и физиков. А мы и по основе запариваемся, и, короче, не очень напрягались. А тут она решила проверить, естественна, вся группа не была готова. А она поднимает только Воронкова, и давай его ругать, словно это он один не готов.

— А он?

— А он молчал. Он вообще молчун ужасный. Каждое слово приходится покупать. И по жизни он — волк-одиночка. Ни друзей, ни подруг, ни общественных дел.

— Это подозрительно, — буркнула Марина.

— Давай по существу, — попросил Гена.

— Потом Говоркова вроде успокоилась, и Воронцов сел, — продолжала Оля. — А она вдруг как закричит: Кто тебе разрешил садиться? Встань, когда разговариваешь с учителем. А Паша отвечает: У меня нога болит. И сидит с невозмутимым лицом.

— Какая нога? — Не поняла Сычева.

— Он инвалид. Хромает на левую ногу.

— А, — протянула Марина, припоминая, что встречала несколько раз в институте этого парня. В очках, с усами и угревой сыпью на лице. Довольно не привлекательный тип.

— Говоркову это, видимо, сильно задело, и она разошлась не на шутку. Ты должен хорошо учиться, ты инвалид, и только красный диплом откроет тебе дверь в педагогику. Только отличные знания помогут тебе завоевать авторитет у школьников. Потому, что больше у тебя достоинств нет и быть не может. Все в таком плане. Ну, Паша встал, и покинул аудиторию, громко хлопнув дверью. Вот и все.

— Все? — Переспросила Марина, понимая, что дело оказывается не таким уж и легко решаемым.

— Надежда Георгиевна сначала растерялась, потом слезы, истерика. Только и повторяла, что так ее еще никто не оскорблял, проявляя дикое не уважение.

Повисла тишина. Ребята смотрели на Сычеву, что скажет она.

— Нам посоветовали исключить его из комсомола, — честно призналась она.

— Исключить? — Это немного обескуражило ребят.

— А не слишком сурово? — Попыталась разрядить напряжение Оля. — Все мы немного виноваты, да и Надежда Георгиевна ….

— Мажет строгий выговор вкатить, и потребовать публичного извинения перед Говорковой?

— Не знаю, — Марина была в растерянности. — Не знаю. Давайте завтра соберемся часов в семь. Вызовем Воронкова. Поговорим и вместе что-нибудь придумаем.

На том и решили.

Марина мучительно искала выход. Терялась, не могла точно определить свое отношение к этой ситуации. Такое было впервые в ее жизни. Необходимость принятия трудного неоднозначного решения, и она растерялась. А помощь пришла неожиданно, и так своевременно. В лице отца. Он приехал в командировку и, естественно, навестил дочь. Марина безумно обрадовалась. Соседки по комнате тактично оставили их наедине, и Марина в подробностях описала сложившеюся ситуацию. Ждала мудрого совета отца, которому доверяла безоговорочно и целиком.

— Что ж, — он теребил мочку уха, выдавая волнение. — Тебе придется нелегко, доченька.

— Папа,— жалобно протянула она. — Я это знаю. Посоветуй что-нибудь.

— По-моему, стоит прислушаться к парторгу. Все-таки он взрослый человек, много повидавший в жизни. Старый коммунист, уважаемый в высших кругах власти. Он знает, что говорит. А этот парень….

— Воронков.

— Да, Воронков — не простой орешек. Тем более отлынивает от комсомольской жизни. Это плохо его характеризует. Может случиться так: вы оставляете его в рядах комсомола, а он через несколько лет совершает такое, что все вокруг ужасаются. И вспоминают, что ты в свое время защищала его. И это вряд ли положительно скажется на твоей карьере.

— А если наоборот? — После некоторого раздумья предположила Марина. — Если он совершит какой-нибудь подвиг? И мне будет стыдно. — Она пыталась просчитать все возможные варианты развития ситуации, что бы найти оптимально правильное решение.

— А это будет означать только одно — парень исправился, осознал, и урок пошел ему только на пользу.

Марина вновь задумалась, а отец обнял ее за плечи, спешил успокоить:

— Решение придет само собой. Ты сама это осознаешь, как только начнется заседание. Почувствуешь, как вести себя, что говорить, и какое решение следует принять. Может и Воронков пойдет на попятную, извинится.

— Спасибо. — Поблагодарила Марина, и наконец-то, душевное спокойствие вернулось к ней.

Воронков был абсолютно спокойным и невозмутимым. Ни какие чувства, ни эмоции нельзя было прочитать на его, словно окаменевшем, лице. Да и по голосу там паче. Он был сильно простужен, и голос был искорежен, какой-то ржавый и охрипший. Рассказал он очень коротко:

— Не выученный материал не дает повода для оскорбления. Мое чувство собственного достоинства не позволило мне выслушать до конца бред истерички.

Все впали в легкий шок от такого открытого заявления. И вновь все взоры комсомольцев были направлены на своего лидера. Молчание непозволительно затягивалось, и Воронков прохрипел:

— Говори же. Видишь, никто не имеет своего мнения. Все ждут решение вожака. — Усмехнулся он, и усмешка перекосила его лицо.

— Может, это не чувство собственного достоинства, а самолюбие? Болезненное самолюбие? — Марина медленно выходила из оцепенения, чувствуя, как возвращается уверенность и злость.

Воронков оставил ее едкое замечание без ответа. Вид его был отрешенным, словно в мыслях он был где-то далеко-далеко, и совсем не его судьба решалась в данный момент.

— Мы хотели вынести тебе строгий выговор. Но при условии, что ты публично извинишься перед Надеждой Георгиевной.

— Нет. Это она должна извиниться. — Прохрипел он, вновь усмехнулся.

— Ну, знаешь! — Эмоции переполнили ее. — Это уже переходит все границы. А ты словно и не чувствуешь никакой вины перед собой?

— А я и не виноват. Даже ты прекрасно это понимаешь.

— Как это? — Опешила Марина, хотя где-то глубоко в душе тоже придерживалась именно этой точки зрения.

— Ты привыкла действовать по указке старших товарищей. — В его голосе скользил плохо прикрытый сарказм. Марине стало жарко, и даже чуточку страшно. И опасения эти сбылись.

— Вы же заранее уже вынесли мне вердикт — исключение! К чему тогда разыгрывать целое цирковое представление? Союз молодежи! Насильственно заставляете вступать….

— Ты понимаешь, что ты говоришь?! — Вскрикнула Марина. Ей так хотелось остановить этого паренька. Крикнуть, что бы он замолчал, что крамольные речи влекут за собой неисправимые последствия, которые способны перечеркнуть всю жизнь. Но промолчала. Холодный рассудок победил вспышку эмоций, да и Воронков не пытался продолжить.

— Ты сейчас замахнулся на святое. В иные времена тебя бы к стенке поставили. И я рада, что вовремя раскусили тебя. Ты не достоин носить гордое имя комсомольца. — Она перехватила взгляд присутствующего тут Обломова, и добавила решительно. — Ты не достоин учиться в нашем институте.

Воронков положил комсомольский билет на краешек стола, и вышел из аудитории.

В экстренном выпуске газеты Сычева написала большую статью, где призывала всех комсомольцев быть внимательными, бороться с теми, кто не понимает высокого долга перед партией и родиной. Укрепила свои мысли цитатами Ленина. Статья была живой и горячей, чем очень понравилась старшим товарищам. Ей объявили благодарность по комсомольской линии. Марина стала героем, центром всеобщего внимания. Гордость переполняло ее. Но …, как, оказалось, была и обратная сторона медали. В редакцию институтской газеты пришло опять письмо от «Влюбленного поэта».

«Самое страшное в жизни — это разочарование. И я познал его.

Я видел, я чувствовал, я знал, что ты была на стороне Воронкова

Пашки. А поступила кардинально противоположно. Пошла

против себя. И это было так убедительно, что становится страшно.

Ради высоких непонятных идеалов и теплого местечка на

карьерной лестнице ты можешь переступить через любого. Прощай».

Вместо подписи — красивый вензель из двух букв «В» и «П». Медленно до нее доходил смысл письма. А потом такая боль сжала грудь — не выдохнуть, не вдохнуть. Слезы градом потекли из зеленых глаз, падали на лист бумаги, размывая буквы. Это был конец. Конец первой и такой нежной любви. Влюбленный поэт ушел, так и не раскрыв подлинного имени. Марина несколько раз ходила к той самой кладовке, стучалась, просила дать возможности объясниться, но в ответ лишь звенела гробовая тишина.

=== 3 ===

Марина готовила праздничный ужин. Как-никак, а сегодня у нее юбилей — пятьдесят лет. Пока крошила салаты, пока запекала утку фаршированную грибами, мысленно она прожила вновь свою жизнь. По большому счету, жизнь не удалась. Так и не поработав ни одного дня по специальности, Марина ушла в райком партии, потом обломком. Всегда на руководящих постах. Заседания, бюро, протоколы. Статьи в газетах, лозунги на митингах, призывы на субботниках. И вдруг все в одночасье закончилось. Развалился СССР, партия превратилась в посмешище и изгоя. Идеи оказались ложными, достижения — надутыми. Она осталась у разбитого корыта, ни работы, ни опыта. Пришлось все начинать с нуля, и это было очень трудно. Трудно в таком возрасте переустраивать свою жизнь, привычки, мировоззрение.

Да и в личной жизни — тоже ничего радужного. Она так и не вышла замуж. Помнится, все пыталась отыскать влюбленного поэта, но безрезультатно. Он словно в Лету канул. Были, конечно, и поклонники, и воздыхатели, но…. Почему-то всегда сравнивала их с поэтом, и все проигрывали в нежности, в романтике, в любви. Ни с кем не было так хорошо и легко. Потом работа полностью увлекла ее, на себя махнула рукой. Опомнилась в тридцать пять. Родила ребенка, которого и вырастила одна.

Вот теперь и ждет его. Придет сейчас из спортивной секции, сядут они вдвоем, и отметят сей грустный праздник.

Приход сына отогнал невеселые мысли. И ужин как раз подоспел. Сидели они на маленькой кухоньке и ужинали. Сын Саша красочно рассказывал о тренировке, о спарринг — поединке, чем доставлял матери огромное удовлетворение.

— Ой, мам! — Он буквально подскочил на стуле. — Я же совсем забыл о подарке.

— Саша, — с улыбкой протянула Марина.

— Сейчас. — Сын выскочил из кухни.

Марине было очень приятно. Ведь финансовые дела у них были не очень хорошими, приходилось во всем экономить, во многом отказывать себе. Значит, Саша копил из карманных денег, не ходил в кино, не ел мороженное. И накопил-таки, скорее всего, на книгу. У Марины была большая библиотека, которую начинали собирать еще ее дедушка и бабушка.

— Вот. — Саша положил на стол книгу.

— Спасибо. — Счастливая улыбка коснулась ее губ. — Большое спасибо.

Она взяла книгу в руки и прочитала название: «Розовая жемчужина».

— Я только из-за названия и взял. Ведь розовая жемчужина — твой талисман. Так пусть и эта книга тоже принесет тебе удачу.

— Конечно. — Марина открыла книгу где-то посередине. Это был сборник стихов. Вчиталась в первое попавшееся стихотворение и …. Жар накрыл ее. Строчки были до боли знакомы. Каждая строчка, каждая буква, каждая точка. Прошлое ворвалось в душу, сметая все на своем пути. Таял голос сына, куда-то уходил, удалялся. В этот миг для нее существовали только эти строчки, только память. Она медленно закрыла книгу. Сейчас наконец-то и узнает имя влюбленного поэта. Сначала бросился в глаза красивый вензель из двух букв, и лишь потом имя автора — Воронков Павел. Воронков? Пашка?

Вздрогнула слезинка на кончике реснички, задрожала и почему-то громко плюхнулась как раз на имя поэта.