Макловски — Макловски — Рубеж невозвращения

— Почему ты не сидишь с нами, твоими товарищами по оружию? — окликнули его другие воины: — Отчего ты стоишь в стороне и смотришь в небо?

— Я увидал прекрасное созвездие в этой ночи. Оно отражает ту, кто царствует на другом берегу реки.

— Она чужая звезда для тебя!

— Я знаю это! — ответил Черный рыцарь, — Но она светит и мне тоже!

— Тебе никогда не перебраться через Огненную реку! Повелитель не отпустит тебя, ведь ты знаешь так много! — воскликнули рыцари.

— Пусть так, но я хочу только одного, чтобы Светлая царица узнала — Черный рыцарь знает о ней и восхищается ее красотой.

-Ты должен не мечтать, а готовиться к войне! Если ты внимательно посмотришь на небо, то увидишь признаки бури! Кроме этого королевства есть царство за океаном, и их правители задумали злое! Так слезай с коня и выпей с нами вина радости жизни! Может, мы пьем его в последний раз.

-Я знаю и это! — отвечал Черный Рыцарь: Но буря будет только через 12 лет! И я буду готов.

Глава 1

«Но в час, когда последняя граната

Уже занесена в твоей руке

И в краткий миг припомнить разом надо

Все то, что ты оставил вдалеке..»

Константин Симонов

Наверное, отдаленно похожие ощущения были у Юрия Гагарина, когда он проснулся утром с сознанием того, что сегодня полетит в космос. Интересно, о чем думал первый космонавт, когда чистил зубы в то историческое утро, когда завтракал (а может, он и не завтракал в то утро? Нельзя было). Может, Гагарин тоже вспоминал свою жизнь, оценивая те моменты в ней, которые привели его к этому главному — шагу внутрь космического корабля, который унес его к звездам? И как знать, какой момент в твоей жизни главный? Бывает ли так, что прошло уже, а потом оказывается, что он и был высшей точкой полета, апогеем жизни.

А та черта, которую я перешагну сегодня, будет чем? Может ли, что ошибкой? И вроде все уже решено и десять раз продумано. И зубы почищены и шнурки отглажены. Эх, не велик я как Гагарин! Да и вообще не историческая фигура. Так, безымянный солдат индустриальной войны. И нет у меня с собой даже серебристого космического чемоданчика. Сходство с легендарным космонавтом только одно — неизвестность за чертой. Не абсолютная, конечно. Гагарин знал, что там — космос и звезды, нет воздуха и все такое. И мне известно, что там — другие звезды, чем над моим домом здесь. И что меня там ждут, чего нельзя было сказать о Гагарине. Смешно было бы, если храбрый космонавт отважный перед самым люком уперся обеими ногами и руками и стал кричать на всю байконурскую степь — не полечу!! Не хочу!! Мог ли так поступить Гагарин? Не мог.

Но я — не Гагарин ни разу, и могу просто выйти сейчас из вагона метро, позже могу сказать в маршрутном такси остановить «на этой остановке». Или просто не сесть в этот самолет. И главный вопрос, который задаю себе сейчас — а могло ли быть по-другому? Некоторые встречи, события, люди, которые так или иначе поворачивали жизнь в ту или иную сторону. Есть такая штука — Судьба.. Вечные вопросы, типа, лезут мне в голову.

Глава 2

А в голове были ракеты. Сначала были они и может, в этом –то все и дело. Сколько себя помню, ракеты были всегда рядом. С начала рисунки и фотографии в детской энциклопедии, двенадцатью толстыми томами стоящей на полке за стеклом. Они зачаровали меня — рисунки космических станций, ландшафты далеких планет, на которые не ступала нога человека, фотография летчика космонавта Леонова, висящего вверх ногами в галактическом пространстве. На Леонове был замечательный скафандр, сияющий белизной в лучах космического Солнца. А через страницу была изображена принципиальная схема ракетного двигателя на жидком топливе — баки окислителя и горючего, двигатель и ТНА (турбо-насосный агрегат). В то время по телевизору показывали несколько фантастических фильмов, где люди в облегающих спортивных костюмах покоряли просторы Вселенной, или в котором какие-то умные дети делали ракету всем классом. Фильмы эти любили все мальчишки, а для меня они вообще были культовыми.

Когда в детском саду я рассказал, как устроена ракета, это вызвало неоднозначную реакцию детского коллектива. Большинству было интересно, конечно, хотя мало кто понял хоть что-то из объяснений. Непонятно, но зато как здорово! А один мальчик так вообще сказал сакраментальную фразу, которую многие повторяют, будучи уже взрослыми. Два слова, которые врезались в память. Вот они — «Самый умный?» И пусть еще юное, но уже социально вполне сформировавшиеся и разделившееся на фракции стадо, дружно заголосило: «Умный! Умный! По горшкам дежурный! Все горшки обошел — сам себя в горшке нашел!» И это был один из первых уроков в жизни, связанный с ракетами. Много позже я узнал о ракетах все. Или почти все. Но главное в ракетах не двигатель и не система наведения, не топливные магистрали и даже не масса полезной нагрузки. Главное в ракетах — не болтать о них со всеми подряд. Там где ракеты — там рядом тайна. И эта атмосфера некоего тайного знания, ключами к которому обладает далеко не каждый, тоже была еще одним аргументом в пользу моего пока пусть детского, но все же вполне осмысленного увлечения ракетами.

И позже ракеты никуда не делись из жизни. В шахтах на одной страшно секретной ракетной базе в степях Казахстана, на стартах космодрома Байконур — ревущие и грохочущие, на столбах пламени ракеты улетали к звездам. И даже в моей комнате — те, которые самостоятельно собирал из того, что продается в хозяйственном магазине. Не было тогда еще никаких расчетов и испытательных стендов, все делалось «на глазок». Но при этом эти первые маленькие ракеты, заправленные спичечной серой, летали и даже куда-то попадали. Может, мечта сделать самую «ракетную» ракету растет именно оттуда? Как там написал Рэй Брэдбери: «Р — значит ракета».

Ракеты хотелось и придумывать, и запускать. Потому к моменту моего окончания школы не стояло вопроса, в какой институт поступать. Все было и так ясно. И это было закономерным, в конце концов. Я просто шел по пути, который казался мне единственным моим, наиболее правильным и лучшим.

Кто-то скажет, что все это было случайно. А я верю. Верю, что сама судьба говорила мне: « Ракеты — это твое, парень!»

А толпа детей из дет садовского прошлого все тычет мне в спину пальцами, но теперь в их реплики вложен другой текст, короткое и хлесткое слово — предатель! «Предатель!» — выкрикнула девочка с нелепо торчащими в стороны косичками, которая, заметив, как мы с мальчишками разбили горшок с цветком, заверещала:

— Я видела! Видела! Всё будет рассказано!!

— Не говори воспитательнице! — просили мы.

— Тогда давайте мне конфеты!

Но, получив конфеты, эта маленькая дрянь все равно нас заложила, и нам влетело от суровой Нины Григорьевны. А потом, на прогулке, мы оттаскали ту девочку за эти нелепые косички за верандой, и нам влетело ещё. Но мы не жалели об этом. Вот ведь, покопаться в раннем детстве, так у всего, что в настоящем (и в будущем) оттуда ноги растут.

Этим то детям точно все равно до ракет. Думается мне, они просто хотят конфет, как та девочка. Типа, тогда они не заложат меня строгой воспитательнице.

Да и какой же я предатель? Повода так считать, вроде нет. Ведь это не рейс SU222 «Москва — Нью-Йорк». И я мысленно показываю детям язык и поднимаюсь наверх по короткому эскалатору станции метро Речной вокзал.

Глава 3

И с вагона на землю, на Казанский вокзал.

Папа, что ты сказал?

Тусклый свет на платформах

Бомжи на скамейках

Ну ка, дай телогрейку!

Развалился Советский Союз..

Максим Макловски

В принципе, насчет сладкой жизни в качестве взрослого и самостоятельного иллюзий никогда и не было. И ожидаемой оказалась одна вещь, плавно опустившаяся на плечи в вагоне поезда дальнего следования — ответственность. Отныне я и те, кто так же приехали в этот Вавилон отвечали за себя сами. Огромная сильная Империя разваливалась на части на глазах моего поколения. Одни ценности менялись на противоположные, на смену другим не приходило вообще никаких ценностей. Кто знал, что будет завтра? Очень немногие, а может, и вообще никто.

Итак, общага с клопами оказалась большой неожиданностью. В моем воображении клопы рисовались как некие мифические чудовища, наподобие минотавра, место которым только в темных страницах человеческой истории. Не знаю, как каждый из тех, кто поступил в этот ВУЗ, справлялся со всем этим. Я же воспринял это как личный вызов. И пусть на этих самых тяжелых первых курсах о ракетах даже речи не было, они были где-то впереди.

Мозги распухали от неведомых видов математик, а мы выживали как могли в том вселенском бардаке, наступившем с распадом Империи. К середине третьего курса осталась половина «участников проекта». К середине четвертого из тридцати поступивших в рядах студентов уцелело только двенадцать. Есть такой сериал — «Остаться в живых». А мы не снимались в кино, мы просто жили в то время.

Вот тут то и началось самое интересное. И не только про ракеты.

Глава 4

На большой зеленой доске мудрый человек рисовал сложные рисунки. В пересекающихся линиях угадывались очертания какого-то технического устройства. Сидящие за партами неофиты сосредоточенно переносили изображение с доски в свои тетради. Я же не менее сосредоточенно рисовал на столешнице задней парты истребитель Миг-29, в полпарты размером. После лекции мы уйдем из аудитории в буфет, а будущие поколения смогут любоваться совершенством линий, впаянных в лак стола. Не то, чтобы схема на доске была неинтересна, просто я уже знал наизусть компоновку БРДД на жидких компонентах, простая вещь. Как и все гениальное. Вон «иностранные гости» пускай рисуют и думают при этом, что тут им преподносят на тарелочке тайное знание.

— У кого есть вопросы по первой части лекции?

Вопросов ни у кого нет, все уже мысленно кто курит, кто по кофе.

— На вторую часть остаются только имеющие допуск. С остальными прощаемся до следующей недели.

Опечаленные сирийцы, иранцы и индийцы покидают помещение. Уж эти то точно, много бы дали за возможность присутствовать на этой второй части. Нет же, сейчас преподаватель, умнейший человек, с которым мы вместе недавно встретились на разгрузке холодильников на вокзале, будет «метать бисер» перед совершенно неблагодарной аудиторией. Для большинства из наших все эти баки окислителя и минометное разделение ступеней значат очень мало.

— Секретчик! Раздайте тетради..

Вихрастый Гоша проходит между рядами и каждому из оставшихся двенадцати человек выдает по толстой в клеточку тетрадке.

— А теперь, ребята, мы поговорим о по-настоящему реальных вещах..

Это и правда, интересно. И когда после лекции я задал пару вопросов преподавателю, он очень удивился. Сначала он ошарашено спросил, откуда мне известно, каким образом упомянутая проблема решается на БРДД последнего поколения. Когда я ответил, что решение проложить эти магистрали внутри баков очевидно и напрашивается само собой, профессор Проханов посетовал, как ему жаль, что я хожу не на все его лекции, и у меня могут быть гораздо лучшие результаты, будь иначе. На это мне оставалось только заметить, что и мне жаль видеть, как заслуженный ракетчик, лауреат Ленинской премии, вынужден разгружать холодильники на вокзале. «Такие уж времена» — посетовал Проханов, и мы разошлись в разные стороны: я — в буфет, а Проханов на кафедру. Мне и сегодня хочется надеяться, что тогда профессор понял меня правильно. Один ищет возможность, другой ищет причину.

Глава 5

Все таки кроме ракет значительное место в голове занимала еще одна тема. Это были женщины. Девочки в детстве, девушки, когда стал постарше. Женщины тоже были красивы, иногда даже больше, чем ракеты. Без этой важной составляющей моя ракетная жизнь была бы неполной.

Однажды, классе в пятом, мне нравилась одна девочка. Чтобы покорить непреступное сердце красавицы латышки Хельги я сотворил шедевр ракетной мысли.

На задней парте двоечник и хулиган Вадик Шапкин изображал лихую езду на Камазе, вертя в руках воображаемый руль. Он сидел на стуле слева, то есть на «водительском месте», и «переключал передачи», дергая несуществующую рукоятку правой рукой. При этом Вадик воспроизводил все звуки, сопровождающие езду на большом грузовике, как то — скрежет шестеренок и рычание мотора. «На кочках» Вадим подпрыгивал на своем стуле, стукаясь коленками о столешницу парты. Надо ли говорить, что весь класс угорал от смеха, наблюдая это бесплатное шапито. Конопатое лицо Вадика с близко посаженными бегающими поросячьими глазками на уроках не выражало и намека на работу мысли. К сожалению, единственная извилина, доставшаяся ему от отца алкоголика, пролегла не по поверхности головного мозга, а значительно ниже. Да и та была прямая. Хотя, почему к сожалению? Вот сейчас Вадик с засученными рукавами своего темно синего школьного пиджака совсем не выглядит удрученным. Заправский водила! Или звезда шоу бизнеса. Может, вырастет из парня знаменитый клоун. Надо бы заранее автограф взять...

Звонок, знаменующий собой начало контрольной по математике быстро разогнал всех по своим местам. «Бензин кончился...» — разочарованно протянул Вадик и как-то погрустнел, затих. Вдоволь насмеявшись, как и большинство остальных одноклассников, тоже сажусь за свою парту и думаю, что Вадик, в конце концов, счастлив по-своему, и для будущей карьеры водителя Камаза ему вряд ли ему понадобится математическое знание. Каждому — свое, как говорится.

Пробежав глазами листок со своим вариантом, удовлетворенно хмыкаю — работы мозга минут на десять. Все эти глупые задачи из категории «решите биквадратное уравнение» мало отличаются от: «У Пети было пять яблок, два он отдал Маше. Сколько яблок осталось у Пети?» Словом, тот же первый класс вторая четверть, только сбоку. Вспоминая, как тогда написал ответ на эту задачу: «У Пети осталось пять яблок, потому, что он жадный и все яблоки кушал сам!», открываю тетрадь и начинаю писать решения, сразу начисто. К чему бумагу зря марать? Закончив, смотрю на командирские часы, подаренные батей — в норматив уложился. Поверх написанных цифр кладу чистый листок в клеточку, приготовившись наносить контуры ракетной техники.

«Военная разведка» вчера донесла, что «вероятный противник» тайно разрабатывает «новейшую ракетную систему». (На самом деле вчера ко мне домой забегал Вовчик Пикин, Редискин сосед по парте, и поведал, что Редиска, мол, нехороший человек, «замыслил страшное» — совершить «технологический прорыв» и смастерить двухступенчатое изделие, дабы оставить меня в хвосте «ракетной гонки».) Догадываюсь, что Редиска, не глупый в целом парень, просто напросто не дал списать Вовчику, вот он и решил отомстить ему таким способом. Что там Редиска изображал на своих листках в клеточку, Вовчик разобрать не смог. «Рисунки какие-то ракетные.» — большего из него вытянуть не получилось. Ну и ладно, мы и сами с усами. Обойдемся и без банального копирования чужих технических решений.

Странно, через годы в институте на студенческом жаргоне мы называли свои чертежи «рисунками», а «чертить» звучало как «рисовать». А тогда, в пятом классе, рисунки на клетчатых листах, вырванных из тетради по математике, мы гордо называли «чертежами». Прятали их, передавали друг другу «шифровки». Шпионили друг за другом, наблюдая в бинокль, как «конкурирующая фирма» испытывала свою «ракетную технику» на «испытательном полигоне» — стадионе за школой. Это нормально, в конце концов. Кто-то играл в «Драктаньяна», насмотревшись «Трех мушкетеров», кто-то — в индейцев, начитавшись Фенимора Купера. А наша игра называлась «Конструкторское бюро», в неё мы играли, насмотревшись на стартующие настоящие ракеты.

Но только карандаш провел первую линию, как Ленка, соседка по парте и подъезду, тянет меня за рукав — просит решить и её вариант тоже. С математикой у неё не очень, потому решаю помочь. Не последний аргумент — Вовчик, которому Редиска отказал в аналогичной просьбе. Ладно, пять минут, а аккуратно все сама перепишет, не хватало еще, чтобы Шанаева за мной шпионила. А так, нечем будет Редиске перекупить Ленку.

Моя VVC-55 была двухступенчатой! На топливо была потрачена астрономическая сумма, по сравнению с которой меркнут затраты Пентагона на программу Звездных войн — целых десять рублей! На изготовление топливных шашек двигателей только серы от спичек ушло три стакана плюс несколько пачек гидропирита, используемого в качестве окислителя. Восьмидесяти сантиметровая ракета должна была стартовать из «шахты», а не со штыря из толстой проволоки. Ко всему прочему в головной части был спрятан не парашют, а настоящая боевая часть, на придумывание которой был потрачен целый урок литературы.

Испытания были за школой, во время большой перемены. Зрители следили за пуском из-за ограды хоккейной коробки. Я поджег запальный шнур, отбежал и тоже спрятался за дощатым забором. Старт — в облаке дыма на ревущем факеле ракета взмыла вверх. Через десять секунд работы двигателя первой ступени ракета была уже точкой в небе, а еще через четыре произошел подрыв головной части. Эффект был ошеломляющий и на несколько дней я стал героем школы. Это сладкое бремя славы.. Обо мне говорили, со мной советовались по «ключевым вопросам ракетостроения».

Только вот та девочка даже не пошла смотреть на испытания. Она сказала, что нет времени на глупости и осталась в классе. И перестала для меня существовать с той минуты.

Так эта неделимая связка ракеты-женщины и шла со мной по жизни.

Глава 6

Помните старый советский мультфильм, где история тандема «мужчина — женщина» была показана в разных исторических эпохах? «Любимая! Я поведу тебя к самому краю вселенной! Я подарю тебе эту звезду!» — втирал в уши женщине волосатый предок посреди пещеры. И то же говорил очкастый ботаник с козлиной бородкой своей жене на кухне. Слово в слово эти слова звучали в гулкой тишине космического корабля, бороздящего просторы вселенной, пока жена отважного покорителя космоса мыла эмалированную кастрюлю. Глаза женщины при этом были полны вселенской же безысходности.

И я всегда любил смотреть этот мультик. Кусок бытовухи, с юмором изображенный режиссером на телеэкране, меня, семилетнего мальчишку, интересовал мало — в то безоблачное босоногое время я мало разбирался во всех нюансах семейных перипитий. Главным была картинка кусочка будущего. Наряду с основной мыслью фильма: «Ну вот, ничего не изменилось», — на экране наглядно был показан технический прогресс. И когда после кухонной современности по экрану среди мерцающих звезд летел космический корабль, то сердце замирало и становилось больше, как от соприкосновения с неким сакральным знанием — в тот миг приоткрывалась завеса тайны, скрывающей Завтра. Будущее, в котором люди могли запросто летать к другим звездам. Будущее, в котором люди в белоснежных халатах жали руки космонавтам-героям, установившим флажок на далеких планетах далеких систем.

«Тайны микро вселенной

Эпоха фотонных ракет

Будущие поколенья

Жители дальних планет»

Так пели ребята из группы «Биоконструктор».

И я так ждал это будущее, всеми мыслями стараясь его приблизить. Научно популярные книжки по астрофизике и эволюции звезд появились на моих полках гораздо позже. А тогда я просто рассматривал «Детскую энциклопедию», да наклеивал на стену космические картинки из журнала «Наука и жизнь», рисовал другие планеты акварельными красками и развешивал свои фантазии рядом. И когда в новостях объявляли об очередном успешном выходе на орбиту космического корабля Союз, душа уходила в пятки от священного трепета — люди улетали в космос.

Где бы я ни был, в каких бы местах ни жил, звезды всегда были рядом. Стоило только поднять голову ясной ночью, и вот они — протяни руку и звезда скатится тебе на ладонь. А знаете, какие звезды в пустыне? А какие звезды над пусковой площадкой космодрома, на которой уже установлена ракета — носитель? В свете прожекторов видно, как корпус дымит при заправке жидким кислородом, вокруг — тишина, только сверчки тихо стрекочут в камнях. А потом вдруг тишина кончалась…

И сегодня в этом мегаполисе, среди его асфальтового рая и сплетения проводов, среди рева подземки и пылающих в пол неба рекламных огней мне так не хватает пушистых глаз далеких миров за окошком.

Впрочем, есть и здесь одно замечательное место, своего рода звездный храм, культовое сооружение, в котором звезды становятся ближе. И можно приехать, купить билет, сесть в удобное кресло и на время лекции погрузиться в дивный мир эпохи межзвездных полетов. Много раз бывая в Планетарии, всегда я представлял, что лектор, спокойным голосом рассказывающий о тайнах других планет и красотах межзвездных дорог — это астронавт, прилетевший только что из беспримерного полета, который привез чемоданчик, набитый тайнами и загадками. И вот он достает из этого серебристого портфельчика разные волшебные штуки и показывает мне. Сам он, ясное дело, тоже в серебристом полетном костюме с молниями-стрелочками на голове. Лектора не видно за кафедрой, и ничто не рушит эту иллюзию.

В тот осенний вечер было как-то особенно мерзко на улице. Грязное месиво хлюпало под ногами, падал мокрый снег. Дел этим воскресным днем у меня особых не было и ноги сами понесли к храму Серебряных звезд. До начала оставалось еще часа два и надо было как-то это время потратить. Потому я ходил по дорожкам зоопарка, который был совсем неподалеку и заглядывал в вольеры, выискивая попрятавшихся от холода зверей. Посетителей не было почти совсем, не то что летом.

И тут я увидел девушку, она стояла около клетки с пумой. Именно с пумой, а не пустой. Почему-то зверь подошел близко и рассматривал одинокую посетительницу. Ее волосы волной падали на белый плащ, через плечо перекинута сумочка, в которой бабец сосредоточенно копалась. Содержимое женских сумочек всегда было для меня загадкой, не особо интересной, но копаться они в них любят подолгу и с наслаждением. Не знаю, что в тот момент дернуло меня заговорить с ней. Она копалась в своей сумочке, и это слегка раздражало, портило безмятежность воскресного дня.

— Прелесть, правда? — заметил я, встав рядом. Она прервала свое увлекательное занятие, и чуть удивленно посмотрела на меня своими огромными глазами. Они были зелеными, глаза Катрин.

— Красивый зверь, — согласилась она, — наверное, ей холодно.

— Почему ей? Впрочем, я не силен в физиологии. Но, если ничего не путаю, пумы живут в горах, так что ей-ему не должно быть холодно. А вот Вы, фройляйн, совсем замерзли.

— Да, пожалуй, — и она посмотрела на дымящийся бумажный стаканчик кофе в моей руке. Кофе был мерзкий, растворимый из пакетика, но второй компонент в стакане перебивал этот минус. Вторым компонентом была горячая вода.

— Глоток горячего кофе мне не помешает.

— С удовольствием поделился бы с Вами, только я уже пил из стакана.

— Я не это имела в виду! — удивленно сказала она, и рассмеялась:

— Но, по крайней мере, в чувстве юмора Вам не откажешь!

— Поверьте, фройляйн, под этой курткой кроме чувства юмора скрывается немало интересного, и последний романтик с радостью откроет Вам все свои секреты!

Мы еще постояли немного, обмениваясь вопросами-ответами, поглядывая на большую кошку в клетке. Первые вопросы и ответы, которые обычно мало что значат. Что мне могли сказать о Катрин те факты, что она учится в юридической академии, живет на Юго-Западной, что ей в октябре будет двадцать один, и что в зоопарке она совершенно случайно? По большому счету, все это было мало интересно. Что самое главное в женщине? Что выкидывает вверх стержни-замедлители атомного реактора? Глаза, взгляд — они попадают в самую душу, и могут остаться там очень надолго. Иногда бывает, что навсегда. А зеленые глаза Катрин.. Я ни у кого не видел таких раньше.

Дождь усилился.

— Слушай, Катерина, я тут в планетарий собрался. Не составишь ли ты мне компанию?

— Планетарий? Оригинально! А что не в кино?

— Там покажут кино, только документальное. Это может показаться тебе красивым. Да и чего здесь осталось делать под таким-то дождем?

— В принципе, я согласна. Какая разница, куда? Только бы подальше от этого дождя со снегом. Там продают чай или кофе?

— Должны продавать. Внизу буфет есть, вроде. А в буфете знаешь что?

— Что же?

— Угадай!

— Ну.. Пирожные, наверно? — подумав, предположила Катрин.

— В буфете — буфетчица! — и я торжествующе поднял кверху палец, рассмеявшись от собственного остроумия. Моя новая знакомая тоже весело засмеялась.

— Ну, тогда пошли, наконец?

— Ну, тогда пошли! — она подхватила меня под руку и мы зашагали к выходу из зоопарка.

В холле планетария и правда, оказался прилавок с пирожными и ребристыми кексами модификации «Школьник-2». От Школьника-1 они, кажется, отличаются включениями изюма. Пока Катя отоваривалась, я увлеченно разглядывал огромный шар модели Луны, выискивая море Спокойствия.

— Вот ты где! — раздался сзади звонкий Катин голос.

— Знаешь, в детстве я мечтал походить по Луне. — я обернулся и взял её за руку. — Пойдем места занимать, начало скоро.

В зале мы сели почти по центру. Белый купол начал меркнуть, искусственное небо над нами окрасилось в сиреневый, потом в темно синий и вот над головой засияли звезды. Красотища! Катрин прислонилась к моему плечу и прошептала: — Ничего, если я к тебе поближе?

Я ощутил, как её губы коснулись моего уха, очень слегка и ненавязчиво. Но этого было достаточно, чтобы графитовые стержни замедлителя выскочили из активной зоны реактора. Поцелуй был бесконечным, как иллюзорная вселенная над нашими головами. Потом мы сидели, лектор зачитывал знакомые мне с детства сведения о созвездиях и классах звезд, и под его спокойный голос я не заметил, как она уснула у меня на плече.

Тогда мне это казалось необычным. Ещё час назад я был совершенно один в этом городе-монстре, а сейчас на моем плече спала красивая девушка, и в тот момент мне казалось — это начало чего-то. Чего-то большого и очень хорошего. Я ещё совсем не знал Катрин. Не знал о всех её заморочках и прибамбасах. В ту минуту моё бытие обрело некую целостность, к ракетам прибавилась необходимая составляющая — в моей жизни появилась Женщина. А вот та ли это самая женщина, тогда я не мог ещё знать.

Лектор снова перевоплотился в звездного странника, мы летели на мощном звездолете через лабиринты бриллиантовых созвездий. Совершали посадку на Луне, высаживались на Марсе и бродили среди его красных равнин и ущелий. И когда «небо» стало снова светлеть, Катерина всё ещё сладко спала, уткнувшись мне в плечо.

— Тебе понравилось? — спросил я на выходе из зала.

— Знаешь, я проспала почти весь фильм.

— Это был не фильм! — возразил я несколько озадаченно, — Это была лекция! Про звезды и Марс!

— Да какая разница, Максим? Могли бы и просто в кафе посидеть. Марс, звезды над головой.. Главное это кто рядом! — деловита рассудила Катя. — Мне понравилось спать у тебя на плече. Ты уютный. Но слишком большой романтик!

— А это что, большой недостаток?

— Ну.. Не слишком большой.

Тогда я не обратил внимания на эти слова. На необитаемом заасфальтированном острове я повстречал Её. До этого момента в моей не слишком путевой жизни было всякое — пустыни и горы, звезды и ракеты, институт и друзья. Но вот появилась она, и я совсем не представлял, что с этим делать. Тогда я готов был простить отсутствие интереса к звездам, ракетам и загадкам на тропинках галактики. В конце концов, в её городской жизни по схеме «город — дача» не было звезд над стартовыми площадками, и лектор в планетарии не мог видеться ей облаченным в серебристый скафандр со стрелочками–молниями на висках. И я прощал ей этот, с моей точки зрения, недостаток. Тогда это не казалось таким уж принципиальным. Тогда ещё не казалось...

Сейчас за окном маршрутки такой же мерзкий снег с дождем, как в тот день. И ещё плотная пробка из автомобилей, тянущееся, видимо, до самого Шереметьево. Потому газелист (очень специфическая категория граждан) едет по обочине и пассажиров, вцепившихся в свои дорожные сумки и чемоданы, бросает друг об друга как пехотинцев в БТРе при движении по пересеченной местности. Кто-то произносит: «Не опоздать бы на регистрацию..». Это точно не про меня, слишком хорошо я все подготовил и времени у меня с изрядным запасом.

Глава 7

Быть собой — привилегия, которая дается не каждому и не всегда надолго. Казалось бы — чего проще? Жить, не пытаясь построить в глазах окружающих некий образ, подающий тебя в более выгодном свете. Очень рано мы усваиваем простую истину — в жизни нужна маска. Ещё лучше — чемодан с театральным реквизитом, помогающий создать образ, к которому мы потом привыкаем, срастаемся с ним, и вот — кажется, что мы такие и есть, все в имидже.

Я задумываюсь на минуту. Обычно жизнь людей меняет, и меняются люди тем больше, чем сильнее жизнь бьет их по башке. Мало меня жизнь била? Может, кого-то больше, но простую истину — что процесс взросления есть цепь разочарований длинною в жизнь, я знаю на личном опыте. Но не ощущаю своих лет. Порой даже кажется, будто люди вокруг просто притворяются взрослыми от того, что боятся показаться смешными и несерьезными — в мире взрослых это смертельный грех. Чтобы достигнуть успеха в мире взрослых, нужно быть «солидным» или хотя бы казаться таким. И не дай Вам Бог проговориться на работе, что покупаете вагончики к своей игрушечной железной дороге. Человек в толпе постоянно думает, как выглядит в глазах других взрослых, это как обратная связь в системе управления ракеты. Все эти взрослые дядьки с ног до головы «в имидже», говорящие в свой мобильник «слушаю» таким тоном, словно по телефону сейчас начнется интерактивное совещание со странами ОПЕК о повышении квот на добычу нефти. Мальчики, изо всех сил старающиеся выглядеть «правильными пацанами», пьющими «правильное» пиво, слушающими «правильную» музыку, «реальными» или как там это еще называется. И в любой, даже самой заплеванной забегаловке сначала нужно показать, что у тебя самые крутые яйца, а уже потом можно что-либо обсуждать. Встречают по одежке, и провожают по одежке.

Лучше быть, чем казаться, или лучше казаться, чем быть? И быть кем?

Может, я ошибочно полагаю, что есть выбор?

Тем не менее, есть у меня одно хобби — склеивать пластиковые масштабные модели самолетов.

Помню, как в детстве мы играли на реке, что текла около одного далекого военного гарнизона. Тихая прозрачная заводь, совсем без водорослей и с каменистым дном. Мы брали пластмассовые модели самолетов, цепляли к ним кусок пластилина для балансировки и запускали их под водой. Самолетики медленно снижались в водной толще, наглядно демонстрируя нам свои характеристики обтекаемости.

Сейчас я делаю «вечерний коктейль»: наполняю молоком пол литровый фарфоровый бочонок с фотографией PzKw-6 «Пантера» сбоку — подарок моего друга. Теперь три ложки сахара, ложка растворимого кофе и размешиваем до полного растворения компонентов. Мешать нужно долго, компоненты холодные.

Мой друг собирает танки Второй мировой, а я самолетики. И у меня тоже есть свой стеллажик. И мы регулярно раз в месяц мотаемся «на клуб», что-то вроде рынка стендовых моделей в ДК «Компрессор» на шоссе Энтузиастов. Антон всегда выбирал что-нибудь гусеничное и с пушкой, а я что-то сверхзвуковое и мощное.

Почему не совместить приятное с полезным? Катя вроде бы придерживается концепции «главное не где, а с кем». Так что мешает вытащить её в субботу утром съездить с нами на ярмарку мечты? Потом, может, посидим где, плюшек поедим вкусных.

В трубке долго звучат длинные гудки. Я держу её у уха левой рукой, а правой листаю каталог Italery — производителя масштабных стендовых моделей. Когда я уже подумал, что дома у Катьки никого сейчас нет, трубку все-таки сняли.

— Алё! Кто это? — слышу я запыхавшийся голос.

— Главное управление имперской безопасности! — шучу я в своей манере.

— А, это ты, Макс … — разочарованно произносит Катя. — Я думала, мама звонит.

— Ты как будто не рада звонку?

— Да нет, рада. Как дела?

— Дела предстоят исключительно приятные. Есть одно конструктивное предложение.

— Ну?

— Мы с Антохой едем завтра утром «на клуб», модели покупать. Ну, ты знаешь, я тебе показывал у себя на полке. Можем вместе съездить.

— Ну вы с Антоном как дети, честное слово! Вам сколько лет, Макс? — саркастически спросила Катрин.

— Ты знаешь сколько мне лет. При чем здесь это? — обижаюсь я.

— Модельки самолетов! Самому не смешно? Знаешь, Макс, я вообще удивляюсь, как ты можешь жить в этом городе с таким несерьезным подходом к жизни.

— При чем здесь подход к жизни? Завтра же суббота! Почему не потратить утро на любимое хобби?

— А вот у Светки парень субботу тратит не на любимое хобби, а торгует джинсами на рынке! Сразу видать, человек серьезный.

— Это и есть его увлечение, торговля джинсами?

— Это его работа. А увлекается он.. Да какая разница?

— В общем, не поедешь.. — вздыхаю я.

— Не поеду. — подводит черту Кэт.

— Ну тогда в другой раз. Придумаю что-нибудь более удачное. Пока?

— Погоди! Если я не хочу ехать с вами в этот.. Как его? Ну, ты понял. Это еще него подземчто я не хочу с тобой встретиться. Ты сказал, утром поедете? А в обед приезжай ко мне! — сменила Кэт гнев на милость. — Я же соскучилась по тебе.. — добавила она совсем уж эротично.

— Вот это другое дело! — повеселел я. — тогда часам к двум я у тебя.

— До встре-ечи ! — произнесла Катрин и чмокнула трубку.

Хорошо в метро субботним утром! Никакой давки. Можно спокойно зайти в вагон и сесть на одно из множества свободных мест. И никакого: «Тетушка Камбала! Уберите сумку с моей ноги!» «А куда я её поставлю?!» Никаких потно-плотных объятий множества человеческих тел.

Колеса грохочут на стыках рельс, вагон выныривает из темноты тоннеля на станцию, будто звездолет из пространственного перехода, опять ныряет в тоннель. К концу своего подземного полета решаю, что постараюсь найти модель SR-71, американский стратегический разведчик, который выглядит как фантастический драккар из Звездных войн.

С Антохой мы встретились посередине пути, на станции метро Боровицкая. Еще через полчаса мы поднялись по эскалатору станции Авиамоторная, весело промаршировали по мосту над железной дорогой, и вошли в дом культуры Компрессор. Недолго побродив между прилавков с разноцветными коробками пластиковых сборных моделей, я нашел то, что искал. Антон же долго колебался между моделью Ис-3 и Фердинантом. Наконец выбор был сделан в пользу Фердинанта, и мы отправились в дальний конец зала, где продавали краски, лаки и инструменты для их нанесения.

Антон помимо нескольких разноцветных баночек еще хотел приобрести аэрограф. Этот маленький прибор, размером чуть больше шариковой ручки, позволял быстро и аккуратно наносить краску на модель. Наше внимание привлекли двое парней, которые что-то оживленно обсуждали около лотка с аэрографическим оборудованием. Мы постояли, послушали. Складывалось впечатление, что в таком инструменте эти ребята хорошо разбираются. Потому Антон спросил, а что они могут рекомендовать купить ему. Ребята оказались общительными, и , посоветовав Антону остановить свой выбор на японском аэрографе Ивата, спросили, что он собирается им рисовать. Услышав, что маленькие стендовые модели, парень, представившийся Вадимом, поделился, что они с другом сейчас занимаются новой темой, аэрографией. Как он рассказал, они пробуют делать рисунки на автомобилях. Показал несколько фотографий. Рисунки были действительно, очень красивые. Я бы даже сказал, как настоящие, словно живые. Из обычных легковых автомобилей получались шедевры художественного дизайна. Я заметил, что сам неплохо рисую, но аэрографом работать не пробовал. «А чего рисуешь –то?» — спросил Вадим. «Да пейзажи космические. Туманности, планеты, звезды.» «Ты это, вот что, подгребай как-нибудь к нам в гараж, когда будет время. Попробуешь порисовать вот этим. Если получится, может поработаем вместе.» — предложил Вадим. Мы обменялись телефонами, они рассказали еще несколько слов о технологии создания таких рисунков. Идея меня заинтересовала, и я решил обязательно заглянуть к ним в мастерскую. В любом случае, даже если ничего из этого не получится, будет интересный опыт. А если все таки получится, то дело обещало быть денежным. Ведь за эксклюзив всегда хорошо платят.

Через неделю мы созвонились, и я подъехал к ним гараж, который они немного модернизировали под художественную студию. Технология оказалась несложной. Но как и все на свете, требовала определенных навыков работы с инструментом. Все оказалось просто. Слой лака на машине немного затирался, на подготовленную поверхность в несколько слоев наносился рисунок, затем покрывался слоем лака, и эксклюзивный шедевр был готов. К концу дня мне стало понятно, что руки мои растут откуда надо, и что если потратить на это занятие какое-то время, то рисунки на бортах машин у меня получится изображать не хуже, чем у моих новых знакомых. Вадим и Степан только начинали новое дело, еще один человек им был очень нужен, и они тоже были рады этой случайной встрече на ярмарке стендовых моделей. Договорились, что я буду к ним заезжать по крайней мере через день, чтобы потренироваться и освоить приемы работы с аэрографом.

Но это было через неделю. А в тот день, зажав подмышкой длинную картонную коробку, сразу после ярмарки я поехал на метро Юго-Западная, к Катрин.

.

Глава 8

Все панельные дома с виду похожи — настроили одинаковых многоэтажек, глазу вроде уцепиться не за что. Ан нет! Если приглядеться внимательнее, то каждое такое коллективное жилье — муравейник имеет свои неповторимые штрихи к портрету. Этажность разная, цвет стен иногда различается. У одних цоколь повыше, у других его как бы и нет. Но главное глазу не видно. По настоящему неповторимый колорит в современную застройку добавляет запах подъезда, который в каждом свой. Люди даже представить себе не могут, сколько оттенков и разных нот имеет обычный запах кошачьей мочи. Если сюда добавить еще несколько составляющих, как то — пепельницы в стеклянных банках, стоящие у дверей и лифтов, запах краски, побелки, пролитого пива, дохлой крысы, застрявшей в мусоропроводе, в той или иной степени присутствующих на лестничных пролетах, то получатся совсем неповторимые коктейли и букеты ароматов. «Ах, каков купаж!» — вдыхаю я, в который раз заходя в Катькин подъезд. Коты в нем, видимо, мутировали. Хотя, есть у меня сильное подозрение, что не их лап это дело.

Пока лифт везет меня на девятый этаж, самый верхний, читаю плещущую искрометным юмором настенную живопись. Жители подъезда, видимо, давно поняли тщетность своих попыток отмыть пластиковые стены лифтовой кабины, но при этом нашли оригинальное решение проблемы. Заключается оно в коррекции надписей, придающей им безобидный вид. Вот, например, в прямой, как удар ледорубом, аксиоме: «Машка — б…!» буква «Б» исправлена на «В»,, «Л» на «А», а мягкий знак в конце бранного слова на «В». В многочисленных же словах из трех букв, написанных разными шрифтами, в букве «Х» добавлена вертикальная палочка, превратившая её в «Ж». Кто-то при этом настойчиво продолжал писать неприличное слово сразу за получавшимся «Жуй», и в конце концов надпись из этого глагола опоясала лифт по кругу. Ага, последнее слово не успели исправить.. Ну, вот и Катькин этаж.

Звоня в дверь, я мысленно нарисовал себе образ своей девушки, идущей открывать в коротком халатике выше колен. Образ мне понравился, и настроение мигом улучшилось. Ключ поворачивается в замке, дверь открывается и, наконец, передо мной стоит…. Катькина мамаша!

— Ну, чего стоишь? Проходи, раз пришел! — тепло приветствует она меня с порога.

— Здрасте.. — выдавливаю я и прохожу в коридор.

— Катя! Тут к тебе пришли! — орет Вера Павловна в глубины двухкомнатной хаты Катрин. Таким голосом обычно зазывают покупателей румяные крепкие тетки, торгующие мясом на рынке: «Свининка! Свежая! Подходим! Покупаем!» И чего не сказать: «Доченька, к тебе твой Максим пришел! Выходи, встречай!», так нет же, словно телеграмму почтальон принес. Откуда она здесь вообще взялась в столь неурочный час? Ведь должна была на даче овощеводством заниматься.

— Я сейчас! — доносится приглушенный закрытой дверью голос Кэт со стороны ванной.

— Ладно, заходи пока она там плескается. Чай пить будем. — по хозяйски пригласила меня на кухню Вера Павловна.

На кухне я сел у окна, втиснувшись между столом и радиатором отопления, прямо напротив каких-то дикарских людоедских масок, висящих на стене. Маски эти привезла сама Вера Павловна из своей поездки в какую-то далекую островную страну, где она румянила на пляжах свои окорока во время отпуска. С тех пор она считала себя крупным специалистом дикароведом и спорить с ней в вопросах особенностей культуры черноногих людоедов, съевших Кука, было бесполезно. У неё вообще по любому вопросу было только два возможных мнения: одно — собственное, другое — неправильное.

Своего мужа, Филиппа Александровича, женщина-вамп Вера Павловна называет не иначе как Филька, и обращается с ним фривольно. Помнится, как-то пребывая в гостях у Катрин, мне довелось увидеть достаточно жесткую сцену семейной тирании. Тираном, как нетрудно догадаться, выступала мама моей девушки.

Мы сидели с Катрин за кухонным столом и пили чай, под конфетный акомпанимент. Папаша Катрин при этом копался в какой-то большой кастрюле, стоящей на столешнице рядом с электрической плитой. Он стучал ложкой об алюминиевые края, и довольно чавкал, поглощая ее содержимое. Мы с Катрин были заняты разговором, и старались не смущать «главу семейства» своим присутствием. И в этот момент, когда в мире царили мир, гармония и взаимопонимание, на кухню зашла Вера Павловна...

«Ах ты, Филька!!» — с негодованием вскричала она: «Я на вечер оставила, а он стащил и съел, паразит!!!» Словно фурия она подскочила к Филиппу Александровичу, схватила его за ухо, и принялась таскать по кухне, словно нашкодившего кота. Отец Катрин вяло отбивался. Сцена глумления закончилась выталкиванием Филиппа Александровича с территории кухни, и победным возгласом Веры Павловны: «На ужин ничего не получишь!!» Погодя, я спросил Катрин: «Твоя мама всегда так с отцом?» «А-а.. Папа..» — пренебрежительно ответила Катрин, поставив ударение в слове «папа» на последнем слоге, на французский манер.

Вот сейчас Филипп Александрович вышел из туалета, и неуверенно мнется с ноги на ногу, стоя в дверях кухни.

Я вежливо здороваюсь с жертвой феминизма в отдельно взятой семье. Отец Катрин неразборчиво пробурчал что-то в ответ и исчез за поворотом коридора.

— Ну, рассказывай, как твои дела? Всё ракеты свои изучаешь в институте? — начинает разговор Вера Павловна.

«А Вы всё помидорами своими в ларьке торгуете?» — хочется ответить мне вопросом на вопрос. Но ответить я не успеваю, так как дверь ванной распахивается и на пороге появляется Катрин. В том самом махровом халатике.

— Да, мам, он всё так же изучает ракеты! Бота-аник! — шутя произносит Катрин и запускает мне в волосы руки, подойдя сбоку.

Она садиться слева от меня, закинув ногу за ногу, халатик слегка распахивается. Эх, как некстати нарисовалась здесь эта Вера. Павловна.

— Доча, ну хоть ты ему объясни, что ракеты это сейчас не актуально! Ведь о будущем надо думать. — восклицает Вера Павловна, ставя вскипевший чайник на соломенную подставку, — Максим! Ну куда ты пойдешь с этим своим дипломом? Кончилась холодная война, не нужны больше никому твои ракеты!

— Мам, да ему бесполезно объяснять! Я уже столько говорила.. Только вот люблю я этого.. мечтателя! — заявила неожиданно Кэт и шутя схватила меня за горло. — Так бы и задушила!

— Кать! Ты чего?! — обалдела Вера Павловна. — Раньше времени его душить не стоит!

— Это она шутит так, не волнуйтесь,— поспешил успокоить я, разворачивая конфетную обертку . — Всё же мне непонятно, почему Вы думаете, что с моим дипломом работы не найти. Ничего не кончилось. И никогда не закончится. С тех пор как обезьяна слезла с дерева, на Земле не было ни одного дня без войны. Так почему завтра будет иначе?

— Работу-то ты найдешь, в бюро конструкторском за копейки. Тебе оно надо? Вот продукты питания тоже всегда нужны, к тому же, это деньги приносит.

— А почему, Вера Павловна, Вы сомневаетесь в моей способности зарабатывать деньги? Это с работой может и не быть связано напрямую.

И я начинаю рассказывать им про новых знакомых, про эту новую интересную тему с разрисовкой элитных бричек.. Некоторое время они молча слушают, вставляя иногда едкие замечания. А потом Катрин произносит:

— Слушай, Максим. А может я поговорю со Светкой? Она место на рынке для тебя найдет.

— Катрин! Я тебе про высокое искусство, а ты мне опять про базар! Ладно, будь ласковой, подай мне еще пирожное. Проголодался я что-то.

Глава 9

— Ну ладно, — Фёдорыч поднимается из-за стола, на котором сложены опорные трафареты и эскизы, — Пойду, пожалуй, не буду тебе мешать. Рисовать ты уже умеешь, советы давать не буду. Только вот что, устанешь — не усердствуй. Времени ещё пару дней есть. Качество важнее.

— Это само собой, Федорыч! Качество будет на уровне.

Я тоже поднимаюсь со стула и провожаю его до двери. Потом некоторое время пялюсь на черный корпус Нисана, на бортах которого мне предстоит изобразить всадников апокалипсиса на конях. Глянцевые, ещё недавно лакированные бока огромного, похожего на танк внедорожника, теперь, после затирки скотч — брайтом стали матовыми. Теперь можно налепить вырезанные заранее трафареты и начинать напылять разноцветные слои в строго определенной последовательности. Этапов много, да и ночь длинная. Верно сказал Федорыч, это именно тот случай, когда поспешишь — людей насмешишь. На миг я представил, как утром приходят мои новые коллеги, а на боках машины шкодливой рукой написаны слова из трех букв, которые обычно пишут на заборах и стенах. Ага, те самые — мир, май..

Вздохнув, я оторвался, наконец, от созерцания поля действия и подошел к стопке опорных трафаретов. Так, это первый контур..

Ночь хороша не только звездами. Ночью обычно лучше работается. Хотя, возможно, это только моя точка зрения. Вот Катрин, наверняка, спит уже давно.

Катрин… В последнее время всё с ней как-то стало сползать в плоскость взаимных упреков и претензий. Начиная наносить первый слой (основной белый), я вспомнил то время, когда с ней все ещё только начиналось. Как мы радовались, когда получалось вырвать у жизни кусок свободного времени и провести его вместе. Вспоминал её звонкий смех, её слова. То чувство, которое появилось у меня к ней почти сразу, буквально через несколько дней. А сейчас она с каждым днем становилась всё дальше и дальше. И это было не просто, ведь чувство осталось. Оно никуда не делось, вот в чем штука. И это уже начало становиться проблемой. Я готов был простить ей многое: равнодушие к моим увлечениям и интересам, её твердолобый прагматизм. В конце концов, может, и правда, в зубастом современном мире очень мало места для звездной романтики. Но и с тем, что место в нем есть только для упертых в торговлю джинсами Петь парней Свет, я был не согласен. Что-то по жизни я стал всё более убеждаться в простой истине — бесполезно переделывать людей, переубеждать их в чем-то. Неблагодарная это задача. Вот и Катрин..

В любом ядерном реакторе уран в конце концов превращается в свинец, если не подбрасывать свежих дровишек.

Ракеты ей, видите ли не нравятся! Надо ей на день рождения подарить банку с помидорами, вот смеху будет! А ещё лучше — продать!

В последнее время я уже перестал понимать, где кончается мнение её мамы, а где начинаются собственные мысли Катрин. Увезти бы её на какой-нибудь далекий испытательный полигон в центре пустыни, подальше от мощного аппарата идеологической промывки мозгов, возглавляемом министром пропаганды Верой Павловной. Туда, где только мы, звезды и ракеты. Только что-то мне всё больше кажется, что не поехала бы Катрина никуда. Ей комфортно в своей биосфере.

Глава 10

— Ну я же знаю, что ты списал! — Кашин В.А. , профессор, наш преподаватель по баллистике, потрясает в воздухе листком бумаги, исписанном выводом формулы прямой интерполяции, действительно «скатанным» мной вчистую десять минут назад со шпаргалки, которой позавидовал бы сам 007, такая она миниатюрная и ладненькая.

— Ты же на половине лекций не был! Сможешь хотя бы объяснить, что написал?! — продолжает негодовать Виктор Алексеич.

По другую сторону стола сидит Катя с параллельной группы и морщит лобик. Перед ней рисунок — круг, изображающий Землю, а над кругом нарисована ракета, такая, как её изображал Циолковский, пуля с крылышками позади. Интересно, что за коварный вопрос ей задали..

— Виктор Алексеич! Вы же сами постоянно учили, что главная задача — научить студента работать с информацией и литературой! Да, я не помню наизусть все эти выкладки, но уж объяснить точно могу. Вот как это получается…

Начинаю объяснения, воздух перестает сотрясаться от негодования моим разгильдяйством. Кстати, воздух такой весенний, ветер задувает в открытое окно аудитории, за стеклом майское солнце и холодное пиво. За окном весенние женщины, в конце концов.. В последнее время я стал обращать на них внимание, и это удивительно. Не сторонник я слезливых песен типа: «На тебе сошелся клином белый свет.» Клин клином вышибают. Вот только клина нет подходящего.. Эх, Катрин.. Забыть тебя будет трудно, но странно, теперь это не кажется мне таким уж невозможным.

В общем, если сдам сегодня, отмечу.

— Ну ладно, что написано понимаешь. Теперь из написанного выводи формулу обратной интерполяции. Сиди рядом и решай. Выведешь — сдашь!

Так, в принципе, все понятно, но есть нюанс.. Если при прямой мы можем предсказать, как пройдет траектория ракеты дальше, то при обратной можем знать, как она летела до. Никогда не мог понимать математику в чистом виде, только в применении к чему-то.

— Готово! Вот..

Ещё через три минуты объяснений и двух вопросов по ходу наконец слышу долгожданные слова.

— Ладно, давай зачетку. На Гос оценку сдал. Ну, Катя! Так куда же направлено ускорение свободного падения в стартовой системе координат?

Я замираю от всей тупости этого вопроса. Вопроса из начального курса физики для средней школы. «Куда направлена сила тяжести, дети?» — спрашивает Марь Иванна.

«К центру Земли!» — хором отвечают ученики. Еще вспоминается Ньютон и яблоко, упавшее ему на голову. Да в любой системе, хоть стартовой, хоть связанной, ускорение свободного падения направлено вниз! Но Катя этого, видимо, не знает, или не понимает. Она ходила на все лекции, и у неё аккуратный и полный конспект. Наверное, это самый лучший конспект в нашей группе. Однако ответа на вопрос школьной программы она не знает. Вопроса, с которого начинается «Р» — ракета. Да, даже на тройку не светит.

Кашин, не выдержав, берет рисунок, ставит в центре пулевидной ракеты точку и проводит стрелку к центру круглой Земли.

— Вот, Катя. Конспект у Вас хороший, на лекции ко мне ходили, но пятерки не получается. Четыре.

Не то, чтобы я онемел. Чем больше живу, тем меньше удивляюсь. Катя выучила все формулы как попугай, она их старательно перерисовала из памяти без ошибок. Камеру сгорания от ТНА она вряд ли отличает, но «на пятерку не дотянула». А ведь могла!

— Так! Те, кого устраивает гос оценка — зачетки на стол.

Вот ведь, фортуна! Непредсказуемая вещь. Посидел бы подольше со всеми, так и не было бы этого напряга, получил бы свой трояк без проблем. А может, это я так утомил Кашина.

В кафе взяли по двойному кофе и по круглому кексу с изюмом. За столиком сидели впятером — из нашей группы мы с Антохой и Андрэ, да сосед мой Федя с иранским студентом Арифом. Наша кафедра называлась СМ1, а их — СМ2, по номерам соседи, да и по тематике не так далеко. Наша называлась «ракеты-носители», а Федина с Арифом «ракетные двигатели». С Арифом я был только немного знаком, однажды мы с Федором приобрели холодильник у окончившего институт земляка Арифа. Тот, отъезжая на историческую Родину, распродавал некоторые элементы своего быта, которыми успел обрасти за время учебы в России. Некоторые из этих ребят, иранцев и сирийцев, были семейными, и их жены с детьми жили с ними же. Таким образом, десятый этаж в студенческом кампусе, выделенный для них специально, представлял собой как бы кусочек Ближнего Востока. Держались эти товарищи обособленно, живя своим отдельным миром, и наши студенты пересекались с ними разве только на лекциях, да на лабораторных. Ну, на тех, на которые пускали иностранных гостей Империи. И во время многочисленных студенческих попоек по поводу закрытой сессии, или просто особо сложного сданного экзамена, никому из студентов в голову не приходило «заглянуть на десятый» и пригласить иностранных товарищей на огонек. Все наши помнили коронную фразу товарища Сухова: «Восток — дело тонкое!». Тонкое, непонятное, деликатное. Так чего к ним ходить, типа: «Парняги! Одолжите соли немного!»? Да и не пили они на своем десятом этаже. А Федя так вообще рассказывал, что не пьют они водку вообще! Действительно, никогда не было слышно через открытые окна десятого этажа громких воплей, вроде: «Мало, мало нам водки! Мало нам, мало закуски!».

Ариф не был женат. Но невеста ждала его в Иране. Парень он был любознательный, учился не «для галочки», и часто приходилось видеть их с Федором. В меру бородатый Ариф и Федор, в своих круглых очках похожий на ученого злодея, частенько сидели и обсуждали какую-то техническую магию, которой учат на СМ2. А так, как с Федей мы соседи по комнате, то с его иранским товарищем я всегда здоровался, пару раз кофе пили между лекциями, говорили о разном, о политике и о жизни вообще. Мне все было интересно — а как у них ТАМ. Однажды спросил его — вот, говорят, у вас на Ближнем Востоке все очень вежливые, улыбаются друг другу. Но одна улыбка означает «я рад тебя видеть», а другая «завтра я убью тебя!» И как научиться понимать? «Приезжай — узнаешь!» — отвечал Ариф со смехом. «Да чего я у вас там забыл?» — говорил я. «У нас девушки красивые!» — отвечал Ариф. Парень он был общительный. И казалось, что человек он не из тех, которые имеют «второе дно» и прячут в кармане гранату. Вот и сейчас он сидит, кушает пирожное «песочное», и, кажется, что его «привет!» и в самом деле означает: «рад тебя видеть».

Рассказав историю про сданный зачет, замолкаю.

— Да ладно, на трояк сдал и порядок. Нам главное диплом получить. — произносит Антоха.

— Не в этом дело! Сам— то Кашин понимает, что эта корова в ракетах не понимала и никогда не поймет? Так почему он ей ставит четыре? — отвечаю я.

— Кажется мне, прекрасно он все понимает. И то, что у неё в башке одна извилина, и то, что по окончании института она ни минуты не будет работать по специальности. Поэтому ему и по фигу. А что он нас с тобой дрючит, так может ещё надеется, что за ум возьмемся.

— Надеяться никому не запрещается. Окончим мы с тобой и пойдем в КБ работать за сотку зелени в месяц, с голоду не умрем. Место дадут в общежитии. На туалетную бумагу, конечно, хватать не будет...

— Ну, хватит о грустном! — встревает Антоха, — Может, двинем сегодня куда?

— Куда, например? — прищурившись, говорит Андрэ.

— Ну.. В клубешник из не дорогих, попьем напитки, танцы сделаем, поохотимся заодно.

— Кому чего — а вшивому баня! А нашему Драктаньяну — бабы! — смеется Андрэ.

— А чего? Опять весна на этом свете! Смотри — солнце светит! Небо синее! А вот — стакан! А вон — баба красивая пошла! Живи и радуйся! — оптимизм так и лезет из нашего друга.

— Федор! — спрашиваю я, — Как тебе такая мысль? Двинем, что ли? Давно не расслаблялись!

— Не.. — разочарованно протянул мой сосед, — Мне еще последний остался, готовиться буду сегодня..

— Ну, как знаешь! Официант! Кофе нам еще! –Антоха шутливо размахивает пустой чашкой, обращаясь в сторону сидящей за кассой буфетчице. Буфетчица Нюрочка при этом показала ему язык и обиженно отвернулась.

— Не, парни, я тоже не смогу..

— Чего ты, Андрэ? Когда еще последний раз вместе выбирались в люди?

— Да мне тут дело срочное нарисовалось, а я забыл совсем.

— Дело зовут Ирочка? — мы смеемся.

— Ладно, понимаем, у тебя свое кино. Но мы пойдем!

— А куда пойдете? — неожиданно спрашивает Ариф.

— Да есть пара мест на примете. Вот Мастер, хотя бы. Там культурно, и не слишком по рабоче крестьянски.

— А меня возьмете?

— Да ты же не пьешь!

— А я и не буду. Просто у меня есть друзья, давно хотели с ними сходить в такое место.

— Знаешь, дорогой, Party без пива — деньги на ветер! — вставляет Антоха.

— Друзья то твои с вашего десятого этажа? И конечно, тоже не пьют абсолютно. — добавляю я.

— Да нет, они вообще ливанцы, и живут не в кампусе.

— Ливанцы, это где Ливия? — спрашивает Андрэ.

— Да, брат! С географией у тебя в школе было неважно! — смеется Антоха, — В Ливии — ливийцы, а ливанцы — в Ливане!

— А что они здесь делают? Учатся, что ли? — спрашиваю я.

— Вот познакомитесь — и спросишь! Я уверен, тебе они понравятся!— улыбается Ариф.

И мне очень хочется спросить его — ну а сейчас то ты чего улыбаешься? Чего-то мне кажется, что на этот раз неспроста.

-Давай по пиву сегодня, сессию закрыли все-таки.

— Знаешь, мне теперь его респект в виде четверок и пятерок в принципе не нужен. Я для себя буду знать и уметь. Этакий подпольный конструктор получится. — высказываюсь я уже когда пьем пиво около набережной Яузы.

— Кстати, как там твои замуты с тачками? Нарисовали чего уже?

— Да, на прошлой неделе сдали клиенту, визжал от восторга. Так что и за почин можно.

— И много бабла срубили?

— Ты не поверишь, брат. Полторы штуки. Неплохо для начала?

— Это на всех?

— Не.. Мне персонально. Ну, каждый, типа, за свой участок отвечает. Шеф клиента привел, пацаны тачку подготовили, я нарисовал, другой лаком покрыл, опять все деталюшки прикрутили и готово. На все про все три дня. Рисовал два.

— Не хило! А что рисовал?

— Сбоку три коня. На одном смерть в черном плаще, на другом скелет в рыцарских доспехах, на третьем тоже скелет, только из огня весь. Война, голод и смерть. На капоте монстр с клыками а сзади гриб атомный.

— И кто такие страсти заказывает? Дубу дать можно! Скелеты на конях!

— У богатых свои причуды. Да и тачила дорогущая. Это один хороший знакомый шефа.

— Да так и разбогатеть не долго!

— Ты это, не болтай кому не надо, незачем это. Только тебе, как другу.

— А твоя знает?

— Нет. Делился так, по телефону мыслями разными. Так она все идеи обгадила, посмеялась, назвала фантазером и прочее. Отбила охоту делиться. Да и вообще, что-то кризис жанра на этом фронте. Причем давно. Как послушаешь, так уши вянут. В последний раз отмочила, что в институт я поступил не престижный и не перспективный. Вот, говорит, окончишь, пойти тебе будет некуда, только в КБ за пятнадцать копеек.

— Так пошли её куда подальше! Должен тебе сказать, дружище, все прогрессивное человечество в лице нашей тусовки опечалено. Мы давно с негодованием следим за развитием твоего романа.

— Не долго негодовать осталось. Я уже и сам понимаю, только не могу пока соскочить. Последней капли не хватает.

— Ну, значит не все потеряно, раз сам понимаешь.

— Грядущие выходные могут этому поспособствовать.

— А полторашку зелени куда пустишь?

— Тут надо подумать. Можно тупо просадить, можно отложить. А можно изменить условия быта. Быт заел, понимаешь. Не, живем, вроде, дружно. Но шумно и тесно, тусняки эти бесконечные. Покоя хочется, чтобы придти, телек включить, в тишине подумать.

— У вас там в общаге есть одно «но», сессии сдавать легче, когда все рядом. Ведь в прошлую я сам от вас не вылазил, так и жил с вами чуть не месяц.

-Ну, если только для этого, то да. А так, при первой возможности валить надо оттуда. И возможность такая плавно вырисовывается. Хату снять где-нибудь в спальном районе гринов за двести. За триста — с мебелью и телефоном.

Глава 11

— Привет, Катрин! Это я..

— Я узнала, привет.

— Давно не виделись. Как ты насчет провести совместно завтрашний вечер?

— А я завтра не могу! Я совсем забыла — Светка, моя сестра двоюродная, очень просила к ней приехать. В общем, поеду к ней в Серпухов.

— А ничего, что мы планировали провести выходные вместе?

— Слушай, Макс! Это, что — упрек? Я не жена тебе всё-таки! И пока сама решаю, куда пойти и что сделать.

— Ну конечно, конечно! Какие вопросы.. Только ещё день назад у тебя не было никаких планов. У меня есть один разговор к тебе.

— Макс, разговор придется отложить. Светке я сейчас нужнее, у неё кризис с мужем, мне просто необходимо её поддержать. Не получится, извини.

— Ну пока. Счастливо съездить.

При подготовке к этой встрече, к этим «переговорам на высшем уровне», я готовился почище, чем МИД к переговорам по СНВ-2. И тут все эти планы и тактические построения мигом рушатся! «Знаешь, я на выходных уезжаю к сестре!» — скатертью дорога, радость!

Почему-то в этот момент мне вспомнился Васисуалий Лоханкин из «Золотого теленка», заливающий свои страдания океанами чая. Представив образ этого жалкого персонажа терпилы, я произнес вслух: «А может быть так надо? Может в этом и есть сермяжная правда?» Отчего меня вдруг пробрал смех. Ну нет, тухнуть весь вечер только потому, твоя дама сердца плохо с тобой обошлась? Да и моя ли она, в конце концов? И была ли ей хотя бы на миг?

Я посмотрел в зеркало и увидел бесенят в своих глазах. На часах только девятнадцать, город ждет..

Клубным челом меня не назовешь, но с Антохой мы иногда выбирались «в люди». Уважал меня он за две вещи — за то, что не пил нахаляву никогда, и за один случай в «Пилоте», когда повел себя «правильно» и не «заочковал». Это было тогда свежо и модно: «Пойдешь сегодня на Rave-party?». И студенты вполне могли себе позволить сходить в не очень дорогое заведение, «подвигать телом» — поплясать, с людьми пообщаться. Как это — себя показать, на людей посмотреть.

Если учесть, что в этот раз к нашей сплоченной на такого рода культурно массовых мероприятиях компании присоединятся иранский студент Ариф и его некие загадочные ливанские друзья, то вечер обещал быть особенно интересным.

Мы с Антохой довольно долго прождали их на входе Мастера. Полчаса «джентльменского опоздания кончились, а Ариф и компания так и не появились на наших локаторах.

— Ну все, еще десять минут — и ныряем внутрь! — решительно произносит Антон: Может они вообще не придут!

— Да, может, не срослось у них чего. Или передумали просто. Ладно, десять минут ждем — и валим на ТВД!

Театр Военных Действий — так Антоха называл любое место, где представлялась возможность поохотиться, то есть завести предварительное знакомство с парой тройкой девиц, чтобы в возможной перспективе (желательно, краткосрочной) это знакомство трансформировать в более близкое. Терминологию эту: «ТВД», «цель по курсу слева», «идем на перехват» — мы утвердили как-то быстро и легко. Еще бы, оба — из семей военных. Различий только, что мое детство было пустынно ракетным, а Антохино — ракетно-морским, батя его до перевода в Москву командовал огромным подводным крейсером, с ракетами, естественно.

Так и вышло. На ТВД два боевых товарища вошли в старом составе, кадрированной роты не получилось. С ходу развернувшись в боевое построение, мы зашли на первый круг для бомбометания... В общем, у барной стойки сразу засадили два раза по пятьдесят водки, поглазели на поле действия, и прыгнули в толпу танцующих, пошевелить суставами.

— Э! О! У! А! Калюмбалялюля! — выкрикнул Антоха. Сотка водки начинала вставлять, и вечер переставал быть томным. Уже через пяток минут глаза-сканеры моего друга зафиксировали «приоритетную цель», и кадреж начался. Я только отметил, что любитель блондинок перекинулся парой фраз с какой-то длинноволосой и вообще длинной девахой (она точно на полголовы была выше его), та рассмеялась, и они вместе переместились обратно в сторону барной стойки. Мой друг — ходячий С-300, одна ракета — одна цель. Мне же чего-то приспичило дать джазу. Музычка понеслась какая-то особо энергично бодрящая, и на танцполе я решил поотжигать подольше. Вспышки стробоскопов высвечивали алтернативные прически танцующих, диджей время от времени выкрикивал: «Давай, давай, давай!», было весело и позитивно. Вспомнив о Катрин, я весело рассмеялся.

Вдоволь оторвавшись, нашел я его быстро — столик, за которым Антон уже угощал каких-то кобылок мороженным, был совсем недалеко от танцпола. Девушек было две — та, с танцпола, и, видимо, ее подруга.

— А ... поручик Ржевский! — произносит мой друг, и я плюхаюсь на стул рядом.

— Смотри ка! А вон и наш любознательный иранец — говорит мне Антон, кивая головой влево. Я слегка поворачиваю голову. Действительно, белая рубашка Арифа сияет в ультрафиолете за столиком на некотором удалении от нас. Сидели они впятером — Ариф, еще два каких-то парня, и две девушки. Видимо, это и были ливанские друзья Арифа с подругами.

— Приехали все-таки. Как они мимо нас прошли то?

— Да они просто опоздали на полтора часа!

— Ага, может у них так принято, на полтора часа опаздывать! — рассмеялся Антон.

— Что, знакомых встретили? — спросила блондинка Наташа, новоявленная знакомая моего друга.

— Ага, это Максовы друзья.

— Да я их впервые вижу! К тому же далековато они сидят, и видно их плохо..

— Ну так иди, познакомься! — сказал Антоха и опрокинул еще пятьдесят грамм.

— Да, насколько я понимаю, у них там гармония. Сидят, болтают. Чего им мешать?

— А иранец то прыткий оказался! И на фига мы им тогда понадобились? Сами зашли, за столик сели... Слушай! А давай приколемся! Пошлем им пузырь шампанского, и поглядим чего будет!

— А давай! — согласился я, и подал знак весьма кстати проходившему мимо официанту.

— Слушай, уважаемый! Отнеси ка от нашего столика бутылку шампанского во-он тем людям. Да, тот столик. Скажи — это от нашего стола, вашему столу.

— Мы тоже хотим шампанского! — капризно надула губки подруга антохиной Наташи.

— А вам — мороженное! — заржал Антоха, — Ладно, ладно.. Сейчас будем вам и шампанское, и кофе с какавой.

— Смотри, смотри! Несет он шампанское! Внимание на экран! — он толкнул меня в плечо через пару минут. И правда, официант поставил шампанское по адресу, кивнул в нашу сторону и, видим подняговорил, порученный ему текст послания. Те что-то стали живо обсуждать. Девушки засмеялись, а Ариф помахал нам рукой. Один из его друзей поднялся и направился к нам.

— Ну все Макс, сейчас восточные люди тебя убивать будут! — заржал Антон.

— Очень смешно, блин!

Нет, с такой улыбчатой рожей точно не на разборки ходят.

— Добрый вечер! Меня зовут Карим. Спасибо за шампанское — сказал он, подойдя к нам: Мы приглашаем вас сидеть вместе.

— Да мы не поместимся там все! — рассмеялся Антон.

— Слушай, ты развлекай тут этих твоих, а я схожу таки. — шепнул я Антохе: — Интересно все же, новые люди. Да и не вежливо как-то отказываться, раз зовут. Я туда, и обратно! — подмигнул я Маше, подруге Наташи.

— А почему свою девушку оставили? — спросил Карим, как только я поднялся со стула.

— Знаешь, Карим. Давай на «ты», хорошо? Так мы с другом только что с ними познакомились. Вот представлюсь вашей компании, и назад, продолжать знакомство, а то товарищ останется без огневой поддержки.

— Какой поддержки?

— Моей поддержки.

— Ладно, двигай уже, истребитель прикрытия! — сказал Антоха, и наклонился к уху Наташи. Та громко и пошло заржала.

— Разрешите представиться, Максимус Цезарь, центурион десятого легиона «Жаворонок», конструктор баллистических ракет! — произнес я сходу, еще не успев присесть на стул, который Ариф предусмотрительно позаимствовал у соседнего стола, пока мы с Каримом совершали свой путь от нашей с Антоном компании: — Мой друг, к сожалению, не может покинуть свой окоп на поле боя, у него там важная боевая операция.

Второй друг Арифа представился Эмилем. Его спутницу звали Назрин, а подругу Карима... Темные волнистые волосы ниже плеч, брови соколиные вразлет, а глаза... Блеск звезд всей Вселенной, и глубина всех океанов.

— Лаяль! — произнесла она. И мир вокруг замер. Люди вокруг стали двигаться, как при замедленной записи. И лучи стробоскопов можно было разделить на отдельные вспышки, стреляющие в толпу танцующих. Ее красота... Она просто оглушила меня, эта ее красота. «Нервы мои — стальные канаты.» — пронеслакь в голове. Эта девушка сидела почти напротив, чуть правее. Ее глаза сияли светом какого-то сказочного, иного мира, ее улыбка была ярче тысячи солнц. Но это была чужая девушка, девушка Карима. Он, Карим, в этот момент был занят откупориванием пузыря шампанского, и, мне очень хотелось надеяться, не заметил, насколько меня контузило при виде его подруги. А заметила ли она?

— Ну, давайте за знакомство! — произнес Карим, и мы подняли бокалы.

— А ты всегда говоришь, как солдат? — спросила Лаяль, когда мы чокнулись.

— Нет, просто в такого рода местах у нас с другом своя терминология.

Она смотрела на меня поверх бокала и улыбалась. Потом отпила маленький глоток и улыбнулась опять.

— Ты неплохо танцуешь! Где так научился? — обратилась она ко мне снова.

— Так получается, когда я пью свой национальный напиток, русскую водку. А ты что, видела нас там? — я сделал жест в сторону бодро скачущих на танцполе людей.

— Ариф вас заметил, и сказал нам, что вы его друзья. А ты станцевал бы со мной?

— А разве твой парень, Карим, не будет против?

— Не будет! — сказала Лаяль, — Хотя мой брат никогда не выпускает меня из поля зрения! А ты подумал, что он и я.. — она обернулась на Карима, — Брат, ты слышал?

Лаяль рассмеялась. Словно все горные реки зазвенели в ее смехе, будто запели все утренние птицы. Я смотрел в ее глаза и чувствовал, как испаряются последние остатки моего арийского самосознания. Самые красивые русские девушки? Что за чушь?

Значит, это только ее брат! Позитивная новость.

— Тогда и я спрошу. — произнесла она, поставив на стол бокал, из которого только едва отпила: — А вот твоя девушка не будет против?

— Это та, что осталась с моим другом? Они обе его девушки! — нашелся я, — Такой вот он оригинал! Слушай, Лаяль, ты хорошо говоришь по-русски. А Ариф сказал, что вы ливанцы. И какими судьбами ты здесь, в Москве?

— Это просто. Папа работает здесь, ну и мы с родителями. К тому же я учусь.

— Где, если не секрет?

— В МГУ, на психологическом.

— О! — я поднял руки вверх: — Сдаюсь! Психологи, читающие в душах.

— А я слышала, у вас говорят так: «русские не сдаются!». Это не про тебя?

— Вопрос в том, кому сдаваться. Сдаться тебе — это честь для солдата империи. Так что можешь считать меня своим пленником, красавица!

Она снова звонко рассмеялась и скромно опустила глаза. После взглянула на меня опять, и с улыбкой произнесла:

— Я подумаю, солдат, брать ли тебя в плен.

Карим что-то обсуждал с Арифом, Назрин кокетничала с Эмилем (в отличие от Лаяль, она была Эмилю не сестрой, а именно его девушкой). Они общались между собой, а я сидел напротив ливанской девушки Лаяль и не слышал никого, и не замечал ничего вокруг. Шампанское, налитое сверху водки, стало делать свое черное дело, я чувствовал, что начинаю пьянеть по серьезному. В такой ситуации надо было либо стремительно сваливать, либо срочно повышать градус. Встать и уехать, когда напротив сидела такая красота, не представлялось возможным. Начинать жрать водку, когда, опять же, напротив сидит такая красота, тоже было не лучшим выходом. Был и третий вариант — сбегать в туалет и, наклонившись к белому фарфоровому другу, громко позвать на помощь Ихтиандра. Дилемма решилась неожиданно просто, домой засобирались они. Карим (он был старшим братом) посмотрел на часы, произнес что-то на незнакомом мне языке (на ливанском, что ли?), и ближневосточные люди засобирались домой. Мы поднялись из-за стола и направились к выходу. То, что она сейчас вот так уедет, мозг не принимал. И я пошел за ней, как привязанный, пробурчав что-то вроде: «Я провожу». Пьяный, непонятно от водки смешанной с шампанским, или от красоты ее глаз.

Как оказалось, приехали они на своей машине, какой-то черной и широкой, я не слишком силен в названиях иномарок. Пассажиры устало стали занимать свои места внутри салона. Карим сел за руль, Ариф занял место рядом, а Назрин с Эмилем полезли на заднее сиденье. Лаяль обернулась ко мне.

— Ну, Максимус, пора прощаться?

— Это значит, больше не увидимся?

— Знаешь, я не хожу в такие места. Просто сегодня братья с собой взяли, для компании. А мне сегодня все равно вечером было нечего делать, вот я и пошла.

— Надеюсь, вечер прошел не без пользы?

— Еще не знаю. А для тебя?

— Думаю, этот вечер мне уже не забыть. Даже, если бы я захотел этого.

Братья уже второй раз звали ее садиться в машину. А она стояла рядом и смотрела на меня своими завораживающе колдовскими глазами. Сейчас она уедет, и я больше не увижу ее?

— Лаяль.. Ты.. Телефон оставишь?

— М-м.. А у тебя телефон есть? Давай лучше я твой запишу! Я позвоню!

— Обещаешь?

— Обещаю! Ну, счастливо тебе провести остаток вечера! — сказала Лаяль и, уже садясь в машину, обернулась ко мне: — Осторожней с водкой, солдат!

Она хлопнула дверью, и машина отчалила от тротуара. Я постоял какое то время, глядя вслед удаляющимся красным габаритным огням, и развернулся обратно ко входу в клуб.

Антохи нигде обнаружить не удалось. Видимо, он уже свалил куда-то воплощать в жизнь свои гусарские амбиции. Я сидел у барной стойки и с регулярными интервалами стрелял залпами по пятьдесят грамм. Старый солдат империи, центурион десятого легиона «Жаворонок» был смертельно ранен. Девушка не оставила свой телефон. А то, что она записала номер, могло быть всего лишь вежливостью. Действительно, на кой черт такой шамаханской царице сдался нищий студент оборонного ВУЗа? Я повторил ее имя. Лаяль... В школьном отрочестве в моей комнате над столом висела карта мира, и когда гранит математических наук поддавался особенно неохотно, я всматривался в разноцветные фигуры на карте с названиями разных стран. Ливан.. В отличие от Андрэ я даже мог показать эту страну на карте, и уж никак не перепутал бы с Ливией. Еще была Детская энциклопедия, том 10 «Зарубежные страны». Про Ливан там было совсем немного, но в память врезалась фотография очень необычных деревьев, растущих на склонах гор. Их ветки росли не вверх или вниз, а вытягивались горизонтально, это были кедры.

Ливан — для меня это была только маленькая страна где-то на Ближнем Востоке. Там, вроде, обычно неспокойно, постоянно постреливают. Ливан в моем сознании ассоциировался с хроникой из «Международной панорамы». Но что там за народ мне было совершенно неизвестно. Человеком часто правят стереотипы, и ливанцы представлялись мне некими дикарями с калашами наперевес, стреляющими во все, что движется. Лаяль.. То, что в той далекой стране может быть такая красота, как она, шло вразрез с этим стереотипом. Стереотип разбился вдребезги. В голове вообще не укладывалось, как такая красота возможна во Вселенной.

Нажирался я все больше и больше, и краем сознания понимал, что если немедленно не остановиться, хорошо это не кончится. В большом городе с пьяным может случиться что угодно. Нарваться на шпану или милицию, которая так же, как и шпана с легкостью может надавать палками по голове и так же вывернуть у жертвы все карманы, а можно и просто банально попасть под машину. Редкий ночной прохожий, увидев лежащее на тротуаре тело, просто пройдет мимо. Один из десяти, возможно, подойдет, и убедившись, что человек дышит, продолжит свой путь, подумав — напился, вот пусть и валяется. Пьяный — вне закона. Каждый раз, напиваясь водки «в лучших русских традициях», мы забываем чем рискуем. Русская рулетка по-русски.

«Я и она? Невозможно.. Напьюсь, и забуду»

Глава 12

— Как тебя зовут? — человек в белом халате трясет меня за плечи. Даже сам смысл вопроса доходит до меня с трудом, но тут я понимаю, что НЕ ЗНАЮ как меня зовут! Врач громко продолжает повторять свой вопрос.

— Где ты живешь? Как твое имя?

— Я не помню! Я спать хочу!

— Не спать! НЕ СПАТЬ! — врач сыпет пощечинами.

— Вспоминай! Твое имя?

— Сережа? Миша? Я правда не помню!

— Сейчас не вспомнишь — можешь вообще себя не вспомнить!— он смотрит в мои прыгающие скачками слева направо глаза: Что ты помнишь последнее?

— В клубе были, пили, плясали. Больше ничего не помню. А, вот еще..

И тут я вспомнил. Её звали.. Лаяль! Она была.. Да, а она называла меня — Максимус! Значит, это мое имя. Нет, мое имя — Максим. Всё, вспомнил. Только не помню, как здесь оказался.

— Максим! Меня зовут Максим. Живу в общежитии МГТУ, мой адрес.. Где я?

— Институт скорой помощи Склифасовского. Всё! Всё, спи теперь. Теперь можно. Вот таблетки выпей. Может, обойдется.

И я закрыл глаза.

Это даже не сон, картинки вспыхивают в голове одна за другой. Образы сменяются словно в калейдоскопе. Вот подо мной проносится зеленый лес. Я скольжу над верхушками деревьев, словно истребитель, совершающий полет на предельно малой высоте. Внезапно лес кончается и впереди открывается вид на далекие вершины гор, покрытые снегом. Я глубоко вдыхаю и лечу над пропастью, поднимаясь все выше навстречу горным вершинам. Высоко над ними белые зубцы скребут темно синий небосвод. Внезапно картинка сменяется. Морские волны шелестят на прибрежных камнях. Жемчужная пена рассыпается в лучах солнца. На берегу стоит девушка. Она смотрит на меня и что-то говорит. Я не могу понять ее слова, почему-то мне кажется — она зовет меня.

Солнечный свет через закрытые глаза видится красным. Чья-то рука держала мою ладонь и другой гладила её сверху. Я сжал пальцы и поймал эту невидимую руку. И открыл глаза. На стуле рядом сидела девушка из сна. В окно светило солнце, я лежал на больничной кровати под мятым белым одеялом и не мог понять, почему сон не кончается. Я смотрел на неё, она на меня и мы ничего не говорили. Солнце пробивалось через прядь её волос и рассыпалось на длинных ресницах.

— Как ты меня.. — начал было я, но она сразу перебила.

— Молчи, ничего не говори. Врач запретил с тобой разговаривать. — и добавила:

— Помнишь меня?

— Помню. — язык еле ворочается, голова словно ватой набита и её слова доносятся будто издали.

— К тебе пустили только на десять минут, так что приду завтра. Я тут принесла тебе сок, ананасовый, твой любимый, кажется.

— Лаяль — я медленно произнес её имя. — Лаяль из Ливана. Так ты мне сказала.

— А ты — Максимус Цезарь, конструктор баллистических ракет, так сказал мне ты.

— Я так сказал? Я просто учусь в ракетном институте.

— Знаю, знаю. Молчи сейчас. Я пойду, приду завтра. А ты выздоравливай.

Она сжала мне ладонь и вышла, пройдя мимо строгого вида мед сестры, принесшей на маленьком подносе разноцветные кучки таблеток в пластмассовых стаканчиках с именами больных сбоку. В окно сквозь морозные узоры светило солнце.

Полулежа в кровати, начинаю рассматривать помещение палаты. (Лежать полностью не получается — сразу начинается «вертолет», комната переворачивается перед глазами и я валюсь на бок.) Итак, здесь я уже двое суток. Напротив меня лежит весь поломанный в аварии дядька. Мне он напоминает волка из «Ну-погоди!», всего замотанного в бинты и гипс, с гирьками грузиками, которого пришел навестить заяц. Еще пара бабулек, да древний, как мамонт дед. С этими что случилось сразу не скажешь. Видимо, причина проста — никто не вечен, и их уже на кладбище с фонарями ищут. Тем не менее, все мы тут более менее в одной ситуации, побывавшие на границе жизни. И самое смешное, я совершенно не помню, как там оказался. Провал. Добрый доктор рассказал мне пока делал обход, что возможно через месяц или два получится вспомнить, но чтобы я не очень надеялся, ибо тот участок коры мозга может быть потерян навсегда. И что мне повезло, как мало кому в жизни везет. Типа, мог вообще себя не вспомнить. «Родился ты заново, вот что с тобой, образно говоря. С такими черепно-мозговыми люди навсегда в каталку садятся. А так редкий случай в моей практике..» — поделился со мной Айболит.

Потом, к моему удивлению, он долго спрашивал меня про жизнь и детство, про друзей и рекомендовал вспоминать, пока здесь лежу. Да и делать все равно особо нечего.

Друзья.. К этой категории граждан часто мы относим слишком многих. А ведь говорят, друзей не бывает много. Вот когда в босоногом детстве грохнулся с велосипеда, (переднее колесо которого попало в траншею под телефонный кабель, так что я перелетел через голову и сломал руку), то целая толпа одноклассников и дворовых товарищей стояла в коридоре больницы и кто-то сочувственно спросил: «А больно было?». И вроде ощущаешь себя героем — руку сломал! И вроде смотришь — как много вокруг людей, которым ты не безразличен. Вот они, друзья! Но все не так просто. Тут подумалось раз, а существует ли вообще такая категория человеческих отношений? И когда ты очень сильно убежден, что окружен друзьями, или просто людьми, которым ты не безразличен. Кто примет участие, кто скажет — держись, и все такое. А подумай, много ли в мире тех, кто любит тебя на самом деле? На деле оказывается, что таких людей до обидного мало.. «И тепло ваших глаз, и тепло ваших рук, одолжи мне рейтузы, физрук!».

Вот и эти три рыла, нарисовавшиеся сейчас в двери палаты, вроде как, друзья. Сосед по комнате Шурик, сосед по парте в группе в институте Андреас, и еще Федя. Федя не с общаги, он москвич. Но москвич не коренной.

Я как раз допивал стакан сока. Странный вкус. Это и есть ананасовый сок? Она сказала, мой любимый? Очень может быть…

— Здорово, подонок! — дружески приветствовал меня Шурик:

— Ха-а! Ну вообще, жалкое зрелище, конечно! — произнес Андрэ.

— Ну, рассказывай!

— Да не чего рассказывать. Не помню ничего. Даже как здесь оказался не помню.

— Ну это известно, скорую то я вызывал. — начал рассказывать Саша.

— среди ночи ты приперся, пьяный, башка разбита, сильно разбита. И глаза дергаются, я не видал никогда такого, испугался даже. Вот и вызвал скорую. Так они тебя забирать не хотели! Мол, пусть полежит, проспится, само пройдет. Я им говорю — пишите расписку, что отказались забрать, а то он, ты то есть, на руках у меня помрет, так меня посадят за неоказание помощи.

— И чего?

— И мигом забрали, вот чего. Да, а паспорт твой бомж какой-то на охрану принес. Сказал, что нашел на улице.

— Интересно…

— Тут тобой интересовались.. Девка какая-то. На следующий день позвонила, тебя спросила. Ну, я ей рассказал где ты очутился. Кстати, это кто? Голос такой прикольный.

— А Кэт не звонила?

— Звонила. Да только ничего про тебя не спрашивала. Так, пробивала вскользь, типа как дела, чем там занимаетесь. В общем, я не стал ей ничего говорить.

— Это ты правильно сделал.

— Ого! Я слышу здоровые нотки настоящего мужика! Наконец-то наш товарищ решил послать кое-кого куда подальше?

— У «настоящего мужика» пивное пузо, и от него пахнет порохом и носками. Так что это ты не про меня. Да и некого посылать уже.

— Макловски! Еще пару дней назад ты жизни без неё не мыслил. И ты не хочешь поделиться с нами, своими товарищами по оружию, какая кобыла перешла дорогу твоей Катьке, да так, что ты и не паришься даже? Колись давай!

— Это государственная тайна. Придет время — расскажу, рано пока.

— Как зовут хоть?

— Вот если я вам скажу её имя, так у вас точно будут вопросы. Имя необычное.

— Просдоха, что ли?! — прыскает Шурик.

— Очень смешно! Чего там в институте, расскажи лучше.

— Семестр к концу подходит, сессия скоро. Так что если хочешь успеть сдать, надо тебе выбираться отсюда.

— У меня теперь другое ощущение. Великое ощущение, друзья мои. Что все только начинается.

Так я и провалялся две недели в Склифе, с головой, тупой от таблеток и внутренних поломок. Проверенные «партийные товарищи» навещали меня несколько раз, а девушка из сна с необычными глазами приходила еще чаще. И всегда приносила ананасовый сок, который я хотя бы за это уже считал своим любимым. И за то, что именно с того момента, как я вспомнил её взгляд, с того момента вспомнил себя.

Приходили также «легионеры», так мы называли уже себя, парни из «тринадцатого». Жалели, что я не в седле, так как желающих «разрисоваться» становится больше, а готическую тему лучше меня никто не рисует. Больше других сокрушался Федорыч, он принес цветные дизайны, которыми долго размахивал перед моим носом, демонстрируя драконов по бортам.

Именно поэтому на очередном обходе я попросился на волю.

— Ты еще не долечился, еще неделю лежать минимум! — возразил мне врач.

— Дел много накопилось, ждут меня там! Да и тут у вас койку занимаю, а есть те, кому нужнее это место.

— Раз попался к нам — долечивайся до конца! Что там без тебя, Земля остановится?

— Потерять могу много, учеба у нас напряженная, работа опять же.

— Значит так, — помолчав, сказал доктор:

— Человек ты взрослый, решать тебе. Если смотреть по энцефалограмме и томографии, то кризис у тебя прошел. Но могут вылезти неприятные последствия. Я выпишу таблетки, будешь пить, месяц еще. И расписку напишешь, что осознаешь возможные негативные последствия. Через… час, скажем, подходи ко мне в 22 кабинет.

— Вот, Марфа Ильинишна, завещаю Вам свои яблоки и апельсины. — сказал я бабульке, что лежала справа от моей кровати. К этой не приходил никто, и потому все, кто лежал в палате делились с ней всякими гостинцами, которые приносили нам посетители.

Когда иду по коридору в двадцать второй, то меня прижимает к левой стороне, так сильно сбиты настройки пространственной ориентации. В двадцать втором кабинете быстро написал «отказное письмо» на дальнейшее лечение и выслушал рекомендации от доктора на дальнейшую жизнь. Советы были неутешительными. Предлагалось больше не пить спиртное ни в каком виде, не курить ничего, про спорт тоже можно было забыть, как и про все, что повышает давление. И про это тоже. На мой резонный вопрос, а зачем тогда вообще нужна такая жизнь, доктор ответствовал, что у других, кому повезло меньше, даже вопросы такие не стоят, поскольку инвалиды они до конца своих дней. И уж если вопросы передо мной стоят, то за весь риск за возможные негативные последствия, как то — пена изо рта в самый неподходящий момент, дикие головные боли и прочие ужасы он ответственности не несет.

Стеклянные двери холла института скорой помощи им. Склифасовского закрылись позади, отделив больничные запахи от начинающего пахнуть весной мартовского воздуха.

За эти две недели наступила весна. Конец марта уже и небо такое синее. Пока я шел до метро, каждый звук и запах писались набело в память. Шум машин и шаги людей — все было как впервые. Все начиналось заново. Навстречу шли самые разнообразные люди, а я чувствовал себя астронавтом, совершившим посадку после долгого беспримерного полета. Так я и шел в тот воскресный день, впечатывая в московский асфальт первые шаги моей новой второй жизни.

Глава 13

— Ну конечно, ты мне не звонил две недели! — раздраженный Катькин голос проходит по телефонным проводам из далекой Юго-Западной и разносится по комнате 1003б. Словно из телефона вылез язык Фредди Крюгера из ужастика «Кошмары на улице Вязов».

Я как раз начинал понимать, что такое метод стрельбы с углом упреждения (скатанный под копирку за спиной у секретчика и всей системы государственной безопасности хитрыми парнями из нашей группы), как она позвонила. Я включил интерком и пока наливаю себе чай (кофе мне запретил пить Айболит), веду начинающие становиться забавными переговоры. Странно, раньше разговоры с ней не казались мне такими.

— Я не мог позвонить, бэйби. — отжимаю пакетик и кладу его на край блюдца. Ещё чашка из него получится.

— За две недели? Я тебе звонила, тебя не было. — продолжает верещать моя экс. Я молчу, надо же дать человеку выговориться, наконец.

— Ну чего ты молчишь? Может, расскажешь, где был?

— Ты бы еще спросила: «Где ты шлялся?». — отвечаю я, помедлив.

— Я так не спросила!

— Еще чего не хватало.

— Ты чего, пьяный? — хорошая вводная, не правда ли? — У тебя язык заплетается.

— Таблетки такие я пью, специальные. Врач прописал.

— От чего таблетки? — ага, Штирлитц насторожился!

— Для ума. Вот пропью курс — глядишь, умнее стану.

— У тебя случилось чего? Заболел?

— Понимаешь… Я тут сдал анализы и они… — я выждал значительную паузу:

— В общем, они оказались положительными.

— И что же у тебя нашли? — ледяным голосом спрашивает Катрин через некоторое время.

— Кать, ты только не волнуйся, это лечится!

— Что у тебя нашли?!!! — Катькин голос срывается на визг.

— Кать, только не смейся. У меня .. Словом, у меня глисты.

Несколько секунд гробового молчания, а затем:

— Дурак! — орет Катрин и вешает трубку. Ладно, хоть чай допью спокойно. Но не успел на дне показаться не до конца растворенный сахар (кладите четыре, я всё равно не размешиваю), как телефон затрендел снова.

— Макс! Может хватит прикалываться? Давай серьезно поговорим. Если заболел — так и скажи.

— Наоборот, я выздоровел. Катрин! Ты не помнишь ли как ответила, когда я тебе задал вопрос: «а где ты была?», те же две недели назад?

— И что я ответила?

— «Я тебе что, жена, отчитываться?» Примерно так..

— Ты чего злой такой сегодня? — наконец её голос обретает нормальную интонацию.

— Я не злой, я занятой сегодня. Скоро сессия, понимаешь, готовить надо. А мне это не просто сейчас.

— И ты настолько занят, что не можешь поговорить со мной?

— Я настолько занят, что у меня нет времени на порожняк и на выяснение отношений. Давай их выясним позже.

И добавил мысленно: «Если еще осталось, чего выяснять».

— Встретимся?

— Мне показалось, эти две недели тебе не пришлось скучать. Чем же обусловлено это твое столь внезапное стремление?

— Я правда, соскучилась.

— По чему соскучилась, Кать? Некому сказать: «Какое же ты ЧМО?»

— Я никогда так тебе не говорила, Макс! Да что с тобой такое?! Что случилось?!

— Кое–что случилось, бэйби. (Почему-то мне хочется обращаться к ней сейчас именно так, как губастый солист из Аэросмит надрывным голосом воет в своей «балладе» из серии «О, детка! Мне без тебя край!». (I am crying for you)

— И кое-что изменилось.

— У тебя все в порядке?

— Теперь у меня все в порядке, точнее не скажешь. Когда ты хочешь пересечься? И где?

— Хотела сегодня.. У меня.

— Сегодня не пойдет, чувствую себя не лучшим образом. Давай завтра, вечером. Сможешь?

— Наверно.. Приедешь?

— Да куда мне, со свинячьим-то рылом да в калашный ряд? На нейтральной полосе. Кафэшка какая-нибудь в центре. Часов в шесть тебя устроит?

— Ну.. Наверное, да.

— Я позвоню. Пока.

Еще некоторое время пытаюсь обратно настроится на изучение учебного материала, но после пары неудачных попыток решаю сделать перерыв. Сбила все-таки она меня с учебного настроя. И потому самое время сбегать в гастроном за пакетом сока.

За стеклянными дверями вестибюля меня накрывает весенний городской шум и весенний запах города. Большой парк совсем рядом, и звуки радостных птиц провожают меня до широкой улицы, где находится гастроном, и где проезжающие машины глушат все остальные звуки. Кучи грязного снега тают на обочинах и по бокам тротуаров. Талая вода, мешаясь с машинным маслом разноцветной пленкой с журчанием стекает в дренажную систему большого города. Внезапно весь этот позитивный натюрморт вызывает из каких-то глубин памяти очень четкую картинку. Подробную, до мелочей. Картинку из детства. Только там не было шума машин и масляных пятен в талой воде. Там были низкие холмы на горизонте, а журчание весенних ручьев смешивалось со звонким пением жаворонков в вышине весеннего неба. Такого бездонного и синего, какое бывает только весной. И жаворонки радостно пели, зависая прямо над пусковыми шахтами самых мощных в мире ракет.

И сейчас, через много лет я смотрел в лазурное весеннее небо, словно видел его впервые в жизни. Верно говорят, что весной чувствуешь тягу к обновлению. Весной мы чувствуем, что можем изменить что-то в себе и своей жизни. «Завтра» — думаю я. Завтра вечером кое-что я сделаю своим прошлым. «Хотя, ты уже мое прошлое, бэйби» — усмехаюсь я.

Встретились мы не в кафе. Просто в последний момент я представил как это будет выглядеть. Будем мы сидеть напротив друг друга, наш разговор быстро перерастет в перекидывание упреками, и все это будет напоминать семейную сцену да еще на потеху публике. Нет уж, обойдешься, дорогая. Еще ведь и платить за тебя придется. Погулять по бульвару, это лучшее, что тебе удастся выжать из меня на этот раз.

— Меньше всего мне хочется, чтобы наш сегодняшний разговор протекал в режиме взаимных претензий. — прерываю я многоминутный Катькин монолог. Из которого я мало что понял. И менее всего, зачем ей всё это. Хотела говорить о главном — так кто тебе мешает? Так нет же, будет сейчас обиженно губки надувать, выговаривать надуманные претензии нарочито капризным голосом. Хотя, к встрече она готовилась. Приоделась, лицо нарисовала…

— Я вернулась домой и ждала, что ты позвонишь. А ты не позвонил! И на следующий день тоже! Ну, я подумала, что ты специально, меня позлить.

— Позлить? Зачем?

— Ну.. Я же уехала тогда на день рождения к сестре, а до этого обещала с тобой встретиться..

— Я не поэтому не звонил.

— Но это я знаю только сейчас!

— знаешь, что самое интересное в том, что ты не позвонила, Кать? Ты подумала, что я позлить тебя решил, что обиделся. О том, что могло случиться какое-то происшествие, у тебя даже мысли не возникло.

— Почему тогда твой сосед не сказал мне, когда я позвонила через несколько дней?

— Тогда я ему сказал не рассказывать.

— Почему?

— Тогда уже не имело значения, тогда уже кое-что случилось.

— И что же случилось такое, что не имела значения я?

— Катрин, ты вообще, знаешь другую букву, кроме «я»? Всё я да я. Я такая замечательная, такая дальновидная, я такая практичная, поступила в юридическую академию, а ты, лох, учишься в «оборонке». Нет, чтобы джинсами на рынке торговать… Тебе зачем вообще всё это? Решила уйти — уходи.

Помолчали. Она — от того, что не привыкла к такому моему разговору с ней. Я — от того, что устал от всего этого словоблудия.

— А если потом окажется, что я все же тебя люблю?

— Тут мне доктор сказал после госпиталя, что теперь мое будущее не гарантировано. В любой момент могу в обморок грохнуться, в судорогах забиться, память потерять, с ума сойти, парализовать меня может. Ужасы всякие, словом. И зачем же я тебе такой нужен, весь такой потенциально больной, и для такой практичной женщины?

— Все так серьезно?

— В жизни вообще всё очень серьезно. Зачем усложнять себе жизнь. Так, кажется? Теперь спрошу — а зачем её упрощать? А случилось вот что. Когда через два дня я пришел в сознание, то ты не сидела рядом с кроватью. Это не ты , которая не подумала, что я хочу её позлить. И не ты сидела в коридоре больницы двое суток. Могло быть иначе. И тогда я мог в чем-то сомневаться, несмотря на тотальный кризис на фронте с тобой, как ты сейчас. Типа «люблю — не люблю». Но случилось так, как случилось. Ты можешь сомневаться сколько угодно. Дело во мне.

Как это говорят, повисла неловкая пауза. Показалось, даже птицы петь перестали. Я ел рожок с мороженным и ловил кайф от того, что ем его первый раз в жизни, ведь я не помнил его вкуса. Частичная амнезия, как сказал доктор… А вкус был замечательный!

— У тебя есть кто-то? — выдавила из себя Кэт через пару минут.

— Х-м. Всегда есть кто-то. Жаль, не всегда сразу ясно кто именно. По-твоему, это единственная возможная причина тупика в наших отношениях?

— А ты сам не думал, в чем причина?

— Я думал, думал. Мозги чуть не сломал. Сдается мне, причина в том, что ты не на ту лошадь поставила, бэйби.

Рожок кончился! Обидно, блин..

— Слушай, я еще возьму одно. Такое вкусное! Ты будешь? — оборачиваюсь я, уже сделав пару шагов к ларьку с мороженным.

— Нет.

Подойдя к витрине с разнообразными сортами «айс крима», не сразу могу выбрать, что купить. Все такое разное и разноцветное. Хотя солнце шпарит вовсю, до лета ещё далеко и вся очередь за мороженным состоит из одного фаната — меня. Не наступил ещё сезон у торговцев вкусным холодом. Наверное, поэтому продавщице совсем скучно, и она начинает рекламировать свой товар из маленького окошечка — амбразурки.

— У меня все вкусное, молодой человек!

— А какое посоветуете?

— Вот это возьмите, рожок с пломбиром и клубничным джемом!

— Ну, давайте один.

— И девушке своей возьмите! — Вот ведь, оказывается, из окна мороженного ларька видно больше, чем на десять метров!

— А она не моя девушка! — отвечаю я с огромным, к собственному удивлению, удовольствием.

— Так что там про лошадей? — спрашивает Катарина, пока я, вернувшись, распечатываю обертку.

— Каких лошадей? — не сразу въезжаю я: — Ах лошадей… Ну да, типа, жизнь — это ипподром с высокими ставками. Так вот, лошади. Кстати, знаешь, какие лошади особенно ценились при дворе королей средневековой Европы?

— Не знаю, я родилась много позже. — «А ты фантазию активируй» — думаю «про себя».

— Лошади арабских кровей. Но это я так, к слову. Кать, скажи, как реализует себя женщина в жизни?

— То есть как это, реализует?

— Ну, какова цель женщины в этой жизни?

— У каждой своя, наверное. Как и у всех людей.

— Хорошо, спрошу иначе. Для чего НОРМАЛЬНАЯ женщина появляется на свет? Что она должна сделать в жизни?

— Современная женщина должна состояться в жизни. Получить образование, реализовать себя..

— Да как реализовать-то?! Ладно.. — потеряв надежду получить внятный ответ, говорю я:

— Я говорю не о современной и не о деловой женщине. Термина «деловая женщина» не существует в принципе. Либо — женщина, либо — деловая. На худой конец, сначала женщина, а потом — деловая. А вот нормальная женщина появляется на свет, чтобы родить детей и таким образом реализовать себя. И все эти «карьеры» и «быть на равнее с мужчинами» — от перекоса в мозгах. Конечно, все это может быть в жизни, но только после главной цели. Ты можешь сколько угодно гордиться двумя или тремя дипломами, своей должностью, своей зарплатой. Но если рядом с женщиной не пищали её дети, то она не состоялась в жизни, как бы там она себе это не объясняла. Видела фильм «Экипаж»? Нет? Погляди, там есть про это.

— Предположим, ты прав. Тогда теперь ответь на мой вопрос — а какова цель нормального мужчины?

— Ну вот, наконец-то мы стали задавать друг другу настоящие Вопросы с большой буквы. Знаешь, мы так о многом говорили. О всякой не важной ерунде. А вот о самом главном и не успели.

— Так ты ответишь?

— Почему бы и нет. «Мужчина создан для войны, а женщина — как отдохновение для воина. Всё остальное — глупость» — так, кажется, сказал Ницше. Ладно, шучу. Так вот — цель нормального мужчины — реализовать себя в своем деле. Том, которое он считает делом своей жизни. В том, которое он выбирает своим сердцем. И очень важно, чтобы женщина, которая будет рядом с этим мужчиной, была в этом вопросе целиком на его стороне. С женщиной, которая будет говорить мужчине, что он выбрал не то дело в жизни, капает ему на мозги, какой он лох, с такой женщиной остаются только законченные мазохисты. Нормальные мужчины от таких уходят. Так что ты там про ракеты говорила?

— И долго ты надо всем этим думал? — произносит Катарина ( как я только не пытался её называть, только бы ей понравиться).

— Да, вот еще.. Если женщина говорит мужчине, что он занимается не тем в жизни, то она отрицает его именно как мужчину. Так сказать, непосредственного участника реализации жизненной цели самой женщины.

— Не поняла..

— От таких мужчин не хотят детей, бэйби. Так что ты просто врала мне.. И про лошадей и ипподром я в той связи, что торговать джинсами на рынке не зазорно и вполне нормально. Но своим делом жизни я это не считаю. Мое дело жизни — ракеты. Джинсы могут быть только средством для этого. Или любое иное дело. Я так решил и так будет. Можешь считать меня кем угодно, быть со мной в экипаже я тебя не уговариваю. Ну вот, и поговорили, наконец…

И тут она поворачивается на сто восемьдесят градусов, лихо так, как солдат на занятиях по строевой подготовке, и топает в сторону метро! Смотрю ей вслед, доедаю вкусный рожок и иду ловить такси. Помнится в одном фильме отец спрашивал сына: «какой самый приятный момент в общении с женщиной?» «Ну, думаю, это ясно!» — ответил сын. «Нет, сынок, не это! Самый приятный момент в общении с женщиной — это когда она уходит!»

Такси ловится быстро. Молодой парень, «сидящий верхом» на белой Волге, соглашается докинуть меня до берлоги за адекватный гонорар, и я ныряю в салон. Нравится мне Волга, что бы там не говорили убежденные жигулятники. Машина должна быть большой и просторной. И, сидя на заднем «диване», чувствую себя министром тяжелой промышленности, которого везут в министерство на совещание. По радио в машине солист какой-то начинающей становиться популярной группы, поет трогательным голосом: «Я не хочу, чтобы видела ты-ы, как я тихо-онько плачу..» От этих слов мне становится так смешно, что я начинаю ржать во всё горло.

Приехав, звоню Лаяль.

— Привет, дорогая. Не помешал?

— Привет, Максимус Цезарь! Конечно, не помешал! Ну как, закончил свое «незавершенное дело»?

— Ага. Слушай, хочу увидеться с тобой завтра. Это возможно?

— Конечно приезжай, сходим куда-нибудь.

— Отлично! Вот ещё что, дорогая, ответь мне на один маленький вопрос.

— Задавай свой вопрос.

— Какова главная цель в жизни у женщины?

— Выйти замуж и родить детей, конечно. — Подумав лишь секунду, сообщает она: — А что?

— Так, уточнил кое-что. Спасибо тебе.

— За что спасибо?

— За правильный ответ.

— Ты странный сегодня.

— Ну до встречи?

— Пока!

И я кладу трубку удовлетворенный окончательно.

Глава 14

Есть на свете такая штука — судьба. То, что она есть, лично мне теперь сомневаться не приходится. Даже, когда вспоминаешь то или иное совершенное событие, и те факторы, которые ему предшествовали, выходит так, что события основаны на этих фактао понять тоже.то растет из чего-то, у любой истории откуда-то растут ноги. Бывают развилки иногда, конечно. После думаешь, вот не поехал бы тогда туда-то, так не встретил бы того-то, и ничего такого-то не было бы.

В последнее время думаю, что нет никаких вариантов. Обычно, судьба дает второй шанс. Нужно только им воспользоваться. Может, где-то в других мирах и измерениях все иначе, в этом же случайности отсутствуют. И если вторых и третьих шансов человек замечать не хочет, судьба окончательно поворачивается задом к ситуации.

И теперь есть шанс — начать многое сначала. В первую очередь, разобраться в себе. И в том, кто есть кто для тебя в этом мире. Кого брать в дальнейший транс галактический полет. И по каким правилам теперь летать, неплохо понять тоже.

Начало весны, начало новой жизни. Почему-то в те дни было своеобразное ощущение неких изменений, как поворота дороги. Вроде того, как еще идешь по тоннелю, а откуда-то спереди уже несет свежий ветер снаружи.

Встретить такую девушку без участия судьбы? Я ходил в институт, сидел на последних лекциях в этом семестре, брал конспекты по пропущенным лекциям у одногруппников, и долго пялился на них вечерами. Медленно и с треском пополам мозги заново учились пользоваться математикой, потому прошло несколько дней, пока материалы по расчету траекторий полета и конструкций снова обрели простоту и ясность. Иногда приходилось читать одно и тоже место по несколько раз, забегать вперед, возвращаться к началу, но постепенно все формулы и цифры становились на свои места, как кирпичи в здании, каждый на свое место. К началу сессии я успевал.

Конечно, всему этому немало способствовало повышенное содержание в крови изотопа U-235, если можно было так назвать невидимую и неосязаемую субстанцию, которая теперь текла по моим венам, толчками разносясь от сердца. Каждый раз, когда я думал о ней. Лаяль, новая дорога после тоннеля. Царица из сказочной незнакомой кедровой страны.

Я звонил ей, она мне. И, хоть свободного времени не оставалось даже в теории, мы как-то его находили. Надо ли добавлять, что накрыло меня сразу и бесповоротно.

И эта девушка не была «целью на охоте». Какая к чертям тактика и стратегия? Сердце мое становилось больше, когда при встрече она, лучезарно улыбнувшись, произносила: «Привет, Максимус!», и протягивала мне руку. Я деликатно пожимал ей ее, не решаясь даже чмокнуть в щеку — жест, который в общении с русской девушкой вполне помещался в рамки обыкновенной дружеской вежливости, не более. А когда она во время прогулки брала меня под руку, так, наверное, не было человека счастливее меня на этой планете. И я, словно звездный странник, чей корабль вынырнул из гиперпространства у незнакомой звезды, разглядывал через иллюминатор прекрасную незнакомую планету, не решаясь направить десантный катер к поверхности.

Да и, честно сказать, возможности такой и не было по одной простой причине — тогда эти наши первые встречи проходили под плотным наблюдением группы контроля: оба старших брата были при подругах и нас с Лаяль неизменно сопровождал кто-то из них. Эти вечерние прогулки по бульварам и площадям Москвы (и дневные по выходным) напоминали мне чем-то сцены из фильма «Крестный отец», когда Аль Пачино прогуливался с сицилийской девушкой в сопровождении её родственников. Есть такой термин — «пионерская дистанция». Так мы и общались, на пионерском расстоянии.

Бывают люди, которые умеют много и красиво говорить, рассказывать о себе и разные занимательные истории из жизни, к месту ввернуть смешной анекдот. Но гораздо меньше людей, которые умеют слушать. Лаяль — умела. Другое дело, что я совершенно не представлял, о чем можно и о чем нельзя ни в коем случае разговаривать с ливанской девушкой. Рассказать ей один из тех анекдотов про поручика Ржевского, которые неизменно вызывали громкий хохот на наших студенческих пьянках? Да я скорее язык бы себе отрезал. И вовсе не потому, что опасался хука справа от одного из ее братьев. Если я чего и боялся, так что Лаяль может не правильно истолковать тот или иной мой жест или слова. Верно же говорят: катастрофа — это не когда тебя не поняли, катастрофа — это когда тебя поняли, но поняли не правильно. Однажды я даже обозначил ей эту возможную проблему несоответствия наших менталитетов. «Не волнуйся об этом.» — ответила Лаяль: «Я уже несколько лет живу в России и даже знаю вашу ненормативную лексику. Но ты все же помни, я — ливанка!»

В тот апрельский день было ветрено и прохладно, но солнечно. Последний не растаявший снег лежал вдоль бордюров, образуя маленькие лужицы на серых квадратах тротуарной плитки. Из этих маленьких жидких зеркалец, хаотично раскиданных по фонтанной аллее, брызгало светом отраженное майское солнце. Лаяль шла рядом, держа меня под левую руку. Чуть сзади параллельным курсом шла «группа наблюдения» — Эмиль с Назрин. Они перекидываются с нами фразами, смеются над моими шутками про Штирлица, приближаются и отстают, но в целом выдерживают дистанцию, достаточную для нашего с Лаяль общения один на один. Мы идем мимо неработающих еще фонтанов прямо по направлению к белой изогнутой колоннаде. Я вслух отмечаю схожесть архитектурного ансамбля мемориального комплекса с римским стилем, который мне всегда импонировал. В таких формах, приданных камню, чувствуется тяжелая поступь легионов, коробками центурий шагающих мимо форума во время триумфального шествия.

Римская история вообще всегда занимала мое воображение, и если в книжном попадалась литература по древнему Риму, старался её не пропускать. Имена императоров я знал наизусть, от древней династии Тарквиниев до последних солдатских императоров, так и состав и организацию римских легионов в разное время их существования. Поэтому не преминул хвастануть перед Лаяль знанием римского военного присутствия в древней Финикии, чем вызвал большое удивление и одобрение. Лаяль стала со знанием комментировать моё изложение, и я даже не заметил, как она уже увлеченно описывает мне красоты страны под знаком кедра. Про пляжи и горные лыжи, сказочной красоты подземные пещеры, горы, кедры, каменные сооружения возрастом под семь тысяч лет (а по некоторым сведениям и старше). До ступеней, ведущих ко входу в музей Боевой славы я уже знал кучу подробностей, рисующих в воображении яркие образы далекой страны на берегу Средиземного (по-римски Внутреннего) моря.

До встречи с ней я думал, что это мы патриоты, и русские самые патриотичные патриоты во всей Патриотике. Так вот, Лаяль оказалась во сто раз патриотистей. Сразу было видно, что Финикию она носит в своем сердце. Во всех его уголках. Иногда мне даже казалось, что ливанкой она была прежде всего, даже впереди женщины. И это проявлялось во всем, в каждом жесте, в том, как она смотрела, как себя держала. Она словно говорила всему миру: «Пусть есть разные мнения, но мы то с вами знаем, что я все равно первая!». Лаяль оживленно щебетала слева, я задавал иногда вопросы по ходу, и думал еще о стандартах. Ракета Протон может вывести на околоземную орбиту 20 тонн груза, и мне казалось — это много! А потом я узнал, что ракетная система Энергия выводит в космос 100 тонн. Нам говорят: «Это — красиво!», и показывают по телевизору конкурс «мисс мира». Миром правят стандарты и стереотипы. Но эти загадочные карие глаза, эта солнечная улыбка и темные волосы, падающие назад, лежали за рамками всех стандартов, а может вообще в плоскости им перпендикулярной. Глядя, как в ушах у неё блестят огромные круглые сережки-кольца, я пытался её с кем-то сравнить и не находил аналогий ни с кем, кого встречал в жизни.

Что сразу бросалось в глаза, так это её чувство стиля, высокие стандарты которого всегда читались в её облике. Я понятия не имел, сколько времени Лаяль проводит, обдумывая детали, но было такое впечатление, будто она каждый раз, когда выходит из дома, то «выходит в свет». Для неё не было неважных мелочей. А уж если пойти с ней на мероприятие.. Тут Лаяль будет подбирать детали имиджа получше, чем готовят тактический истребитель к боевому вылету, проверяя каждую систему и тщательно продумывая вариант боевой нагрузки. Мало того, во время самого мероприятия внезапно она могла сменить «камуфляж», за несколько секунд так поменять акценты в своем наряде, что сперва казалось — это уже другая женщина. Были с ней, помнится, на одной посиделке у друзей. «Рекламная пауза», когда народ повалил в коридор подымить, была недолгой. Но вернувшись назад к столу, я сначала не нашел Лаяль. А она всего лишь сняла свитер, развязала платок на шее и распустила волосы. И стала ещё ослепительней.

Вот и тогда, под руку со мной шло Совершенство, прямо сюжет для фильма «Пятый элемент». Позже я пришел к простому выводу — бессмысленно искать какие-то аналоги и сравнения, Лаяль ни на кого не похожа. Спроси меня кто-нибудь в тот момент: «А в сравнении с Катрин?», так я бы ответил: « А кто такая Катрин?». Вот так запросто отформатировался мой маленький сад души .. И сейчас туда пишутся новые файлы.

Эмиль (как я уже понял, французское колониальное прошлое Ливана является причиной большого количества таких имен у ливанцев), время от времени достает свой новомодный цифровой фотик и снимает нашу компанию под разными ракурсами. Она становится чуть спереди, и прижимается ко мне спиной. Я чувствую, как пахнут её волосы..

Купив билеты, мы заходим в блестящие полированным гранитом и мрамором прохладные огромные залы, и подходим к играющему яркими бликами огромному стальному мечу, метра четыре длинной, воткнутом вертикально в стеклянной витрине в самом начале экспозиции. Форма клинка лаконична, ничего лишнего — только безупречность острых линий, с нанесенным местами золотом. И меня начинает распирать от чувства патриотизма, когда я пересказываю легендарные слова Александра Невского про меч, от которого погибнет любой, кто придет на нашу землю с мечом. Лаяль долго не хочет отходить от огромного клинка, блестящего глянцем легированной стали. На табличке снизу написано, что этот меч выкован на Урале в городе Златоуст. «Так вот он какой, этот русский меч..» — задумчиво произносит Лаяль, и просит брата сделать еще одну фотографию.

Переходя из зала в зал, мы рассматриваем в стеклянных витринах старое оружие времен войны — оружие врагов и оружие Победы. Эмиль и Карим с интересом что-то обсуждают, глядя на панорамы, в миниатюре изображающие самые знаменитые, тяжелые и кровопролитные сражения той войны. Говорят они на арабском, и Лаяль время от времени переводит для меня комментарии своих братьев.

Зал славы с именами героев, высеченных длинными списками на белых каменных стелах, вызывает у меня аналогию с Валгаллой страны викингов. И это кажется мне насмешкой над поверженным врагами, считавшими себя прямыми наследниками северных воинов, но в зале вечной славы теперь читают имена их победителей.

— А твой дед был на войне?

— Ага, с самого начала и до самого конца. В первую атаку он бежал даже без винтовки! Была только одна на троих. И когда его товарища убили, он взял его винтовку и побежал дальше вперед. Из того боя вернулся только каждый десятый, моему деду повезло. И после ему везло еще много раз, до самого Берлина. Но так везло немногим.

— А что тебе больше нравится в России?

— У вас здесь спокойно. Конечно, тут тоже случаются разные кризисы, но на вас не падают бомбы и не стреляют на улицах.

Лаяль подходит к брату, что-то ему тихо говорит и возвращается ко мне.

— Пойдем! Я сказала, что мы их подождем на выходе, а то его Назрин минут пятнадцать сейчас будет в дамской сидеть.

Уже на ступеньках перед входом мы стоим около старой гаубицы, уставившей дуло в весеннее небо.

— Скажи, — спрашиваю я, — Эта моя идея придти сюда сегодня, наверное, не самая лучшая, просто не хотелось в такой день сидеть в помещении.

— Что ты! Мне очень понравилось! Это очень.. монументально. У твоей страны великая история.

— И вместе с тем трагичная.

— Ну хоть в этом истории наших стран похожи.

— Понимаешь, я подумал, так ты сможешь лучше понимать русских. Есть такая древняя поэма, называется «Боянов гимн». Там сеть такие слова: «Будем сынами своих отцов».

— Вот и я сегодня рассказала тебе о своей. И я ведь тоже часть своей родины.

— То есть, сегодня мы узнали друг друга лучше, а?

— Ну.. У нас есть ещё минут десять, пока они не вышли, — произносит Лаяль и смотрит на меня с озорной улыбкой, — Но я совсем не думала, что тебя придется просить меня поцеловать.

— Дважды точно не придется, — только и смог ответить я. Почему-то было ощущение, что я снова мальчишка и впервые целую девушку.

Глава 15

А на следующий день, в понедельник, то есть, наша институтская группа поехала на практику в один из маленьких подмосковных городов. Ехали на электричке, смекалистые студенты заранее запаслись пивом, так что, несмотря на ранний час, ехали весело и даже задорно. Меру в употреблении пива все соблюдали, профессор Смирнов предупредил, что иначе на объект не пропустят, и провинившиеся останутся без зачета по практике.

Через полтора часа, прошедших под стук колес, наша группа в составе 12 человек вошла в проходную завода. Еще минут пятнадцать пришлось ждать сотрудника завода, выделенного нам для сопровождения по огромной территории. А территория была и правда — без карты не разберешься. По сути, за трехметровым забором с колючей проволокой, намотанной на стойки с фарфоровыми изоляторами, скрывался небольшой городок площадью километров пять на пять. Хорошо еще, что к месту нашей практики идти было не так далеко, что-то около километра. А путь был извилист...

Огромную глубоководную лужу прямо посередине дороги наша группа обходит по широкой деревянной доске, заботливо уложенной по краю «водоема». Если бы рядом висел знак «купаться запрещено», я бы не очень удивился, лужа, действительно, как море. Слева тянется длиннющий, как авианосец, цех, или склад. Серые силикатные кирпичи на фоне обычных красно коричневых, из основной массы которых построено здание, образуют на фасаде цифры 1961.

— Что-то мне подсказывает, что это год постройки. — замечаю я, закончив переправу на другой берег водной преграды.

— Да, ребята, объекты строились давно. Но какие вещи тут разрабатывали! — пускается в воспоминания профессор Смирнов. Перешагнув ржавые рельсы с пробивающимся между шпалами темными листьями подорожника, мы наконец оказываемся напротив строения 43А.

Сорок третий сразу не отличишь от остальных таких же, с виду полурабочих зданий, в кажущимся хаотичным беспорядке разбросанным по огромной, огороженной трехметровым бетонным забором с мотками, запрещенной всеми конвенциями, разновидности колючей проволоки территории. Но если приглядеться, то становятся заметны не видные сразу детали, выдающие признаки жизни длиннющей бетонной коробки с огромными серыми раздвижными воротами по торцам. Прямо к этим стальным створкам подходят два железнодорожных пути и исчезают за ними. Сбоку путей примыкает полотно дороги с бетонным покрытием, на грязно серой поверхности которого видны черные следы каких то очень больших автомобильных покрышек. А ржавая труба вентиляции, проходящая в паре метров над головами, тихо гудит потоком воздуха.

Поднявшись по нескольким бетонным ступеням и пройдя через выложенный из цветных стеклянных блоков тамбур, наша четверть сотни человек выстраивается перед турникетиком, у которого ещё раз приходится доставать карточку пропуска.

Мы поднимаемся на второй этаж и проходим в помещение для совещаний. Столов и стульев явно больше, чем присутствующих, все рассаживаются и первая, теоретическая часть сегодняшней практики начинается. «Теория проведения испытаний», и сегодня первое занятие из семи.

Саныч рисует на доске мелом кружочки, связывает их стрелками и дает объяснения и комментарии.

— Составляются свои программы испытаний для каждого вида техники. Для ракетной техники они состоят из этих цепочек, которые необходимо пройти при принятии изделия в эксплуатацию. На этапе проектирования изделия, разработке отдельных его систем, как то — прочностных испытаний конструкции, двигателей, ПАДов, тесты проводятся на каждом новом шаге. После начинаются испытания отдельных ступеней носителя, проверяется слаженность работы тысяч деталей сложнейшего изделия. Сложнейшего и вместе с тем очень простого. Основа отечественной конструкторской школы как раз и состоит в том, чтобы делать технику по возможности из меньшего количества компонентов, тогда и отказов будет меньше. Советская конструкторская школа отличается от, скажем , американской. То, что вы видите на доске — с виду просто кружочки и стрелочки. Но именно правильный процесс организации испытаний, в том числе и заводских, когда нужно просто сдавать заказчику продукцию, принятую на вооружение, может оказаться одним из решающих факторов для обеспечения надежной эксплуатации в войсках. И часто эти схемы, как и устав — написаны кровью.

— Это как? Ракета при испытаниях попадает в жилой дом? — спрашивает Шурик, — Их же в пустынях испытывают! Можно и подальше отойти, под землю спрятаться!

— Ребята! Эксплуатация ракетной техники дело не простое. Существуют строгие правила, которые необходимо соблюдать при каждом штатном запуске. И уж тем более, я не говорю об испытаниях при разработке изделия, задолго до государственных испытаний. И если эти простые правила нарушить, это может кончиться трагедией, может погибнуть много людей.

— А были такие примеры?

— Сколько угодно! Изначально нужно быть готовым к любой ситуации. Не все определяется правильностью расчетов. При разработке новой техники всегда много неизвестных. Ракета может взорваться прямо на старте, может подняться на несколько метров, отказ двигателя, и носитель падает на пусковую. Опять взрыв и пожар. Десятки тонн топлива и окислителя — такое невозможно потушить, пока не сгорит все, что может гореть. В 69ом году при взрыве на старте погибло больше семидесяти человек, только потому, что были нарушены инструкции.

— Неделин? — спрашиваю я.

— А ты откуда знаешь? — удивляется Саныч.

— Видел я им памятник на Байконуре. Слышал, что при испытаниях произошел взрыв и все, кто был рядом сгорели, и маршал Неделин тоже.

— Маршал не имел права выходить из защитного бункера! Ни при каких обстоятельствах. А следом за ним вышли все остальные. А случилось вот что. При команде «зажигание» не произошло запуска маршевого двигателя ускорителя первой ступени. Ракета продолжала стоять на пусковой, ни огня, ни дыма, ни звука. И когда весь персонал вышел к ракете, то точно в положенное ему время сработал ускоритель второй ступени, находящийся над первым. То есть, под ним было больше шестидесяти тонн гептила и азотного тетроксида. Не выжил никто.

На секунду я попытался представить себе, как это было. Ночь, все на нервах, программа испытаний на грани срыва. И все понимают, что выскочив на поверхность и постучав армейским сапогом по фермам пусковой площадки, ничего не добьешься. Видимо у маршала просто сдали нервы. Из ЦК наверняка звонили: «Почему изделие до сих пор не летает? Американцы в затылок дышат!» — и все такое.

И тут.. грохот над головой, ступени не разделены и под работающим на полную мощность движком лопаются баки окислителя и горючего. Люди, внезапно поняв, что произошло, в рассыпную бросаются прочь от потерявшей контроль ракеты, но бежать уже поздно...Волна ядовитого топлива катится за убегающими. Окислитель смешивается с топливом и мир вокруг превращается в море ревущего огня. Говорят, там тогда даже металл расплавился.

Рассказанное произвело на меня впечатление и схему с доски я старательно перерисовал в свою тетрадку. Далее Саныч рисует другие схемы. Это несколько интереснее и я увлеченно чиркаю в тетрадке и задаю пару вопросов. Шурик дергает меня сзади за рукав и шепчет на ухо:

— Хорош уже Смирнову вопросы задавать! В столовую хочется! Там и спросишь его! Ему если вопросы задавать, так он вообще весь день говорить может. Всех обламываешь!

Я согласно киваю, и пишу вопросы на полях тетради. Что-то и я проголодался.. Котлетку бы сейчас общепитовскую уронить в желудок!

— Знаете, почему американцы везут свою ракетную технику на мыс Канаверал по реке на баржах? — произносит Смирнов, когда уже наша группа встает со своих мест, — Ответ прост — их ракеты боятся тряски на стыках рельс. А наши ракеты возят на космодромы исключительно железной дорогой. И при этом количество отказов у нас чуть не в два раза меньше.

Нам повезло — столовая предприятия находится совсем рядом, почти напротив строения 43А. А я то опасался, что придется пешком топать чуть не на край огромной промзоны, прыгая через водоемы и стараясь не разодрать брюки о там и сям торчащую из стен арматуру.

А после обеда… В конце длинного, крашеного светло зеленой краской коридора, стоит темный прямоугольник двери, отрыв которую и откинув занавес из брезента, мы по одному попадаем в огромное пространство сборочного цеха. Вдоль стен производственного помещения, увешанных толстыми черными удавами кабелей, тянутся балконы со сварным ограждением, и с каждого этажа, (которых всего три) имеются выходы на эти парапеты, по высоте связанные между собой стальными лестничными пролетами. Наши ботинки выбивают из решеток пола железные звуки, эхом разлетающиеся по цеху. Подняв голову, замечаю массивные кран— балки, закрепленные под потолком на направляющих рельсах из-за которых бьют вниз светом мощные газоразрядные прожектора. Их холодный голубоватый свет отражается от глянцевой поверхности идеально чистого пола, на котором на полукруглых стапелях стоит Он, Она, Оно. Носитель, Ракета, Изделие. Вернее, стоят они одно за другим, занимая больше половины помещения. В конце цеха видны те ворота, под которые нырнули железнодорожные пути на улице. Внутри эти пути не выступают за уровень бетонного глянцевого пола, и видны только полированные полосы рельс, спрятанные в узкой канавке. И на этих рельсах стоит вагон, на первый взгляд похожий на обычный холодильник — рефрижератор. Только через раздвинутую крышу вагона видна темно зеленая труба пусковой установки, готовая принять транспортно пусковой контейнер с готовой к использованию ракетой.

Сейчас же около неё суетится десяток человек в белых халатах. Внизу стоят ящики с контрольной аппаратурой. Когда мы подходим, профессор знакомит с ними нашу группу. Оказывается, что это приемщики испытатели от заказчика — министерства обороны. Та ракета, которая перед нами, уже готова к установке в ракетный комплекс, которым и является железнодорожный вагон с разведенными в стороны створками крыши. Когда испытатели примут изделие, то этот вагон утащит маневренный тепловоз. Он вывезет его с территории завода и прицепит к одному из поездов, непрерывно перемещающихся по территории огромной страны, чтобы затеряться среди сотен, тысяч и десятков тысяч «мирных» железнодорожных рефрижераторов. Отличить этот спец вагон от остальных невозможно даже из космоса, ведь в боевых блоках индивидуального наведения начинка из доброго двести тридцать пятого, девяноста трех процентного, а не из кричащего: «Я здесь! Вот он я!» — на всю галактику двести тридцать девятого плутония.

— Как же можно испытать изделие, не производя при этом его запуск? — спрашивает нас лысый толстячок в круглых очках. Не дожидаясь ответа, он продолжает:

— Необходимо пропустить электрический сигнал по разным системам и сравнить его с эталонным. Если сигналы совпадают — заводские испытания на этом заканчиваются, изделие можно передавать заказчику.

Коллега лысого залезает на небольшую алюминиевую лестничку и отрывает красную прямоугольную наклейку, под которой видны электрические разъемы. Снизу ему подают два кабеля, оканчивающиеся переходниками, которые он легко втыкает в разъемы.

— Готово!

— Нет сигнала! — отвечает ему снизу полковник РВСН, петлицы которого видны на разворотах воротника халата. Действительно, монохромный экранчик, зеленым квадратом светящийся на ящике с рядами кнопок и переключателей, показывает только тонкую прямую полоску.

— В чем же причина? Может, студенты подскажут? — обращается он к нам. — Вот, смотрите! — и полковник, не дожидаясь ответа, легко пинает прибор носком ботинка. Прямая линия на экране моментально преображается в синусоиду, плывущую волнами слева направо. Очкарик слез с лестницы и что-то регулирует на приборной панели устройства. Вот синусоида останавливается, и полковник начинает что-то сверять с таблицей, лежащей на раскладном столе рядом.

— Вот так просто иногда может решиться маленькая проблема. — продолжает он и ставит в отдельном журнале отметку, — Параметры сигнала совпадают. Теперь тестируем дальше.

Оказывается, что тестовых разъемов много, и эти красные наклейки как раз для удобства их нахождения. Испытатели продолжают копаться со своим оборудованием, а я обхожу ракету вокруг. Зайдя в район «кормы», рассматриваю блестящие титановые пластины тепловых отражателей, закрывающих днище рядом с камерой сгорания маршевого двигателя. Пластины полированы до зеркального блеска и сейчас я вижу свое отражение в самой нижней, которая на уровне моего лица.

Возвращаюсь к нашей группе. Уж теперь я от Саныча не отстану. Вопросов на полях тетради я записал много... Меня интересует всё — даже то, какие предприятия выпускают сборочные стапеля, дырчатыми кольцами охватывающими корпус ракеты. Саныч довольно отвечает, смотрит на часы и к удовольствию подавляющего большинства нашего коллектива, объявляет, наконец, что можно топать к выходу.

Наш обратный путь кажется немного короче. Ага, вот и знакомая переправа через лужу. Достаю из кармана гайку, найденную у строения 43, привязываю к ней кусок тряпки и кидаю её с размахом. Гайка шлепается в грязь на другом берегу. Кто-то смеется, поняв тонкий юмор. И пока мы идем к проходной, все эти наши ракетные разговоры кажутся мне диалогами из фильма «Сталкер», да и сама «индустриальная поляна» вызывает к жизни эту аналогию.

Глава 16

Побритое рыло, поглаженная рубашка и начищенные ботинки — на этом мое понимание, как нужно выглядеть на «родительском кастинге» заканчивалось. В принципе, эти три компонента на мне присутствовали, ведь весь день я гулял Лаяль по городу. Первый раз не на глазах группы контроля. Ко всему прочему на мне были замечательные белые штаны, своего рода символ, стойко ассоциирующиеся с образом Остапа Бендера, сына турецкоподданого, мечтающего приехать однажды в Рио в белых штанах. В отличие от великого комбинатора, в Рио я никогда не стремился, но белые штаны считал неким символом удачи и хорошего настроения. (На мне была засаленная спецовка с надписью на спине: «Мосводоканал», на руке часы «Командирские», на ногах грязные сапоги-говнодавы, а на ней шикарное вечернее платье от кутюрье и бриллиантовые серьги в ушах. Прохожие таращились, выпучив глаза на такой мезальянс. Один парень, увидав нас, поднял большой палец вверх и сказал: «Молодчага! Так держать!»)

Всё это произошло несколько неожиданно. Мы не планировали тогда ничего конкретного. По крайней мере я. Просто гуляли по Парку Горького и ели мороженное.

Теплый майский ветер задувал сзади и ерошил Лаяль прическу. Некоторое время она с этим боролась, терпеливо поправляя свои темные волнистые локоны, но потом достала из сумочки блеснувшую на солнце заколку и собрала волосы в длинный хвост. «Ну, как тебе?» — грациозно выгнула ставшей отрытой шею Лаяль. «Sehr gut!» — одобрительно ответил я: «Ты просто number one!», на что она победно улыбнулась. Эх, Лаяль, брови соколиные вразлет..

По дорожкам парка гуляли мамаши с грудничками в колясках и без, от ящиков передвижных торговых точек вкусно веяло запахом пирожков и всяких вкусностей.

Мы шли по покрытому сеткой трещин асфальту, между огромных лип и тополей, и непринужденно болтали.

На аттракционах кататься как-то не хотелось, но в тир я её затащил все-таки, после чего Лаяль некоторое время мучила меня вопросами о якобы наличии у меня специальных навыков снайпера, так удачно тогда получалось вышибать маленькие красные кружочки мишеней. «Каждому русскому при рождении кладут в колыбель автомат Калашникова. Ты что, не знала?» — деланно удивляюсь я, глядя в её огромные от удивления глаза. Потом посидели в кафешке неподалеку и из тенистых аллей спустились к залитой солнцем гранитной набережной.

«Это космический корабль?» — показала Лаяль на бело черный корпус Бурана, мертвым железом стоящий на подставке около набережной рядом с «американскими горками». И мне становится горько и стыдно. Стыдно и обидно за свою страну, в которой считают нормальным из космического корабля сделать веселый аттракцион. Всё равно, что из мечты сварганить сортир. И я с жаром начинаю говорить, что «для этих козлов ничего святого не осталось», и что «они точно и в храме могут публичный дом устроить». «Развалили, продали, разворовали за корзины печенья и бочки варенья.» «Поставить сюда лучший в мире корабль, который мог летать, это все равно что совершить убийство» Лаяль, не ожидавшая такой болезненной реакции, успокаивает меня.

— Знаешь, в девяностом я лично видел как он улетает в космос.. — вздыхаю я, заглядывая в глаза своей подруге.

— Завтра ты сделаешь новый. А сейчас пошли дальше! Ой, смотри! Там теплоход! — старается отвлечь меня Лаяль и тянет к причалу.

На пристани маленькая группа людей, видимо, ожидала отправления прогулочного теплохода. Он тихо чафкал дизелем у причала, едва покачиваясь на мелких речных волнах. «Может, тоже прокатимся?» — предложил я, и пока Лаяль не успела ответить, взял пару билетов у бабульки в маленькой будочке.

Через несколько минут мы уже сидели на верхней отрытой палубе и смотрели, как солнце блестит на волнах. Ветер наверху оказался несколько сильнее, я рассудил, что красное с черным платье, отменно сидящее на Лаяль, не очень надежный щит от ветра и очень деликатно её приобнял и укрыл половиной своей черной ветровки с написанным на спине «РВСН — ракетные войска стратегического назначения». Скоро речной трамвайчик отчалил и сбоку не спеша поплыли урбанистические пейзажи.

— Максимус, расскажи мне о России! — неожиданно попросила Лаяль.

— Ты же живешь здесь уже долго! Четыре года, да? — спросил я, немного подумав.

— Ну да. С тех пор, как отца направили на работу в Россию. Здесь поступила в МГУ. Только я так и не научилась вас понимать. Немного, конечно, ясно, но некоторые мотивы русских поступков для меня загадка.

— Я, кажется, знаю о чем ты! — начинаю смеяться, — Ну, типа, что движет русским, когда он нажрется водки, выйдет на середину картофельного поля, упадет прямо в осеннюю грязь и плачет от того, что журавли летят по небу.

Лаяль тоже веселится. Видимо, нарисованная мной картина выглядит совсем экзотично и дико в ливанских глазах.

— Знаешь, есть несколько базовых стереотипов, на которых основывается видение России иностранцами. Посмотри америкосовские фильмы! Бани, где мужчины и женщины моются вместе. А все население России сплошь красные коммунисты. Этакие пьяные медведи, блюющие на пульты запуска ракет с ядерными боеголовками. И кто знает, чего ждать от этих русских! Или вот, про ракеты..

— О, я чувствую, сейчас ты прочитаешь мне лекцию! — Лаяль поднимает ладони вверх, сдается. Её золотистые браслеты, блеснув на солнце, скатываются ближе к локтям.

— Тебе не приходилось видеть фильм «Богровый прилив», как некий капитан Радченко начинал заправлять баллистические ракеты перед запуском по США?

— Не смотрела. И что в этом фильме интересного?

— Интересно то, что ракеты заправляли перед стартом годах в шестидесятых, а современные ракеты заправлять не нужно. И непонятно — какие ракеты он заправлял? В музее украл, что ли? Ведь на дежурстве они всегда заправлены! Некоторые типы прямо на заводе! Но это всему миру и невдомек! Наверное, в НАТО думают, что каждый русский офицер в день выпивает ведро водки и вечером пьяный с гармошкой и шапкой-ушанкой набекрень идет со службы домой, волоча за собой ржавый Калашников. А про С-520, перехватывающие все, что летает, от блох до тарелок с пришельцами, им не рассказывают. Или про локаторы дальнего обнаружения, на которых видно как матросы на Сивулфах под водой в карты режутся. Вот они и думают, что пока пьяный Радченко будет таскать к ракете дырявым ведерком керосин, они нанесут первый удар и ответного не будет. А Радченко вообще не пьет и готовность ракет к пуску у него меньше двух минут. Да и ракеты у него не на керосине! Кстати. Знаешь, почему заправленная ракета может взлететь только через две минуты?

— Нет. Почему?

— В основном это время нужно, чтобы раскрутить гироскопы инерциальной системы наведения. Роторы гироскопов раскручиваются магнитным полем, почти две минуты. Но так и у врага тоже, им также нужны хоть пара минут для подготовки к пуску.

— Я верю, верю! — она все ещё не может сдержать смех, — Только я не про стереотипы. Просто.. Здесь, в Москве, у меня всегда было странное ощущение. Будто я смотрю и не вижу главного, словно я вижу маленький кусок чего-то огромного. Наверное, чтобы понимать о России всё, нужно здесь вырасти. Четырех лет — этого совсем мало! Расскажи мне, ведь тогда я смогу понимать тебя лучше.

В передней части палубы мальчик в зеленой курточке случайно выпустил воздушный шарик и сделал попытку его поймать, дернувшись к ограждению. «Куда?!» — схватила его за шиворот бдительная мамаша. Вот ведь, дети! Парень чуть было не прошел «рубеж невозвращения», усмехнулся я, не схвати мать его вовремя.

— Здесь, в России, у человека может быть очень много вариантов где жить, кем быть. Если очень захотеть, конечно. — начал я, — Но трудно решить какая дорога именно твоя, когда их перед тобой несколько по меньшей мере. И иногда непросто понять, кто ты есть. Удивительно! — я рассмеялся,— Выходит, я и сам не знаю точного ответа..

— А я могу тебе помочь разобраться? — и мне снова непонятно, серьезно она или в шутку.

— А кем бы ты хотела меня видеть? — отвечаю вопросом на вопрос.

— Тем, кто ты есть, конечно! Русским ракетчиком! Самым главным!

— Хорошо, хорошо! Пусть будет так, хотя до ракетчика мне ещё как до Луны. Значит, о России… — задумался я, — Да что рассказать-то? Россия самая большая в мире по территории континентальная страна. На севере граница проходит через Северный ледовитый океан..

— Да не так! Это я все и сама знаю! География, климатические зоны и прочие справочные данные. Расскажи мне, как это, жить здесь? — она смешно тыкается носом в мое плечо и спрашивает: — Скажи, как это, быть русским?

— Русским по крови, по воспитанию, по паспорту, наконец? Что ты имеешь в виду?

— Уж точно не всё это! Как ты сам считаешь?

Боже мой, почему на такой с виду простой вопрос никогда не ответишь сразу?

Кто ты и чего хочешь? И что можешь?

— Знаешь, о чем я подумал? Я и сам не знаю. Наверное, если бы мы, русские, знали кто мы и чего можем, так уже летали бы к другим звездам.

— Максим, это способ уйти от ответа? Или это секрет? — она шепчет мне в ухо низким голосом как в сказке «Маша и медведи», «Кто пил из моей чашки!»: — Расскажи мне русскую военную тайну!

Своеобразные у неё все-таки шуточки иногда!

— Это очень глобальный вопрос, милая.. На него не ответишь так сразу. Быть русским.. Я не был никем другим, откуда я знаю, как может быть иначе? Россия.. О, это, определенно не рай на земле. В чем-то мы такие, как и все остальные в мире, что-то есть только у нас. Это история. У нас есть свои великие поражения, свои великие победы. И двумя словами об этом не скажешь. Писатели кучу бумаги измарали, а воз и ныне там. И если я сейчас начну говорить о России в терминах «загадочной русской души», ты вряд ли что-то поймешь и узнаешь. Поэтому я спрошу — что конкретно тебе интересно сейчас?

— А ты представь, что читаешь вводную лекцию. Обозначь самое важное!

— Что в России самое важное.. Она огромная, и это самое важное. И насколько она большая, настолько же разная. Очень разные места, города, природа и климат. Разные люди — хорошие и плохие. Как и в любой стране. Вот ты жила здесь четыре года, и видела только один город, пусть и самый большой. Но Москва это не вся Россия!

— А ты, Максимус, был во многих местах?

— Бывало, повидал несколько городов. Но в основном это было не в России, а в Казахстане. Тогда была такая империя — СССР. Гораздо более сильная, чем Россия, гораздо..

— И ты жалеешь, что СССР больше нет?

— За всех не скажу, но жалеют об этом многие. Думается мне, что большинство. Знаешь, когда на твою страну нападает враг и бомбит города, то можешь прийти в военкомат и сказать: «Дайте мне оружие и отправьте на фронт!». Это всегда было здесь важным: кем бы ты ни был в России, не важно, кто ты, если нападал враг, все сидели в одних окопах и стреляли в одного противника. Именно это, наверное, самое важное. А когда вот так просто по телевизору тебе говорят на утро, что страны больше нет, это очень поганое чувство. Поражение без единого выстрела. Эх, Рассея! Всё снег за окошком, не допитый пузырь на столе.. — я встаю с пластикового сиденья и пересаживаюсь напротив, чтобы сидеть к ней лицом.

— Скажи мне теперь ты, Лаяль. — присаживаюсь напротив неё и заглядываю в её изогнутые в уголках финикийские глаза,— А почему у вас иначе?

— Иначе что? — настораживается Лаяль, тряхнув кольцами сережек в ушах.

— Всё дело в размерах? Ливан гораздо меньше России по территории, и её не хватает, чтобы всем мирно ужиться вместе?

Лаяль вздыхает, отворачивается и смотрит в небо.

— Об этом тоже в двух словах не скажешь.. Давай не сейчас! Это очень печальная тема.

— Расскажи и ты мне, ведь и я тогда буду понимать тебя лучше!

— Женщину не надо понимать до конца, — улыбается Лаяль,— Женщина должна быть загадкой. Вот кто я для тебя? — ловко перевела она стрелки.

— Загадка, которую я хочу отгадать.

— А если ответ не понравится тебе? Не лучше мне остаться для тебя как есть?

И мы некоторое время молча сидим на противоположных сиденьях. Поистине, можно долго смотреть друг другу в глаза и никогда не узнать, что живет по ту сторону взгляда.

Это все еще начало пути и мы по сути знаем друг друга очень мало. И вместе с тем у меня почему-то ощущение, что знаю её всю жизнь. И что много, а что мало? Всего времени мира рядом с тобой — мало. День без тебя — вечность.. Почему-то в этот момент вспомнились слова из одной книги, что попала как-то в руки: «Всегда существовало два пути познания мира — материальный и мистический. Человек может выбрать мистический. Но, когда он пройдет по этой дороге некоторое расстояние и обернется, то внезапно поймет, что не может вернуться, так как уже стал другим.» Похоже, другим я стал, как её встретил.

— А ты сама как хочешь?

— Максимус, нельзя отвечать вопросом на вопрос бесконечно. Кто-то должен ответить первым.

Вот и опять я упустил момент, когда наш разговор перешел в область, где шутить как-то не к месту. Она умеет это делать, но я не знаю как. Я беру её ладони в свои.

— Ты когда-нибудь слышала такой термин: «рубеж невозвращения»?

— Не приходилось. Что-то военное?

— Угадала, военное. Воздушное пространство мира делится на зоны. Самолеты противника могут отлетать от своих баз во время боевого дежурства на разное расстояние. И дяденьки в погонах не зря сутки напролет сидят у своих надежных и совершенных локаторов. Они внимательно следят за точками отметок на дисплеях. И если наблюдается массовый взлет бомбардировщиков противника, то объявляется тревога. Может, у врага учения. А может и нет, может все по настоящему. Узнать это можно только в момент пересечения самолетами определенного рубежа. Самая первая зона — «А». Еще подальше — зона «Б». Когда самолет противника пресекает определенную зону, то наши ядерные силы приводятся в состояние повышенной боевой готовности. Еще ничего не случилось, но чем ближе бомбардировщики противника к нам, тем выше должна быть степень готовности отразить нападение, ведь в ядерной войне счет идет на минуты. А вся ядерная война длится только два часа. Это может быть провокация, пробный камень в окошко, но если бомбардировщик противника пересекает рубеж невозвращения, то он уже не возвращается на базу, иначе ядерная война будет проиграна. Этот момент совпадает с массированным стартом баллистических ракет. Рубеж невозвращения — это граница, отделяющая мир от войны, от ядерной войны. Но этот термин можно применить к куче ситуаций. Конверсировать его, так сказать, в мирное русло.

— И какова же мирная интерпретация этого военного термина?

— Она такова, что я иду к тебе навстречу и …

— И?

— И мне важно знать, что ты меня будешь ждать на своем берегу. Анамезона на моем звездолете на обратную дорогу уже не хватит, только вперед.

— Буду. Обещаю.

— Тогда, Черный рыцарь у твоих ног, царица Финикии!

И я театрально становлюсь на колено и склоняю голову, и, посмотрев на неё снизу вверх, вижу, как солнце дробится в её глазах на мелкие теплые осколки.

— Скажи мне ещё, рыцарь — ты любишь Россию?

— Это нельзя сказать так просто.

— А почему вы, русские, всё так усложняете? Вот почему ты не можешь ответить ясно на простой вопрос?

— Это очень не простые вопросы, милая. Они только звучат коротко и просто. Некоторым не удается ответить всю жизнь. Мы не усложняем жизнь, а просто не упрощаем её. Ответ может оказаться не таким, каким хотелось, как предполагалось. Кто-то думал, что герой, а на войне струсил. Наверное, только когда жизнь ставит нас перед выбором, многое становится ясным до конца.

— Знаешь, почему я спросила сейчас?

— Почему?

— Я подумала, сегодня ты меня проводишь и зайдешь в гости. Я хотела тебя с родителями познакомить. — она вопросительно на меня смотрит. — Эмиль им проболтался, что я кое с кем познакомилась. Так мама теперь замучила меня вопросами — расскажи да покажи. Кто он? Откуда? Чем занимается?

— И что ты уже рассказала?

— Ничего. Я подумала, ты сам расскажешь.

— Наверное, меня подвергнут тщательной процедуре допроса.

— Ну, примерно так. Только мама не будет светить тебе лампой в лицо, она у меня добрая. Хочешь, я научу тебя нескольким фразам на арабском? Моим будет приятно.

— Natürlich, min hertz!

— Ну хорошо. Тогда запоминай. Сначала скажешь: «Мархаба!», что по нашему: «Здравствуйте!»

В метро спускаться в такой день как-то совсем не комильфо, поэтому я решаю раскошелиться на дополнительные пару сотен, и ловлю «мотор». И пока мы едем к ней домой, расположившись рядом на сиденье стремительных Жигулей, Лаяль произносит незнакомые для меня звуковые сочетания, из которых складываются арабские слова и фразы. Видимо, получается у меня коряво и смешно, она постоянно старается не рассмеяться. А мне и самому весело. Незнакомый для меня язык в исполнении Лаяль звучит притягательно волнующе: «Твой голос, как пение горной реки». Я старательно повторяю новые звуки, она поправляет:

— Нет, не так! Звук «г» в этом слове произносится мягче.

— Как у нас хохлы говорят, что ли?

— А как они говорят? Ну да, примерно так.

Водитель удивленно таращится в зеркало заднего вида, видимо, теряясь в догадках, что за странные пассажиры к нему сели. И к моменту, когда мы подъезжаем, мне удается отложить в памяти фраз десять.

«Привет, брателло!» — говорю я Эмилю, открывшему нам дверь. Потом вспоминаю урок арабского и с чувством произношу: «Мархаба!» Эмиль удивленно на меня таращится, а потом поворачивается к сестре: «Это ты его научила?!». Лаяль довольно улыбается: «У него оказались большие способности!».

Наконец в прихожей появляются предки, я вижу их впервые, они меня, вероятно, тоже. (На отце рваные треники и майка алкашка. В руке он держит початый пузырь столичной. «Ага! Вот и попался! Значит, хочешь трахнуть мою девочку? Хасан! Неси кастрационные щипцы!!)

— Мама, папа! Это Максим. Мой.. Самый главный ракетчик!

И я стараюсь всем своим видом показать дружелюбие, когда отец Лаяль жмет мне руку. Несколько секунд мы смотрим в глаза друг другу.

— Али. Можете называть меня так. Моя жена — Йасмина, — поворачивается он к матери моей девушки. «Вот от кого у неё эти глаза!» — думаю я, здороваясь с Йасминой. Она тоже здоровается со мной по-деловому за руку и с улыбкой говорит:

— Ну, молодой человек, будьте нашим гостем!

— (А можно я буду Вас называть «мама»?)Для меня большая честь познакомиться с вами! — говорю в ответ и мы все проходим в гостиную, следуя приглашающему жесту Али.

За накрытым столом уже сидит средний брат со своей дражайшей Назрин. Она кивает нам и продолжает что-то быстро говорить ему на ухо. Лаяль тянет меня на место рядом, получается как раз напротив своего отца. Эмиль приносит бутылку вина и разливает его по бокалам, с гордостью сообщив, что вино настоящее ливанское.

— Сегодня в нашем доме гость, — начинает говорить Али, подняв бокал: — А друг моей дочери всегда желанный гость в нашем доме. Поэтому за знакомство!

Лаяль придвигает ко мне тарелочку с каким-то салатом. Зацепив вилкой мелко резанную зеленую массу, отправляю ее в рот, и... Как кислоты на язык налили!

— Что это?! — тихо спрашиваю Лаяль, которая от души веселится, глядя на мои выпученные глаза.

— Это табуле! Слишком много лимона, да? Привыкай! Тебе еще понравится! — смеется Лаяль.

— А почему Лаяль сказала, что Вы самый главный ракетчик? — спрашивает меня Йасмина, когда все поставили опустевшую тару на скатерть.

— Поверьте, она сильно преувеличивает! Я всего лишь учусь в одном институте, и моя учеба связана с ракетами.

— То есть, Максим — студент?

— И студент тоже, — отвечаю я: — Кроме того, у меня есть работа, дело, которое обеспечивает мне эту роскошь — быть студентом.

— Наверное, интересное дело?

— Максим делает рисунки на машинах. Очень красивые! — встревает Лаяль, — Папа! Он может и тебе сделать на твоей служебной!

— На моей нельзя! — усмехается Али, — Мне по должности не полагается выходить за официальные рамки.

— Жаль! Вам бы я сделал безвозмездный эксклюзив, то есть подарок.

— Интересно, а сколько вообще стоит сделать рисунок на машине? — интересуется Эмиль.

— Ну это смотря какой рисунок! В зависимости от сложности это обходится от нескольких сотен долларов до нескольких тысяч. Тысяч — это если рисовать «по кругу», то есть, всю машину: капот, борта, багажник.

— И, как я понимаю, человек Вы самостоятельный. — замечает Али, что-то посчитав в уме.

— На хлеб с маслом пока хватает. Квартиру снимать тоже. Остальное — в перспективе. Мне же ещё учиться надо, а институт у нас серьезный.

— А где Ваши родители? Ведь Вы живете не с ними?

— Они живут в Тамбове. Отцу там дали квартиру после увольнения из армии. Он у меня полковник запаса теперь. Там они и живут с матерью.

— А до Тамбова где жили?

— Во многих интересных местах. Очень далеких полигонах и испытательных центрах. Мой отец служил в РВСН.

Это был один из тех дней, которые запоминаешь на всю жизнь.

Она получила ответ на свой вопрос? И понравился он ей? И что она хотела спросить на самом деле? Каково быть русским… И теперь вопросы уже у меня. А каково быть тем, чья девушка учится на психолога?

Глава 17

Музыка этого дня — «Ritm of time» Front 242. Именно так и звучит Технология — низкое гудение трансформаторов и лязг стали, словно армия блестящих кибернетических организмов ломится по улице, воя электроприводами, лязгая суставами и скрежеща шестеренками. И весь город на моих глазах движется в ритме индустриального техно.

Да и вчера был насыщенный событиями день. С утра обсуждали новый заказ с парнями из «Тринадцатого» — прорабатывали концепцию проекта, подбирали рисунки и фотографии. К обеду проект стал вырисовываться. Будет много огня, так что придется потренироваться, огонь я рисую плохо еще.

И вот сейчас я пытаюсь сдать курсовой проект.

— В задании круговое вероятное отклонение задано в сто метров на дальности десять тысяч километров. А у тебя только триста метров! В молоко попадаешь.

— Игорь Александрович, а давайте навесим термоядерный моноблок в двадцать мегатонн! Пусть отклонение будет хоть в километр, какая разница, если радиус сплошного поражения будет тридцать километров! Да и к тому же программа всего лишь учебная. По ней ракеты никогда не полетят на Вашингтон!

— Откуда ты знаешь, что не полетят? Делать надо так, чтобы было не стыдно за свою работу. Задача программы научить вас варьировать проектные параметры таким образом, чтобы достигать нужного результата, чтобы научить понимать, как влияет тот или иной параметр на дальность, высоту траектории, точность попадания. Если боеголовка попадает дальше чем в ста метрах, то разрушение шахты не гарантировано!

— Да я понял уже! Только времени не остается, тут еще трое суток сидеть.

— Иди и работай. Три дня у тебя еще есть.

Да нету у меня этих трех дней, ни дня нет лишнего. Да еще мозги варят медленно пока. Отпустил бы ты меня с богом, старче.. Да нет, не отпустит, видимо. И в минорном настроении я покинул здание института.

Весь вечер после был потрачен на НИОКР — научно исследывательные опытно конструкторские разработки, а проще говоря, мозговой штурм. Было выпито много кофе (плевал я на рекомендации Айболита), было сказано много неприличных слов. И только поздно ночью компьютер выдал заданную КВО, даже немного меньшее — 92 метра. Изделие получилось несколько тяжелее, но попал — значит сдал. Целый час еще пришлось все аккуратно оформлять — распечатать таблицу траектории, сверстать весь материал в папку.

Вот тут «в мозгу сверкнуло», и я вдруг понял, как это все можно сделать по другому. И чтобы изделие вписывалось в заданную КВО, и чтобы габаритно весовые параметры были в допустимых пределах. Решение необычное, нестандартное. Такое, которое преподаватели не любят. Такое, о котором пока не стоит рассказывать никому, такое стоит поберечь от посторонних до поры до времени.. Я вам покажу, Игорь Саныч, как нужно проходить активный участок траектории! Вся кафедра в шоке будет! Но считать начнем завтра, а сейчас — спать.

Глава 18

— Ну, все просчитал, наконец? — произносит Григорьев, не отрывая глаз от бумаг, в которых он что-то старательно зачеркивал красной ручкой. Вот еще один момент, который мне так и не стал понятен в характере преподов — хлебом не корми, дай красной ручкой начиркать в графиках, расчетах, или того хуже, в чертежах. Помню один случай, как паренек чертил всю ночь, а на утро его препод ну чиркать красной ручкой. Понятно ведь, сделал бы замечания карандашиком аккуратно, студент бы все исправил, карандаш стереть можно. А если ручкой, то чертить заново. Так вот, студент, видя такое действо, не выдержал. Схватил тубус от чертежей и преподу по башке! Словом, выгнали парня из ВУЗа…

— Вот, КВО 92 метра.

— Ведь можешь, когда захочешь! — даже не глядя в расчеты восклицает Григорьев. Сакраментальных фраз еще мне не хватало после бессонной ночи.

— Давай зачетку.

Очередной трояк по баллистике в моей зачетной книжке не вносит возмущений в ровное поле из таких же трояков рядом. Верно говорят, сначала ты работаешь на репутацию, потом репутация работает на тебя. Спросить, не спросить? На репутацию это уже не окажет влияния. Ладно, попробуем поумничать.

— Мне вот что интересно, Игорь Александрович. Эти наши учебные расчеты совпадают с реальными траекториями ракет?

— Ну, в общем, да. При похожих массово габаритных характеристиках ракеты имеют похожие траектории.

— Вы, конечно же, знаете об американском перехватчике Спартан?

— Конечно знаю. А ты откуда?

— Читаю много, не по теме. Зарубежное военное обозрение. Так вот, учитывая его скорость и зону поражения, Спартан может перехватить ту ракету, которую я просчитывал. И какая разница, попадает полезная нагрузка в КВО или нет, если её после старта перехватят, еще на начальном участке?

— Для этого место запуска перехватчика должно быть не далее чем в трехстах километрах от места старта. У американцев нет возможности разместить свои перехватчики так близко к нашим базам.

— Пока нет, Игорь Александрович. У меня есть интересная идея, если я просчитаю чего, с вопросами подойду, найдется пара минут у Вас?

— Ты сессию закрой сначала без хвостов! А так подходи, конечно..

— Вот и хорошо. Только вы это, поймите правильно, не нужна мне пятерка и все такое. Интересно просто, для себя.

У проходной института встречаю Шурика.

— Хай энеджи!

— А вот и он, нарисовался, не сотрешь. На позитиве сегодня, как я посмотрю?

— Ага, сдался Григорьеву сегодня.

— Что, долетела твоя ракета до Америки и попала в Белый дом?

— Прямо в купол! Так что, брат, нет больше никакой Америки!

Мы смеёмся.

— Ха-ха! Куда сейчас?

— Спать поеду, устал как собака.

— Это, вот что. Тут у Федора в общаге в Героев резаться будем. Ставка — ящик сока. Участвуешь?

— Да, заманчиво. А когда?

— Вечером, часиков в восемь.

— Подумаю. Может, подъеду.

— Как там с твоей Катрин?

— Вообще никак теперь.

— Что, расстались, наконец?

Я поднимаю вверх указательный палец и произношу со значением:

— Она не любила баллистические ракеты, брат!

Мы ещё стоим пару минут, трещим о разном. Мимо проходят какие-то знакомые, одногруппники. Всё же я решаю присоединиться к «междупланетному турниру» за ящик сока. Но перед матчем века надо выспаться, глаза слипаются после всех этих «зачетных» нервов.

Глава 19

Выйдя из лифта на тринадцатом этаже и пройдя почти до конца коридора, я открываю дверь с табличкой 1307. Все «спортсмены» уже в сборе и заняты вечным спором, кто сильнее — чернокнижник с драконами и магией «армагеддон», или мудрец с титанами и магией «истинное воскрешение». Спор этот давний и особого смысла не имеет, впрочем, как и наша предстоящая игра. Просто все устали от сессии, и таким вот способом решили расслабиться.

Ящик сока стоит на табуретке у тумбочки с телефоном. Строго говоря, самого ящика и нет, но количество литровых пакетов сока J-7 равно двенадцати — как раз столько вмещает ящик. Только если сказать в магазине: «Мне ящик сока!», то спросят: «Какого?», и дадут упаковку с двенадцатью одинаковыми пакетами. А так на табуретке представлена вся гамма фруктовых оттенков: персиковый и яблочный, томатный и виноградный. И даже мой любимый. Но сок в ящике неприкосновенен, потому как это приз в игре. Играть на сок, а не пиво мы придумали давно. С соком получалось, как бы это сказать, немного интеллигентнее.

Три компьютера, расположенные в разных комнатах на разных этажах студенческого общежития связаны в одну локальную сеть. Мы, трое игроков одной команды, сейчас стоим около своего компа и ждем соединения с сервером. Наконец в игровом меню появляется запрос на имя участника под синим флагом — имя нашей команды. Я с ходу предлагаю написать «Космические дьяволы», товарищи по сражению не возражают.

Федор вводит название и давит на enter. Ещё через минуту всплывает сообщение: «Бармалей вступил в игру». Это последний, третий. Игра началась.

Игра пошаговая и мы ходим четвертыми. И пока ходят первые три игрока, нам приходится просто ждать. Игра предстоит долгая, часа на четыре минимум. Потому мы предусмотрительно купили ящик пива и разных чипсов с рыбой. Я сижу рядом с телефоном, по нему будет осуществляться связь между командами. Федя с Андрэ развалились на диване у стены с фотообоями— какой-то островной пейзаж, песок, утыканный пальмами, волны нереального синего цвета. Сбоку дивана на тумбочке установлен аквариум, в котором плавают какие-то рыбы, похожие на окуней. Федор называет их «цихлиды» и кормит мелко нарезанным мясом. Надо сказать, далеко не все студенты могли наслаждаться такими необходимыми вещами, как телефон, и не слишком необходимыми — аквариум, диван, видеомагнитофон, но придающими жизни в общежитии немного ярких красок. К концу четвертого курса мы уже были далеко не теми наивными парнями из провинции, только что сошедших с поезда, и вполне могли себе позволить маленькие радости жизни. В этом блоке из двух комнат, рассчитанных на пять человек, Федор и Андрэ жили как президенты маленького островного государства, короли бамбука. Как это было возможно? Опустим детали. Есть много пословиц на эту тему, как то: «хочешь жить — умей вертеться», или: «если нельзя, но очень хочется — то можно».

И вот мы сидим, два товарища неторопливо потягивают пиво, я же, помня рекомендации доктора, пью сок (не из «ящика», я с собой принес.» Разговоры у нас как всегда, о почти уже закрытой сессии, о планах на будущее, и конечно, «о бабах». Андрэ посетовал, что не все гладко у него с Иркой (что было неудивительно), Федор же был еще в «творческом поиске».

— Ну так скажи нам, товарищам по оружию, так сказать. Ну чего ты в ней нашел такого?

— Очень просто, она — женщина.

— Ну, это понятно, что не мужчина! — он смеется:

Раз уж зашел разговор о бабах, так поделись соображениями!

— И что тебя интересует, товарищ по оружию?

— Все!

— Много будешь знать — скоро состаришься! Так я тебе все и выложил, размечтался!

— А что, уже есть такие подробности, что и не всем расскажешь? Никак, крепость уже выкинула белые трусы?

— С ума сошел? Да мне её папаша мигом яйца отстрелит! Понимаешь, братуха... Ты то не все о своих отношениях рассказываешь, даже братьям по оружию. Так с чего ты решил, что я колоться буду? Чужая девушка = закрытая тема. А в традициях моей подруги — особенно закрытая. У них, к примеру, спросить: «Как здоровье твоей жены?» — сильное оскорбление. Дарить подарок чужой девушке, даже на день рождения — из той же оперы. Условностей и правил много. И не только в условностях дело. Вот, танк Т-72 знаешь?

— Знаю!

— Так вот, мораль ливанской девушки крепче чем броня у него!

— Сочувствую тебе, брат! И чего тебе русских девок не хватало? Ведь все говорят — наши бабы самые красивые в мире!

— Я думаю, эту легенду распространяют сами наши бабы. В конце концов это нормально. Женщины любого народа считают, что именно они «самые самые». Но дело даже не в этом. Тут главнее внутреннее содержание, воспитаны они по другому. Катрин, конечно, девка видная. Но где-то она вела себя как женщина, а где-то как мужчина. А моя ливанка всегда ведет себя как женщина, на все сто процентов. Она не бывает немножко сильным полом, в любом вопросе. И в главном, и в мелочах. Вообще, знаешь, как говорят — мелочи не имеют решающего значения, мелочи — решают все!

— Например, какие мелочи?

— Ну вот, представь, ты звонишь своей Ирке. Звонишь поздно, она спать легла уже, или звонишь днем, а она в магазин собирается. И она тебе скажет — позвони завтра, или , я приду с магазина, тогда перезвоню. Верно?

— Ну да! А как иначе?

— А вот у меня, брат, иначе! Вот, к примеру, позвонил я как-то достаточно поздно. И хотел только пару слов сказать. Планы у меня поменялись внезапно, и нужно было скорректировать кое-чего на следующий день. Так вот, я ей — мол, так и так, извини за поздний звонок, ты спишь уже наверное, но тут изменения насчет завтра. А она мне в ответ— что ты, нет проблем, звони когда захочешь! Я ей — что, даже ночью? Даже, ночью, отвечает, я, говорит, всегда тебе рада, и буду говорить с тобой, сколько ты захочешь! Я просто обалдел тогда! И мы чуть не целый час проболтали. На следующий день спросил — почему так вчера сказала? Ты же наверняка спать хотела! Почему даже не ворчала, что поздно звонишь? И знаешь, что она ответила? Так удивленно — ты же мужчина! Ты мне звонишь, и я не могу сказать по другому! Вот тогда я и понял, что такое культурный шок.

— Давайте ка, братцы, лучше подумаем, что после института делать будем. — внезапно меняет тему Федор.

— Да что тут думать? Нам главное диплом получить. Ты же не собираешься работать за эти копейки по специальности?

— А на кой черт тогда диплом?

— Так, доказательство мозговитости его обладателя. Ты вот что, реально мечтал работать на ракетном заводе?

— Ну почему на заводе.. Я в КБ хотел.

— Да-а — задумчиво протянул : — Ты ракетный фанат прямо. Я так вообще случайно поступил. Конкурс то был меньше одного человека на место! Проходной балл набрал — и уже студент!

— А проходной-то балл был у нас три с половиной.. В престижном ВУЗе учимся, однако.

— Все это было так, конечно. Только после первого курса половина вылетела из института. Одни мы умные остались! — смеется

— Это Хабарова то умная? Катька? Да она отвертку от камеры сгорания не отличает!

— А ей не нужно отличать, у нее папа правильный. — едко вставил

Все мы на мгновение задумались, вспомнив декана Хабарова. Возразить было нечего. Случай был как раз тот, когда природа на детях отдохнула.

Так и прошел тот вечер. Мы пили пиво, разговаривали «за жизнь», примерно через каждые десять минут дружно подбегали к компьютеру и делали свой ход. Апофеозом стало решающее сражение за замок Мудреца, и в этот раз чернокнижник с драконами оказался сильнее мудреца с титанами. После мы коллективно распили честно выигранный ящик сока (я как всегда выхватил пакет ананасового), и разошлись-разъехались по своим берлогам.

Глава 20

— Ну что, Максимус, куда пойдем сегодня?

— Честно, так совсем не думал.

— Если в такой солнечный день ты намерен водить меня по музеям, то знай — я против.

— Тогда говори ты — чего желает царевна?

— Царевна желает осмотреть «логово Черного рыцаря»! — произнесла Лаяль, вопросительно на меня глядя, — Кажется, ты это так называешь?

— Э-э.. Не знаю что и ответить.. — протянул я.

— Или ты живешь в таком мрачном подземелье, что меня туда и привести неловко?

— Ну, как сказать. Моя берлога не отличается богатством интерьеров и пышным убранством. Это далеко не Тадж Махал. Совсем даже наоборот.

— И? — Лаяль ожидающе на меня смотрит.

— Ладно! — махнул я рукой: — Хочешь видеть мою ракетную базу — добро пожаловать! Просто, не ожидал, что сегодня.

— Ну, тогда поехали?

Добрались быстро, от метро моя съемная конура была совсем недалеко. Уже перед самой дверью я долго рылся в карманах в поисках ключей, потом никак не мог попасть ключом в замок. Лаяль терпеливо стояла рядом. Только спросила: «Ты чего так волнуешься, Максимус?» Наконец мне удалось отрыть дверь.

— А теперь я прошу обратить внимание на важность момента. Вы, фройляйн, переступаете сейчас порог секретного объекта. Доступ сюда разрешен только проверенным членам партии, делом доказавшим свою преданность делу революции...

— Максимус Цезарь, прибереги свои речи для римского сената. Мне будет достаточно просто пригласить войти.

— Ну, тогда проходи! Я рад приветствовать Вас в этом скромном.. да, несет меня. Волнуюсь просто. Ты первый раз у меня. . — сказал я, пропуская её вперед.

— Надеюсь на понимание и снисходительность к обители старого солдата империи.

— А где у старого солдата туалет и ванная?

— Белая дверь с логотипом мальчика на горшке — туалет. Дверь слева от неё — ванная. Напоминаю, левая нога — это у которой большой палец справа.

И чего я волнуюсь, правда? Ведь и сама она прекрасно понимает, что пришла не в пещеру Али-Бабы — думал я, пока ставил чайник на кухне. Она с самого начала знает кто я и что на данный момент. Так чего париться на этот счет? Какая ни какая съемная, это на порядок лучше, чем брутальное слово «общага», от которого обычно у мамаш домашних девочек кровь в жилах стынет. Только месяц живу так, а родимая 1003Б кажется далеким и темным прошлым. Интересно, приведи я её туда, что бы сказала, что подумала бы? Быстро к хорошему привыкаешь..

Войдя на кухню, и увидев в раковине немытые тарелки и чашки, Лаяль довольно отметила, что женской руки в доме явно не хватает. После чего без лишних разговоров принялась мыть посуду, сказав: «Я тут у тебя похозяйничаю, если ты не против.»

Что ж, я был не против, совсем даже наоборот. И пока она гремела посудой, отправился на осмотр остальной территории с целью инспекции. А ну как где-то совсем некстати валяются несвежие носки, широким взмахом кинутые в пространство? Да нет, вроде, никаких шокирующих деталей холостяцкого быта обнаружено не было.

— А это что такое? — я и не заметил, так тихо она подошла. Стоит рядом, прислонившись к плечу и смотрит на два листа формата А1, скрепленных в один большой лист А0, висящий на стене, и так наивно спрашивает: «а что это?». Это «бомба», дорогая. Как это говорят — хит сезона. То, что месяц назад было только идеей, пришедшей в голову почти случайно, а теперь приблизительный баллистический расчет валяется на столе, а на стене одна из возможных концепций ракет будущего. И знает об этом пока только несколько человек.

— Это чертеж стиральной машины. — пытаюсь пошутить я.

— Это.. Ракета?

— Это газонокосилка. — пытаюсь я «съехать» с темы. Косячок-с.. Чертежи следовало спрятать, вообще-то.

Лаяль задумчиво водит пальцем по чертежным линиям. Её отманикюренный коготок со старательно выведенным разноцветным лаком флагом Ливана очерчивает контур бака горючего, переходит на магистраль бака окислителя и подбирается к доразгонному блоку. Я наблюдаю за ней и думаю, что для Лаяль эти линии что-то вроде папируса древних египтян. Хотя, ракетные чертежи обычно более наглядны чем, скажем, чертеж коробки передач от того же Т-72, которую был вынужден «рисовать» один мой знакомый на курсовом проекте своей кафедры. Да еще с деталировкой — вычерчиванием отдельно всех деталей, составляющих сложный механизм. Тяжело «танкистам», сложные у них «рисунки».

— Кажется, я поняла. Это секретная газонокосилка вертикального взлета. Ты это изучаешь в своем институте?

— Это мой курсовой проект. Банальный, маленький и совсем не секретный. — соврал я: — Но все равно, никому не рассказывай!

— А что вот это? — она показала пальцем на блок разведения.

— А это, дорогая моя, три мегатонны смерти. Десять боевых блоков по триста килотонн. Приблизительно это сто пятьдесят Хиросим.

— Тебя учат придумывать смерть? — спросила она, повернув голову и заглянув мне в глаза.

— Понимаешь.. Эта такая смерть, которая обеспечивает жизнь. Просто потому, что у врага есть такая же.

Почему она смотрит так серьезно? Еще секунду назад улыбалась. Я уже стал привыкать к этой её особенности. Может шутить, болтать о разной несерьезной всячине. А когда вот так посмотрит, то понимаешь — будет о чем-то важном. Вот и сейчас.

— Ты видел войну?

Я молчу.

— А я видела. И никогда не хотела бы увидеть снова.

Лаяль и правда знает, что такое война не по телевизору. Она тогда была совсем маленькой. О войне не расскажешь всякому, это совсем не то, что хочется вспоминать. «Расскажи о войне!» — это вопрос не из тех, на которые отвечают. Дедушка не станет рассказывать внуку, как его товарищ бежал совсем рядом, а одной рукой пытался обратно засунуть в живот собственные кишки. Война — это не совсем то, что хочется вспоминать. Война бывает разная, но лицо войны — это совсем не лицо милой девушки. Тогда я подумал — сама расскажет, если захочет.

— Может я не большой знаток, о чем можно вести задушевные беседы с девушками. Но о чем не следует, знаю точно.

— О чем же не следует говорить со мной?

— Три вещи: о политике, об оружии.. И о других женщинах. Но раз уж мы начали, скажу. Вот именно такое оружие делается для того, чтобы войны не было. Может, ты этого не понимаешь, просто поверь — это так. Равенство стратегических потенциалов есть лучшая гарантия сохранения мира между США и СССР. Россией, то есть. Я бы добавил — это единственное, что сдерживает большую войну. Которая может стать последней для всех.

— Я понимаю. Ядерное сдерживание?

— Ого! Откуда такое знание терминов большой политики у простой ливанской девушки?

— Ты бы еще добавил — у простой деревенской девушки! Ты забыл, мой отец в некоторой степени разбирается в этих вещах. Вот я и нахваталась терминов.

— В некоторой степени! Очень смешно!

— Скажи, а эта твоя ракета не хуже чем у американцев? — спросила она, чуть улыбнувшись. Наконец снова в её глазах сверкнул огонек озорства.

— Давай я скажу просто. Они еще не придумали такую. И никто в мире. Так что спи спокойно, царица. По крайней мере, здесь, в Москве. Наш корабль бороздит просторы вселенной, и опытные пилоты у штурвала, в мире спокойно. — я взял её лицо в свои ладони и спросил:

— Так о чем с тобой говорить можно, а что «харам»? Не думаю, что ракетран техника тебя заинтересует.

— Мне интересно всё, что интересно тебе! И о политике можно, об оружии тоже. А других женщин не прощу тебе никогда!

— Поверь, я ни одной вокруг не вижу ... Давай же спокойно пить кофе.

Война... Слова женского рода. Жизнь и смерть, любовь и ненависть, трусость и отвага, злость и доброта, ракета и перехватчик... Стоп! Перехватчик — это мужского рода.

Мы сидим рядом на диване. Я показываю Лаяль маленький альбом со старыми фотографиями из моего военногородкового детства. И Лаяль с интересом рассматривает мои детские фото. Я даю пояснения, и многие вещи кажутся ей настолько удивительными, что ее брови постоянно взлетают кверху, она восклицает: «Ну надо же!», «Вот бы не подумала!», «Ты серьезно?!» Поистине, если хочешь узнать страну и ее жителей, то делать это нужно не глядя на исторические достопримечательности из окна туристического автобуса. И для этой цели семейные альбомы совсем не лишняя штука.

Мы сидим рядом, и я не понимаю еще, какова реальная дистанция между нами. Как говорится, можно сидеть за одним столом, и быть на разных концах галактики. А можно быть на разных концах вселенной, и при этом быть вместе. Что много, а что мало? Если бы она не была финикийской царевной, я давно бы уже полез целоваться. Но я показывал ей фото, она слушала мои комментарии, и мне было хорошо только от того, что она сидит рядом. И в тот момент пришла уверенность, что и ей хорошо быть вместе со мной.

— Ты мне рассказывал, что жил на космодроме. А ты видел, как взлетает ракета на самом деле, не по телевизору?

— Много раз.

— Расскажи!

— Это было здорово! — я откинулся на спинку дивана, а Лаяль облокотилась на локоть и приготовилась слушать, улыбаясь уголками глаз.

На космодром отца перевели как-то совсем быстро и неожиданно. Однажды вечером он пришел со службы и сказал, снимая черные хромовые сапоги в коридоре: «Завтра не задерживайся после школы, будем вещи паковать. Меня переводят». Через два дня пятитонный железный контейнер, поставленный под загрузку во дворе нашего дома, был погружен в бортовой Урал. А вся наша семья отправилась сразу вслед за грузовиком на 412 ом Москвиче нашего соседа, дяди Вовы со второго этажа.

— Знаешь, милая, одно дело, когда видишь трансляцию запуска по телевизору, и совершенно другое когда… Как-то вечером отец просто спросил: «Завтра запуск грузовика будет. Хочешь поехать на пуск?» Грузовик — это КК «Прогресс», которым возят всякую тушенку с пивом на орбитальную станцию.

— Туда и пиво возят?! — удивилась Лаяль.

— Это я образно! Вообще, чего только туда не возят, в основном, еду всякую да приборы. Потом космонавты загружают грузовик всяким хламом и отправляют обратно.

— Откуда всякий хлам в космосе?

— Ну.. Пустые банки от тушенки, например. Переработанная космонавтами тушенка, опять же.. Чего ты смеёшься? — мне и самому весело, — Космонавты такие же люди, только более тренированные. Так вот. Это так буднично прозвучало: «Поедешь на пуск?», а ведь я об этом всю жизнь мечтал! Знаешь, иногда я думаю — то, чего ты хочешь, приходит к тебе рано или поздно. Ты не находишь?

— Возможно.

— Ночью я не мог заснуть. Ворочался с боку на бок и всё думал и думал, что завтра.. А рано утром поехал с отцом. На площадки ходил тепловоз с пассажирскими вагонами. В таком мы и ехали. Пусковую я увидал за несколько километров. На горизонте на стартовом столе, зажатый фермами, стоял носитель. От станции пришлось идти еще пару километров пешком. Ракета была все ближе. Когда мы дошли до железнодорожных путей, по которым носитель везли на пусковую, отец сказал: «Ближе не надо, оглохнем», и мы остановились. Рельсы шли большим полукругом, поэтому старт был прямо перед нами, когда мы стояли за высокой насыпью путей. Я стоял и смотрел, стараясь запомнить каждое мгновение. По корпусу ракеты шел белый дым, от заправки жидким кислородом. Потом фермы стали медленно расходиться в стороны, — я показал ладонями, — и ракета осталась на стартовом столе, только зажатая противовесами, да ещё кабель-мачта сбоку. Ну, это такая длинная штуковина, по которой к ракете подключены заправочные шланги и командные кабели.

— И что, никто вас не задержал? Разве можно так просто подойти к месту старта?

— Ну, времена тогда начались развеселые. Чуть не иностранцев стали с экскурсиями водить по космодрому. Был интересный прецедент. Приехали какие-то французы на космодром. Тогда еще космонавта французского запускали. Ну, и захотели иностранные гости полазить по памятным местам, сфотографироваться на фоне пусковых площадок. Начальник космодрома им и разрешение письменное выдал, чтобы не чинили препятствий высоким гостям. И задумали они зарулить к загадочным конструкциям, что высились на горизонте, дабы посмотреть — что там да как, и для чего. А конструкции оказались пусковой площадкой транспортной системы Буран-Энергия. Уткнулся их микроавтобус в полосатый шлагбаум, и ну бибикать. Прибегает солдат, документы спрашивает, кто такие? С чем пожаловали? Они ему бумажку, подписанную начальником космодрома тычат в лицо. Солдат офицера позвал. Подошел капитан, посмотрел на документ, вежливо вернул и начал объяснять непонимающим французам, что без печати второго отдела въезд на объект лицам, не имеющим к объекту отношения, запрещен. Переводчик настаивает, говорит, нам начальник космодрома разрешил. Капитан, теряя терпение, говорит, что ему по барабану это разрешение и что они могут это разрешение свернуть трубочкой и засунуть себе в.. В общем, уехали французы, не получилось сделать памятные фотографии на фоне пусковой самой мощной в мире ракеты. И знаешь, это правильно. Попробуй подъехать к пусковой американского Шатла. Говорят, у них только то относится к свободе, что не имеет отношения к государственной безопасности. И это в любой стране. Так что не всё было можно, даже во время самого пика бардака в стране. Кстати, знаешь, сколько Энергия выводит на орбиту?

— Сколько?

— Сто тонн! А некоторые говорят, что и больше может. Так вот, стоит, значит она на бетонном столе, зажатая стальными фермами, «дымит» себе потихоньку криогенными компонентами. И тут кабель-мачта отходит в сторону! По телевизору в этот момент всё комментируют — отошла кабель-мачта, зажигание, пять секунд полет нормальный и так далее. А когда смотришь сам, то никакого текста, только ветер и птицы поют. И вот снизу дым, пламя, а через несколько секунд доходит нарастающий рев. Он быстро становится громче. Кажется, земля вокруг трясется, грохот от работающих двигателей такой сильный, что чувствуешь его кожей. Воздух в буквальном смысле бьет тебя ударными волнами. Словно невидимый боксер дубасит по всему телу. Носитель медленно отрывается от стола и начинает набирать скорость. По телеку звук стартующей ракеты слышен как ровный рев. На самом деле этот звук больше похож на рваный треск, множество мощных взрывов, с очень маленькими промежутками. И когда ракета поднимается на высоту несколько сотен метров, то грохот становиться совсем невозможно вынести. Я тогда зажал уши и присел, мне казалось — уши лопнут. Но ракета быстро уходила в небо, грохот слабел. Она стала немного клониться к горизонту, потом сильнее. Высоко в небе я видел четыре ярких желтых точки, она грохотала уже далеко. Потом эти четыре точки разлетелись в разные стороны. « Ускорители отделились» — сказал отец. А я смотрел и смотрел, пока желтая ослепительная звезда не растворилась высоко в небе. Сердце бешено колотилось. Я перевел взгляд на пусковую — облако дыма медленно относило ветром в сторону. Вот так было в первый раз. Чуть не оглох, короче!

— Знаешь, — сказала Лаяль, немного помолчав, — Сейчас, когда ты это рассказывал, ты как будто был не здесь. Я думаю, ты был снова там, и смотрел этот запуск.

— Что, так было заметно?

— Ты же смотрел мимо меня! — рассмеялась она, — И глаза у тебя прямо светились! Но я тебе это прощаю. И не стану ревновать к чему-то с женским именем, если это будет имя ракеты.

— У ракет не всегда женские имена. Вот, например, как тебе нравится имя УР-29А?

— Интересное имя. Но, мне кажется, УР-29А «Лаяль» будет звучать лучше! — сказала она и довольно улыбнулась.

— А ты знаешь, что за время эксплуатации ракетного комплекса он может проходить несколько модернизаций? Тогда к имени добавляются разные буквы и цифры. Предположим на секунду, что изделие УР-29А «Лаяль» пройдет первую модернизацию. Тогда ракета будет называться уже УР-29А «Лаяль-2» или «Лаяль-М»! — шучу я, — Как тебе такое название?

— Цезарь Максимус! Не должно быть никакой номер два! Я тебя сейчас укушу! — пытается изобразить ярость Лаяль.

— Тогда сделай это нежно! И я обещаю, — изделие будет настолько совершенным, что никакая модернизация не понадобится.

Твои черные глаза — я прыгнул в них словно.. нет, не в омут. Как в море, огромное, как вселенная. И я заглянул в самое сердце звездной пропасти ее глаз.

Юрий Гагарин с укоризной смотрел на нас со своей фотографии, висящей на стене.

Глава 21

Небольшая, пока ещё тонкая папка с ничего не значащим для несведующего человека названием «Изделие УР 29А» ложится на покрытый листом плексигласа стол моего преподавателя по баллистике.

Он сидит на стуле в своем вечном коричневом пиджаке, пожилой, уставший человек. Я прекрасно понимаю, что происходящее в стране сегодня для него трагедия личная. Может, при СССР он и не отворял дверь в ЦК пинком ноги, но имел контакты на самом высоком уровне. Еще бы, родной брат министра обороны! А сегодня он понимает, что молодой смены, черт подери, нет. Некому передать факел эстафеты поколений. И пиджака нового нет тоже. Не потому, что в магазине не найти, просто профессору это не по карману. И вот он начинает просматривать содержимое папки, на которой я в шутку написал: «Только для проверенных членов партии, делом доказавшим свою преданность Революции».

Игорь Саныч улыбается. Думаю, ему в общем и не важна моя циферная мазня на нескольких листах бумаги. Важен сам факт — из всей группы, со всей кафедры, а может,( и я не побоюсь этого слова) со всего курса, такая работа, которую делать никто не заставлял, за которую не обещали автоматическую сдачу экзамена и которая выходит за рамки обязательной программы. Работа, которую студент сделал, по тому, что ему это действительно интересно. И по еще одной причине — слово «Ракета» он всегда писал с большой буквы.

— Для выполнения задачи прорыва первого эшелона перспективной противоракетной обороны вероятного противника я предлагаю не совсем традиционную компоновку.

Считаю, что для ускорения прохождения начального активного участка необходимо использовать высоко энергетичные РДТТ, выполненные по пакетной схеме и вписанные в диаметр первой ступени. Вот, Игорь Саныч, принципиальная схема компоновки. По сути получается три ступени. Доразгонный двигатель блока разведения можно и четвертой назвать.

— Хм.. хм.. Значит, ты хочешь на жидкостную БРДД нацепить твердотопливные ускорители? Не проще ли увеличить тягу на маршевых РДТТ обыкновенной, нормальной твердотопливной ракеты?

— Тупиковый путь. Тогда вся энергия уйдет на быстрое прохождение начального участка в ущерб либо дальности, либо забрасываемому весу, то есть числу боевых блоков. Если сделать, как предлагаю я, то можно десять боеголовок гарантированно доставлять на дальность одиннадцать тысяч. При этом закладываемое в расчетах время на перехват оценивается с учетом возможностей перспективных перехватчиков, которые у противника даже еще не появились. Обратите внимание, у изделия есть большой запас модернизации.

— Так не делают, пять ускорителей — это как королевская Н-1 получится.

— У Королева на Н-1 было тридцать движков на первой ступени.

— Это баллистический расчет? Так.. Ни фига себе! — Григорьев даже присвистнул:

— Минута на прохождение зоны перехвата?!

— Там все подробно написано, но по деталям мне не хватает некоторых данных. Затем и пришел.

— Так, значит… Ты мне это оставь, я посмотрю и проверю все сначала. Какие тебе там нужны данные?

— Мне нужны характеристики топлив, используемых на перехватчиках системы ПРО

А-135. А то я в расчетах штатовский нитролан с Трайдентов закладывал.

— Ладно, если дело серьезное, оформим тебе допуск, вторую степень. Завтра подскочи ко мне в это же время. — сказал Григорьев, не отрываясь от папки. Когда я выходил за дверь, то он уже чиркал что-то. Правда не в папке, а на отдельном листке бумаги.

Глава 22

Она улетела в пятницу, я ездил провожать их в аэропорт. Свою сессию она сдала раньше и теперь летела на родину.

Полчаса до регистрации, последний взгляд.

— А что изменится в твоей жизни, если я не позвоню и не приеду?

— Знаешь, я не уверен, что мои слова будут ответом именно на этот вопрос. В жизни не изменится ничего. Но это не значит, что ничего не изменится вовсе. Если я никогда больше тебя не увижу, то душа моя станет пустыней, а сердце окаменеет.

— Следует ли мне понимать это как признание?

— Да. Следует.

— А не боишься?

— Чего? Проиграть? Я не играю с тобой, я серьезно.— и добавил с улыбкой:

— Думаю все же, если ты не приедешь, то я штурмом возьму Финикийскую столицу.

— А я буду наградой завоевателю?

— Не наградой, а отрадой.

— Отрада — незнакомое слово. Что оно означает?

— Дом для души по-русски.

-Значит, я буду домом твоей души.. Ты многого хочешь, русский!

— Что много, а что мало? Все время мира с тобой— мало. Один день без тебя — вечность.

-Не нужно брать штурмом Бейрут. Я теперь наполовину здесь, наполовину там. Я приеду. К тебе. Жди меня!

Она перешагнула контрольную желтую линию зала вылета, а в груди у меня все сжалось и так и осталось в этом состоянии. Тоска, вот этому имя.

А потом я вернулся на автобусе, сказав водителю Ахмеду, которого отрядил для этой миссии её папаша, какую-то не очень убедительную ерунду. Просто в этой машине остался запах её духов, и ехать в ней обратно было выше моих сил.

Я так ей и не сказал.. Может, она ждала, что скажу именно сейчас, в зале вылета? Те слова, которые уже говорил другой однажды. Может, потому и не сказал. Как-то я убеждался и не раз, что под этими словами каждый, кто их произносит, имеет в виду что-то свое. Есть даже шутка такая:

«Дорогой! Ты меня любишь?» — спрашивает жена мужа.

«А что же я по-твоему сейчас делаю?» — в недоумении отвечает он.

Нет никакого универсального критерия оценки истинности своих чувств. Никто не подскажет и не научит определять настоящая твоя любовь, или очередная ошибка. Иногда мне кажется, любовь — это такая штука, что если она есть, то можешь и не знать об этом. Но если ее нет, то это знаешь точно. А если молчание лучше всяких слов? То тогда, это любовь, наверно, но об этом уже..

И я искал другие слова, которые подойдут лучше. Говорил ей разные вещи, сказочные, чуть не галактические. Кроме этих двух слов. А что, если за этой космической тематикой про межзвездные туманности и блеск галактик она смогла угадать именно эти слова? Не могу того знать.. Как посмотришь ей в глаза, так только одно в них видишь наверняка — вечная тайна.

И потянулись долгие два летних месяца. За это лето прошла целая жизнь. Я пытался с головой зарыться в дела, и это получилось. Из сервиса мы не вылазили, даже ночевал там пару раз. Работы все прибывало. Иван Семеныч и Вадим знали свое дело и постепенно добрая слава о нашей конторе стала ползти по столице. Типа: «А я аэрографию на машине заказываю только у ребят в «тринадцатом легионе»!» Рисовали все — огонь и лошадей, черепа и рыцарей, танки и девок голых на капоте. Только за июнь лично мной было сделано пять машин, за июль — целых семь. Плюс две в начале августа. Пачка «зелени» в кармане росла, и я с уверенностью смотрел в завтрашний день. Не за горами был сентябрь, и уже пора было думать, как смогу совмещать учебу и работу.

Поскольку через руки мои проходило немало пафосных бричек богатых дядек и их деток, то в голове сама собой стала вертеться мысль о чем-то своем на четырех колесах. И когда в кармане появилась первая пятерка, (сумасшедшие деньжищи для деревянного мальчишки!) то выбор мой пал на новую, только недавно появившуюся в продаже Волгу 3110. Почему Волга? Все просто — мечта детства. Проблему с отсутствием водительских прав удалось решить быстро и всего-то за двести зелени, все через того же «шефа», Ивана Семеныча.

А по утрам солнце на востоке зажигало новый день..

Глава 23

И это бьет по мозгам, они крошатся как лед и память постоянно мне твой образ выдает..

Её нет рядом, но у меня есть воспоминания. И часто я вспоминал наши разговоры, её слова, её вопросы. «А ты любишь Россию?» «А что ты любишь больше — Россию или ракеты?» Она ни разу не спросила — «меня или ракеты?»

Аккурат на свой день рождения я выехал из автосалона Роскон на новой черной Волге 3110. Коробка передач оказалась не в пример мягче, чем на учебной «шахе», и даже, когда я путал передачи и трогался с третьей, то машина ехала на удивление легко и без дерганий. И она была такая огромная! Как космический корабль. Еще не обкатав, изобразил сбоку лихо скачущего на коне римского центуриона. Центурион был в блестящих на солнце доспехах, а в руке сжимал направленное вперед копье. Неплохо получилось.

Управлять аппаратом научился довольно быстро, сначала по МКАДу катался рано утром, потом осмелел и по Москве стал рассекать, благо машин летом меньше.

Вечера были долгими. Вечерами я ждал звонка. И когда телефон звонил, то на определителе высматривал номер, начинающийся на 961, но звонили все какие-то друзья-знакомые да «коллеги по цеху». Воображение живо рисовало мне ужасные картины бородатых бандитов, с Калашами наперевес, держащих её в плену далеко в горах и требующих выкуп в миллион долларов. И если с этим я как-то справлялся, представляя, как виртуозно отстреливаю врагов из СВД, подкравшись к их логову, то сама мысль о возможном нахождении рядом какого-нибудь владельца нефтяной вышки в белых штанах, убивала меня напрочь.

Впрочем, когда я притащил на хату второй «пень», жить стало лучше, жить стало веселее. Следуя простому принципу: «компьютер нужен для того, чтобы играть», установил на него Дум, Рэд Алерт, Диабло и ,конечно же, Героев! Вот в этих вторых героев я и резался до ночи. Этим субботним вечером продолжал играть карту в «кампании за Арчибальда», и уже улучшил красных драконов до черных, когда телефон зазвонил и на определителе светилось 961.. а на часах 12 ночи.

— Прием!

— Здравствуй, Максимус Цезарь! Я не разбудила тебя?

— Лаяль! Солнце мое! Ты же знаешь, я поздно засыпаю. Кто это там у тебя смеется?

— Это тетушка, она говорит, смешно, когда я говорю по-русски. И у нас, если хочешь сказать девушке комплимент, говорят не «солнце», а луна, ль амар. Но спасибо. Как твои дела? Как погода в Москве?

— Как погода в стране кедров? Дела по-разному, в двух словах не скажешь. Но, позитивно, в целом.

— Я так соскучилась! По тебе, по России..

— Так в чем же дело? Четыре часа лета и военный оркестр встречает тебя у трапа! Ты не звонила..

— А вот и нет! Просто кого-то всегда нет дома!

— Я поздно приходил, работы было много. Ты расскажи, как у тебя все там происходит.

— Прилечу — расскажу, фотографий много сделала, как ты и просил. По телефону не хочу!

— Так когда же?

— Завтра вечером у меня самолет. Так что оркестр можешь заказывать на утро после завтра.

— SU510? Я возьму губную гармошку, на ней у меня получается играть лихие марши!

— Как твоя секретная ракета? Уже прошла испытания?

— Ты помнишь?! Она почти запущена в серию, дорогая! Да никакая она не секретная. — Вру я:

— Серьезно, так не до ракет было все лето. Да и все на каникулах или в отпуске. Так что только с сентября можно продолжить. Я так жду тебя..

— Два дня, Цезарь. Еще два дня подожди. Так что до встречи! И, Цезарь! Купи мобильный наконец!

— Я подумаю... До встречи!

— Пока!

Ль амар… Заснул в эту ночь я быстро и спал спокойно.

Глава 24

Ну конечно, перед выездом в Шереметьево машину я просто «вылизал». Для этой цели поехал на авто мойку, где мойщики засыпали меня вопросами о рисунках на бортах. «Как здорово! Как настоящие! А сколько стоит такие же сделать?» Услыхав цену «три зеленых косаря за всё» — не поверили. Поистине, вот именно правде люди почему-то больше всего не хотят верить. После протер все самые маленькие потаенные места в салоне, чтобы ни внутри, ни снаружи не было ни пылинки. И машина сверкала, аж глазам смотреть было больно. Наверное, даже ЗИЛ-114 Брежнева блестел меньше. Вот она удивиться!

Самолет должен был сесть в пять утра, а так как я всегда предпочитал перестраховаться, то потопал на стоянку в три часа ночи. В эти последние дни августа ночи стали заметно холоднее, в воздухе уже пахло сентябрем. Пройдя один квартал по залитой светом фонарей улице, я повернул направо и, перешагнув низко натянутую железную цепь, оказался на стоянке. Вот и мой Вороной. Запустив мотор, вставил в магнитолу какой-то попавшийся по руку диск.

«Я жду ответа, больше надежд нету. Скоро кончится лето..» — заиграла на магнитоле одна из моих любимых песен «Кино». Охранник опустил цепь, и, мазнув фарами знак «уступи дорогу», мой конь выкатился из конюшни. Выехав на МКАД, не торопясь разгоняюсь до пятой передачи. Эта пустая ночная дорога будто проложена для меня одного, потому до Шереметьево-2 доезжаю быстро, беру перед шлагбаумом въездной талончик из автомата и паркуюсь на свободное место. Небо начинает светлеть. До самолета еще больше часа, который, видимо, будет тянуться долго. Час ожидания как служба на крайнем севере — идет за два обычных. Время от времени в утреннем воздухе разносится свист турбин лайнеров, идущих на взлет или заходящих на посадку. Какие-то встречающие или провожающие заезжают на стоянку, хлопают дверцами машин и идут к зданию аэропорта. Допиваю кофе из термоса, хлопаю дверкой, напевая одну старую песню: « Там под южным со-олнцем ширь безбрежная, ждет меня подруга неж-на-я.!»

В зале прилета на большом информационном табло нахожу знакомые цифры: SU510. Вроде, без задержек. Еще через полчаса слышу наконец голос из «матюгальника», вещающий о том, что «Произвел посадку рейс 510 «Бейрут-Москва». Подхожу к ограждению перед указанными на табло воротами. Там уже толпятся некие люди. Кто-то окликает меня по имени. Оборачиваясь, вижу Карима, старшего брата Лаяль. Здороваемся. «Подготовился?» — спрашивает он, показывая на шипастый красный букет. Он не задает много вопросов, хотя не видел я его эти два месяца. Вообще, как я заметил, парень он немногословный. Как там говорил Мюллер? «А Штирлиц — молчун.»

Ага, вот повалил народ по узкой дорожке. У контрольного поста моментально образовалась мини давка из соотечественников. Полоса рядом выглядит куда свободней. Там мы и высматриваем. Он — сестру. А я.. кого ищу я?

Она машет мне рукой, и нас уже разделяют метров двадцать. Десять, девять.. И мы говорим каждый на своем, когда я прижимаю её к себе крепко-крепко. Я о том, что никуда её больше не отпущу от себя, она — какие-то непонятные ещё для меня слова. Потом предлагаю обменять большую спортивную сумку на красный букет, она обнимает брата, он хватает чемодан на колесиках и мы, наконец, идем к выходу. Ближе к парковке выкладываю последние новости, что теперь я космолетчик и могу пилотировать суда категории Б. И что вот тот черный и блестящий летательный аппарат и есть то, на чем я предлагаю доехать до дома. Лаяль обходит тачилу по кругу, заглядывает в салон и выдает одобрительный отзыв. «Максимус Цезарь! Как ты мог скрыть от меня такую прелесть?» После чего говорит брату, что едет со мной. Он обреченно разводит руками и отвечает, что поедет следом.

И хотя в столь ранний час дороги были практически пустые, машину я вел в крейсерском режиме, соблюдая почти все ограничения скорости. Карим поначалу держался следом, но потом не выдержал, просигналил, и, обогнав нас, умчался вперед. Я же никуда не торопился. Рядом со мной сидела Лаяль, и мне мало когда было так здорово, как в тот момент. На одном светофоре я взял ее ладонь в свою, и положил ее на рычаг переключения скоростей. Так мы, вместе управляя, разогнались до четвертой.

— Как тебе мой вороной?

— Да, вы смотритесь вместе. Но почему именно Волга?

— Так, мечта с детства. Большой салон, мне всегда нравилась эта машина. Но, знаешь, милая, без тебя здесь было как-то пусто.

— Где, здесь?

— Ну, в машине.

— Хм, ты что, хочешь, чтобы я осталась здесь жить?

Так, под такие веселые шутки мы ехали по утренней Москве. Тут у меня затрещал телефон, и я остановился у тротуара. Звонил Карим, и интересовался, где мы застряли. Оказывается, этот гонщик уже доехал. Я ответил, что и мы уже на подходе. Лаяль, пока я обменивался с ее братом «оперативной информацией», прислонилась лицом к моему плечу, и так и сидела. А когда я убрал телефон, сказала:

— Я так скучала по тебе!

Я обнял ее за шею и ответил:

— Ну а я то как скучал!

Все-таки, это хорошо, что Карим не ехал следом.

Через каких-то десять минут мы были на месте. Я втащил чемодан «с кирпичами» (тяжелющий, это фотографии столько весят?), и поздоровался с предками Лаяль. Они, Лаяль, ее предки и братья, много говорили, в основном на арабском, только изредка переходя на русский, видимо, чтобы я не чувствовал себя совсем уж болваном. До понимания арабского в тот момент мне еще было как до луны. Лаяль научила паре фраз, конечно, да язык совсем какой-то не привычный. А Лаяль говорит на русском свободно. Сказываются пять лет, проведенных в Москве. Только иногда она путает некоторые слова.

Мы все сидели в зале. На часах не было еще восьми, раннее утро. Обычно в субботу я люблю поспать подольше, но в это утро сна не было ни в одном глазу. Лаяль же, несмотря на то, что изображала бодрый вид, устала после перелета, и несколько часов сна были бы сейчас для нее в самый раз. Потому после неизменной чашечки кофе я сразу засобирался уезжать. Лаяль спросила:

— Приедешь сегодня вечером? У нас будет семейный ужин по случаю моего приезда с каникул, я подругу пригласила. Да ты её знаешь! Зайнаб, помнишь? К Арифу приехала невеста! Мы с ней только заочно знакомы. Переписывались, перезванивались..

Да, я помнил это имя, Ариф рассказывал. Но то, что она прилетела в Москву, не знал. Самую дорогую информацию Ариф оставил при себе.

— Так вот, — продолжает Лаяль: — И, кстати, Ариф тоже придет. Вы же, вроде, подружились?

— Да мы и раньше были знакомы, правда, не так близко.

— Ну вот, познакомитесь еще ближе. Он же иранец? Он всегда говорит, Иран — красивая страна…

— Красивее, чем страна кедров?

— Красивее страны кедров нет на свете!

— Не знаю, какая эта страна, а ракеты у них так совсем никакие! Еще с завода не вышли, а уже устарели.

— Вот ты его и проконсультируй! — смеется Лаяль, когда я спускаюсь по ступенькам. — Ты же у меня самый главный ракетчик!

Глава 25

Вечером в доме Лаяль было многолюдно. Кроме семьи и Арифа с Зайнаб, было несколько друзей ливанцев. У кого-то из них в Москве был бизнес, какой-то ливанский ресторан. Один парень, звали его Жад, учился в медицинском институте на зубного врача. Как я понял, у отца Лаяль было много друзей и знакомых, как в Ливане, так и в Москве. Лаяль вот сейчас без умолку болтает с какой-то соотечественницей (я не запомнил ее имя), да с Зайнаб. У них свои, девичьи разговоры. Затем девушки вообще отсели на диван поодаль и стали рассматривать фотографии, привезенные Лаяль с летнего вояжа на родину.

Мы же с Арифом выпиваем по небольшому стакану вина и ещё раз жмем друг другу руки.

— Так какие у тебя планы в этом году? — продолжаю разговор. За столом остались только мужчины — мы с Арифом, папаша Лаяль и два бородатых брата. Я давно уже называю их мысленно «ZZ-top», по названию одной древней америкосовской группы. Хотя, до зи-зи топовских бород этим ещё далековато. Как-то так вышло, что мы с Арифом оказались за столом на некотором удалении от популярного музыкального коллектива, именно потому, что женская прослойка переместилась в сторону дивана.

— Это последний год в институте. — отвечает Ариф.

— Значит, диплом?

— Ну да. Так что задачи у нас похожие. Тебе же тоже последний год остался?

— Предпоследний. А ты, что потом? Обратно в Персидское царство?

— Да, вернусь в Иран.

— А что в Иране?

— У нас много работы! Скучать не придется. А ты?

— Видишь ли, дружище, у нас здесь всё несколько иначе. Как правило, студенты, получившие инженерный диплом, устраиваются на работу, ничего общего с дипломом не имеющую. Такой вот каламбур невеселый.

— Почему? Работы нет по специальности?

— Да устроиться то можно. Только жить на эти копейки не получится. Да и работы тоже не много. Не в почете нынче инженеры ракетчики. Потому баллистические ракеты — это всего лишь хобби! Но хобби интересное..

— И тоже не пойдешь работать ракетчиком?

— Да можно конечно, только тогда засекретят совсем, а я еще хочу увидеть закат на Средиземном море с набережной у Голубиной скалы в Бейруте. С ней вместе. — поворачиваю я голову в сторону дивана, где девушки что-то весело обсуждают, рассматривая фотки.

— Так приедешь ты обратно и будешь делать революцию в иранском ракетостроении?

— Постараюсь! — смеется Ариф: — Только не справиться мне одному.

— Это ты точно заметил. Ты мне вот что скажи. Только не обижайся! Почему вы не производите современные ракеты?

— Наши ракеты современные! — обиженно произносит Ариф.

— Которая из них? Последняя модернизация северокорейской ракеты средней дальности, переделанной корейцами из устаревшей советской десять лет назад? Ты пойми, если Иран стремится обладать современным ракетным вооружением, то вам необходимо не тащится вслед за ведущими ракетными державами, по сто раз изобретая велосипед. Претендовать на медаль в ракетной гонке может только тот, кто работает на опережение. Если ты создаешь ракетный комплекс, то нужно делать его не таким, как у противника, а таким, который противник не сможет придумать завтра.

— А ты умеешь делать такие ракеты?

— Ты же понимаешь — человек не может делать ракеты один. Это делают тысячи людей только в КБ. Одно КБ ведущее, головное. Кроме него десятки КБ подрядчиков. Одно делает двигатели. Твое, например. Другое — систему наведения. НИИ какой-нибудь — топливо. Это огромная система из КБ, НИИ, заводов, испытательных центров. Не так все просто. Хочешь анекдот в тему?

— Про ракеты еще не слышал!

— Это не про ракеты. Американцы выкрали чертежи новейшего советского истребителя. Сделали все комплектующие по чертежам. Но при сборке получается не самолет, а паровоз! Думали, думали, смотрели в документацию — вроде, всё делают правильно, по чертежам. Снова собрали — опять паровоз получился! Делать нечего — завербовали они нашего инженера, чтобы он им объяснил — в чем же ошибка. Советский инженер посмотрел чертежи, глянул на большой железный паровоз посреди ангара и с улыбкой пояснил непонимающим американцам, что собирают лучший в мире истребитель они правильно, только внизу чертежа они, видимо, не заметили маленькое дополнение: «После сборки изделие необходимо доработать напильником».

Ариф некоторое время морщит лоб, потом начинает громко хохотать. При этом он давится и хохот сменяется кашлем. Зайнаб вскакивает с дивана и, побежав к столу, начинает стучать Арифа по спине. И пока он утирает выступившие слезы, я продолжаю.

— Думаю, смысл шутки понятен. Уровень ракетостроения США и России сопоставим. Где-то американцы чуть-чуть впереди, где-то нам удалось их обставить. Но в целом и у них, и у нас ракетные технологии одного уровня. Но, попади к американцам даже самая подробная документация на какое-либо изделие, реализовать его в металле в рамках своей технологической базы у них не получится. Для этого им пришлось бы как минимум менять всю свою систему стандартизации, а как максимум создавать оборонную промышленность с ноля. Единственное, что можно выжать из чертежей супостата — украсть идею. Иногда это ценно, но не в любом случае. В конце концов, промышленный шпионаж существует не зря. Простой пример: как устроена атомная бомба, преподают на школьных уроках физики, это давно не тайна. Но почему-то никто ещё не собрал атомную бомбу у себя в гараже. Для этого требуется значительно больше, чем просто идея.

— А что требуется?

— В СССР, к примеру, для этого построили целые города. Некоторые из них — глубоко под землей. Надо ли мне говорить, что на устаревшей технологической базе создать что-то новое, а тем более прорывное, не получится. Вернее, это просто невозможно.

Некоторое время мы молчим. Я наливаю еще стаканчик ананасового. Ариф ковыряется в табуле, потом кладет вилку на скатерть и произносит:

— Слушай, ракетчик! Если мне понадобится твоя помощь с дипломом, поможешь?

— Ну конечно, без вопросов! Чем смогу — помогу. Только кафедры то у нас с тобой уж слишком разные. У тебя же ракетные двигатели, а у меня — ракеты носители.

— Ну вот мне и надо сделать расчеты двигателя для ракеты носителя.

— Так делай! В чем проблема? На кафедре нет нужных методичек по проектированию?

— Да методички есть. Мне нужен двигатель под конкретный носитель.

— Какой такой носитель? — я ставлю стакан рядом с тарелкой и с нескрываемым удивлением смотрю на Арифа. Лаяль подошла к столу, присела рядом, но, услышав наш разговор наложила в блюдце фиников и убежала обратно к Зайнаб смотреть какие-то журналы, каталоги одежды, вроде. И тут Ариф говорит фразу, после которой я некоторое время сижу и перевариваю ее содержимое.

— Под носитель, которого еще нет.

Братья моей хабиби уже развели аргиле. С их стороны долетает вкусный дым, вроде, дыня с чем-то. А разговор то становится все интереснее.

— И зачем же тебе движок под несуществующий носитель?

— Сегодня нет, завтра будет! Сделаем!— улыбаясь говорит Ариф.

— А от меня то ты чего хочешь? Чтобы я тебе его на кухне смастерил из того что продается в хозяйственном магазине?

— Да нет, что ты! — смеется Ариф. — Просто сделай небольшие оценочные расчеты. Тебе же самому это будет интересно! Ой! — он посмотрел на часы, — Да мне давно пора уже! Совсем про время забыл!

Ариф встает из-за стола и продолжает:

— Ты подумай. Не говори сразу нет, ладно?

— Ладно, подумаю. В институте увидимся!

Ариф подходит к Зайнаб, они долго говорят до свидания, все им отвечают, как жалко, что они уходят. Они уверяют, что им тоже ужас как жалко уходить так рано, но нужно ехать. Я замечаю, что и мне бы пора честь знать и двигать ближе к дому.

— Без чашки кофе я тебя никуда не отпущу! — говорит Лаяль.

— А я никуда без чашки кофе и не уйду! — отвечаю, и, пока она делает кофе, еще успеваю пообщаться с ее отцом. Он интересуется как учеба (нормально, старичок), как работа (в лес не убежит, потому ее и делать надо) и как вообще дела.

Потом я пью самый вкусный на свете кофе. Все устали, а у Лаяль вообще глаза уже закрываются.

Лаяль проводила меня до двери. Я залез в машину и включил зажигание. После разговора с Арифом ощущение беззаботной радости куда-то улетучилось. И, вроде, ничего такого криминального он не просил. В конце концов у него впереди диплом, учится он с увлечением, и хочет сделать диплом по настоящему интересным, а не взять уже готовый, слегка его переделать и протащить через защиту на кафедре, как это любили делать многие наши студенты. В конце концов, для меня это будет хорошая возможность поупражнять мозги. Не просит же он залезть в секретную библиотеку и скопировать оттуда данные. Но проезжая по ночным Московским улицам я не мог отделаться от ощущения, что мне сказали маленькую часть чего-то важного. Такого, что говорить о том, что рассказывать об этом никому не следует, совсем излишне. Это и так ясно.

И тут я понимаю, что насчет «проконсультируй», это как раз тот случай, когда в шутке есть только доля шутки.

За последние полгода мир вокруг не просто изменился, он вообще стал другим. С тех пор, как она появилась в моей не совсем путевой жизни. Период из тех, когда совсем не хочется думать о будущем, хочется только жить этим моментом. Она была со мной и я считал, что это какой-то подарок богов. И больше всего я не хотел проснуться утром и понять, что это был только сон. Но, просыпаясь, вспоминал вчера, вспоминал её духи, её волосы и эти глаза. И понимание того, что она — реальность, наполняло весомостью и значимостью каждый прожитый день. И потому я просто отключал логику и жил моментом. И когда мозг пытался сложить вместе все факты и собрать пазл, я гнал прочь все эти умственные построения. А тут задумался и позволил всему встать на свои места.

Кто я для неё? Мне казалось, так невозможно играть роль, и когда она была со мной, мысли об этом даже не было места. Она сказала: «Мой самый главный ракетчик».

Есть мнение, что женщина, которая твоя половинка на самом деле — в мире только одна. Тогда как её встретить и узнать из всех миллионов и миллиардов женщин планеты? И почему искать надо на соседней улице, в доме напротив, в своем городе? Почему именно в своей стране, наконец? Где родился, там и сгодился? А вдруг, все иначе? Ведь мир не кончается у ларька с пивом за углом. Как там говорил Ганнибал Лектор? Наши желания начинаются с того, что мы видим каждый день…

Все эти бабы, которые так или иначе были в моей жизни, которые говорили мне разные уютные слова и значимые фразы, уверяющие в искренности своих чувств, даже близко не давали того ощущения, которое приходило с ней, с этой ливанкой. Ощущение, будто она — продолжение меня самого. Как я могу сомневаться в ней, после того, как она приехала ко мне тогда? Ведь для неё это был «рубеж невозвращения». Теперь, зная Восток уже несколько лучше, я мог сказать это очень определенно. Лаяль.. Я всегда звал её именно так, по полному имени. Оно мне нравилось. Часто я просто произносил его мысленно, наслаждаясь сочетанием этих букв. Она ни разу ни в чем мне не клялась, не говорила словами очевидное. То, что я читал в её глазах без всяких слов. И уверенность, что это «что-то» и есть Любовь, росло во мне с каждым днем.

Если не так, во что мне тогда ещё осталось верить на этой маленькой и плоской планете? «Мне интересно все, что интересно тебе» — сказала она тогда, в тот день. И я рассказывал ей о том, что мне интересно. О детстве в Советском Союзе и своих мечтах, о друзьях и жизни в России вообще. И о ракетах тоже. И она слушала! Впервые я понял, что рядом со мной девушка, которой ракеты тоже интересны! Нет, я не рассказывал ей методы наведения и схемы компоновок. Я говорил, как красив ракетный старт в пустыне, какая эта прекрасная музыка — рев двигателей ракеты, уходящей в небо. И она зачарованно слушала, словно сказку о драконах.

А теперь это не до конца понятное просьба — предложение от Арифа. А еще он в «некоторой степени» иранский ракетчик. А Иран, опять таки, «в некоторой степени» весьма интенсивно старается модернизировать свой ракетный потенциал. За тем и приехал в Россию этот Ариф? Да только почему для того, чтобы сотворить нечто такое, ему нужны русские мозги? Нужно с детства расти в мире, где правит Технология? И всё это как-то странно срастается в единую картинку. И теперь вскользь сделанное предложение «Приезжайте к нам в гости! Ты и Лаяль! У нас красиво!», выглядит несколько по иному.

Почти ночь уже, двадцать три ноль-ноль. По пустой дороге ехать очень приятно, никакого тыр-тыр. Почему у меня ощущение, будто чего-то сегодня не сделал? Что-то очень важное. Потому, что она прошла свою точку не возврата, а я еще нет. И она стоит на той стороне и ждет, что я шагну следом. Ждет и никак не торопит, словно готова ждать вечно. Выбор сейчас только за мной.

Мой Паллариус шуршит по МКАДу, на магнитоле играет кассета с Шаде, а я пытаюсь определить, как мне выбрать — головой или сердцем.

Та встреча в Мастере, случайность? А если бы тогда мы пошли в другое место, мы бы не встретились никогда А когда я подошел и представился и она назвала свое имя, словно я тогда заглянул не в глаза девушке, а в глаза своей судьбы. И плевать я хотел, чего там хочет «Ариф и компания». Вот я и выбрал.

Останавливаюсь на обочине и включаю аварийку. Достаю «ручник», который кажется мне пока еще роскошью. Раньше казалось, что мобильный телефон кроме как для произнесения фраз, вроде: «Пол Лима баксов? Переводите!», и не достают никогда. Как быстро они стали повседневностью, эти телефоны. Только не спи сейчас!

— Алё! Максимус, ты? Ты доехал уже? Я уже спать собралась!

— Слушай, милая, мне надо сейчас к тебе вернуться!

— Что случилось? — её голос совсем не недовольный, удивленный слегка.

— Надо. Очень. Пять минут. Не завтра, сегодня.

— Ну хорошо, — отвечает она чуть спустя: — Только у меня уже спят все. Ты подъедешь, набери по телефону, я выйду к тебе.

Полчаса не прошло, а я уже снова подъезжаю к ее дому. Лаяль подошла к стальной ограде. Мы были в сантиметрах друг от друга, но толстые стальные прутья оставляли возможность лишь протянуть друг другу руки. Она была одета как и вечером, только куртку сверху накинула. Наверное, уже в постели лежала, но накрасилась заново, ливанка все-таки.. Смотрит на меня, чуть наклонив голову, и улыбается слегка.

— Ну, Цезарь? Какие дела империи пригнали тебя обратно на этот раз?

Беру её за руки и думаю, как начать. Вот ведь, надо было любовные романы читать для тренировки, чтобы стандартными фразами сыпать.

— Ты.. Выйдешь за меня замуж?

— А у меня есть для этого причина? — продолжает улыбаться она.

«Вот ведь, дурак старый! Сначала же другое говорят!» — хлопаю я себя по макушке.

— Люблю тебя. Если это достаточная для тебя причина.

— Ты дашь мне время подумать, Цезарь?

Видимо, мы оба тщательно выбираем слова. Поэтому между нашими вопросами и ответами довольно длительные промежутки. Мы стоим напротив друг друга, держимся за руки понимаем ещё глазами. Господи, какие они у неё сейчас …

— Конечно! Сколько тебе потребуется! Я буду ждать.

— Я не скажу тебе сейчас не потому, что не знаю ответа. Просто у нас так не делается. Приходи к родителям, спроси их. Приходи не один, с друзьями, например.

— Когда?

— Я скажу тебе позже. Завтра. И как все сделать скажу тоже. Я не ответила на твой вопрос сегодня.. Но хочу, чтобы ты знал одно. Я тоже люблю тебя!

Она уходит к крыльцу дома, а мне хочется пробить стальную решетку забора, как Человек-Молекула пробивает бетонную стену, и обнять её.

Над Москвой не видно звезд. Сияние электричества большого города заслоняет звезды даже в хорошую погоду. Но в эту ночь они мне светили через облака.

Глава 26

— Ты что же делаешь, засранец?! — кричит в трубку профессор. — Меня под монастырь хочешь подвести?!

Отведя трубку от уха на некоторое расстояние, ещё несколько секунд слушаю истеричные вопли Саныча. Мозги что ли у старого набок съехали?

— Игорь Саныч! Может, объясните, наконец, в чем дело? Что я такого делаю особенного, что вы в монахи податься решили?

— Ах, в чем дело?! Он, видите ли, не знает в чем дело! Да ты понимаешь, сопляк, что тебе шпионаж пришить могут, а я как пособник шпиона следом за тобой?! Ты думаешь, в игры играешь? Чего молчишь? Ты вообще, слушаешь?

— Слушаю. — произношу я, решая «проглотить» сопляка. — И жду когда Вы, наконец, прекратите орать и нормально объясните ситуацию.

— Нет, это ты объясни! Почему ты скрыл от КГБ свои связи с гражданкой иностранного государства?

— А вот это, Игорь Саныч, не их собачье дело!

— Ошибаешься! — внезапно успокаивается Саныч. — Подписывал бумагу?

— Ну подписывал! Не разглашать сведения, имеющие отношение к государственной тайне.

— Внимательно надо было читать, на чем ставишь свою подпись. Ты обязан не только не разглашать сведения, а еще и сообщать о всех связях с иностранцами, о любых людях, интересующихся у тебя ракетной тематикой. Любых!

— А кто Вам сказал, что эта гражданка иностранного государства интересовалась у меня ракетной тематикой?

— А что, скажешь это не так?

— Игорь Саныч! — вздохнув, говорю я с нотками укоризны, — Ракеты — это, конечно, интереснейшая тема на свете. Для Вас, для меня. Но для общения со своей девушкой я нахожу более интересные темы. Уж Вы поверьте!

Мы оба молчим. Саныч, видимо, переводит дух. Это хорошо, старикан наконец выговорился, наорался вдосталь, что предполагает течение дальнейшего диалога в конструктивном ключе. Новостной диктор в телевизоре беззвучно открывает рот — звук я выключил, как только зазвонил телефон. Кадр сменяется и по экрану, поднимая клубы пыли, ползет колонна бронетехники. Камера выхватывает лица солдат, сидящих на броне и сжимающих автоматы. Опять где-то война... Вернуться вам всем, парняги...

— Предположим, я тебе поверил. — прерывает паузу профессор, — В институте добазарим. Будь здоров.

Некоторое время я словно оглушенный сижу в кресле с телефонной трубкой в руке, из которой слышны короткие гудки. Интересно ... Первое — почему во второй вызвали не меня, скрывшего факт общения с подданной другой страны, а Саныча, который ни ухом ни рылом не знал об этом? Второе — почему он мне позвонил? Не нужно быть особенно умным, чтобы понимать — в конце беседы комитетчики просто должны были сказать ему слова наподобие: «Кстати, о нашем разговоре с Вами не должен знать никто. Вот, подпишите бумагу...» И если было не так, то Саныча уполномочили на этот звонок мне. Зачем? Припугнуть? Ага, а наутро я прибегу во второй отдел, мучимый жаждой раскаяния. И еще — раз уж пошла такая петрушка, то телефон Саныча, наверняка, на прослушке и разговор этот был записан. Думали, что выболтаю пикантные подробности своих контактов? Сейчас, разбежались! А ведь кто-то стуканул! Одногрупнички мои дорогие... В принципе, можно наврать, сказать, что всё это чистой воды выдумка и розыгрыш. Нету никакой ливанской подруги! Лапшу навешал вам на уши, хотел поглядеть на ваши рожи! И поглядеть на выражение лиц товарищей — а ну как мелькнет что-то в глазах, выдающее стукачка? Кто там присутствовал при разговоре? Четверо — Антон, Валерка, Варикоз и Андрон. Да чего тут думать, ежу понятно — Варикоз заложил! Су-у-у-ка! И чего он тогда подсел к нам за столик? Типа, места не нашлось больше. Да, припоминаю. Сидел так, глазки свои хитро щурил. Верно говорил Мюллер в легендарной кино эпопее: «В наше время верить никому нельзя! Мне — можно...»

Хорошенькое начало учебного года! И что теперь? Прибить этого секретчика? Челюсть ему сломать после лекции? А толку? Да и Валерка не даст соврать, как непосредственный участник той вечеринки.

Одно ясно точно — шутки кончились, теперь все будет очень серьезно. И играть придется по новым правилам. Одно из простых правил до этого звонка звучало так — не доверяй чужим людям. С этой минуты первое правило игры произносится короче, и жестче — не доверяй людям. Любым. Добро пожаловать в большую игру!

Телефон звонит снова. Светящиеся красным цифры на узкой полоске под трубкой кричат мне — звонит Она! Рука тянется к трубке и останавливается. Просто я впервые не знаю, чего сейчас ей сказать. То, что только несколько минут назад наболтал мне Саныч, говорить ей нельзя ни в коем случае. Не хватало ещё ей с этой стороны узнать Рассею. Звонки разносятся по комнате. Так и появляется первые недоговоренности? Если сейчас подниму трубку и она спросит: «Что случилось?», и я отвечу: «Ничего существенного.» — это будет первая ложь между нами. Да чего говорить, теперь она в любом случае будет. Остается только постараться свести эту ложь к минимуму, как ошибку в точности наведения ракеты. Вот только самые совершенные гиростабилизированные платформы дают полторы тысячи метров ошибки по дальности за час полета. И теперь мне придется изобрести, как компенсировать это отклонение, чтобы оно никак не повлияло на наши отношения. Я ведь и правда люблю её. Даже больше, чем ракеты.

Глава 27

Нет, разговор с Игорем Александровичем не состоялся. В коридоре факультета меня окликнул доцент Лукашин, наш преподаватель по одному хитрому предмету, КСМУ — конструкции специальных механизмов и устройств: «А! Макловски! На ловца и зверь бежит. Тебя зав кафедрой к себе вызывает, зайди, это срочно», — и быстро исчез за поворотом коридора.

А в кабинете профессора Болотникова, нашего зав кафедрой, меня поджидали люди с чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем — сотрудники государственной безопасности. И лица их вовсе не светились дружелюбием.

— Гражданин Макловски Максим Дмитриевич? — спросил плотно сложенный дядька с пронзительно колючим взглядом.

— Майор Осташев, госбезопасность, — и он махнул в воздухе красной книжечкой.

Осташев по-хозяйски расположился за столом нашего зав кафедрой. Сам же профессор Болотников быстро покинул кабинет, взяв какие-то бумаги со своего оккупированного госбезопасностью стола. Второй человек, сидящий у стены прямо под портретом ракетного конструктора Королева, даже не представился. За него это сделал майор Осташев Виктор Захарович:

— А это мой коллега, капитан Никитин.

— Значит, дружбу водим со шпионами? — с напором спросил капитан.

— Какими еще шпионами? — ошарашено произношу я и усаживаюсь напротив, на маленький стульчик у двери.

— Встать, когда с тобой говорит офицер госбезопасности!!! — капитан Никитин вскочил со своего кресла с побагровевшим лицом.

Нельзя сказать, что я совсем уж не испугался крика свирепого капитана. Где-то внутри живота что-то на секунду сжалось. И все же со стульчика я не вскочил, не вытянулся по стойке «смирно». Страшно — это когда за деревенским клубом толпа пьяных в усмерть местных аборигенов ногами вколачивает в землю чужака, за каким-то чертом оказавшегося «на их» дискотеке. Там убить ведь могут, причем, так, от нечего делать, со скуки. А этим двоим — им что-то от меня было нужно. Иначе, непонятно — зачем вся эта сцена из шпионского фильма «Ошибка резидента»? На дворе, вроде, не тридцать седьмой год, иголки мне под ногти вколачивать товарищи с чистыми руками вряд ли будут. Хотя... Чтобы попасть в кабинет нашего зав кафедрой, нужно было открыть две двери. Войдя в первую, посетитель сначала попадал в «тамбур», своего рода «предбанник», где стояли пара стульчиков. И только открыв вторую, весьма массивную дубовую дверь, посетитель попадал уже в сам кабинет. Словом, звукоизоляция была на уровне. Я вопросительно посмотрел на майора Осташева.

— Максим! Ну что же ты дурачков из нас делаешь? — особист Виктор Захарович улыбаясь, откидывается в кресле: — Не хочешь колоться? Ладно, тогда я за тебя расскажу, какие преступления ты совершил перед Родиной, и как докатился до жизни такой.

Далее он обстоятельно повествует, что «наша группа шпионов», полностью ими рассекречена, все агенты сейчас схвачены, и дают признательные показания, а кто не арестован — за тем уже едут. Во время разговора он говорит «мы», «нас», очевидно имея в виду весь огромный аппарат госбезопасности. Ну конечно, всему КГБ только и дел, что раскалывать студента пятого курса на предмет шпионажа в пользу Гондураса. Говорит он долго и обстоятельно, резюмируя в конце монолога, что дела мои, прямо скажем, плохи. Попался я.

— Мы уже полчаса беседуем, а понять ты нас не хочешь.. А жаль! Теряем время! — Витек разочарованно разводит руками. Капитан Никитин, коллега Витька, молча пепелит меня своим мощным лазерным взглядом исподлобья. Еще десять минут назад он орал и грозился расстрелом. После чего внезапно замолк, сел у двери (наверное, чтобы я не пытался убежать), и колоть меня принялся уже добрый следователь, Витек, то есть.

— Ну, кому ты передаешь сведения, относящиеся к государственной тайне, это нам давно известно. Сам назовешь имя? — произносит прищурившись Осташев.

— Никакие сведения, относящиеся к гос тайне, я никому не передавал. Так что и имени нет, товарищ майор.

— А о чем же вы ведете задушевные беседы с гражданином Ирана Арифом Рошаном? Вот, я за тебя и имя назвал.

— Мы просто друзья.

— А хочешь, я еще одно имя назову? — ехидно улыбаясь, произнес капитан Никитин: — Лаяль Аль Хаддад! Кажется, так ее зовут?

Что-то со мной произошло в тот момент. Я медленно встал со стула, и, оскалив зубы, прошипел:

— А это уже не твое собачье дело, капитан!!

Никитин ударил только один раз. Сделал он это ловко и профессионально, прямо под дых. Меня так и согнуло пополам. В голове мелькнуло: «все таки будут бить..»

— Ладно тебе, капитан! — поднялся из-за стола Осташев: — Покалечишь его раньше времени, а нам еще, может, с ним работать придется.

— Да давить таких надо, как тараканов! — не унимается Никитин.

— Отставить, капитан! А ты молодец, — вдруг замечает, обратившись ко мне Виктор Захарович, — Удар держишь. Но собой не владеешь. Так будем сотрудничать или как?

— Я не передавал никаких секретных сведений!

— Но разговоры то у вас все о ракетах?

— Ну, говорили, конечно. Ведь кафедры похожие.

— Давно с ними знаком?

— С кем, с ними?

— С арабскими дружками твоими! С кем же еще? Или еще другие дружки есть? Американские, к примеру? — вносит свое дополнение к вопросу товарищ Никитин.

Я молчу. Капитан Никитин курит, стряхивая пепел прямо на пол. Никакого уважения к хозяину кабинета! Осташев же повествует о том, что за группой иранских студентов, учащихся оборонных ВУЗов давно ведется пристальное наблюдение. Да уж... Даже я не знал, какая у Лаяль фамилия! Мне как-то не пришло в голову это спросить! А эти двое и правда, похоже знают все. Я то думал — во времена бардака бардак в стране повсюду, а вон оно как выходит.

— Това-арищ майор... А хотите, сознаюсь, что я готовил контрреволюционный заговор с целью свержения правительства? То, что показания в КГБ выколачивать умеют, ни секунды не сомневаюсь. Вы меня зачем вообще вызвали? Вам интересно что? Мои нестандартные знакомства? А это что — преступление? С каких пор? С Ближним Востоком мы еще при Союзе дружбу водили. В чем проблема то?

— Круг знакомых у тебя, мягко говоря, необычный. Это нас и заинтересовало. Говоришь, иранский товарищ с дипломом просил помочь? Прощупывают тебя, парень! Что можешь, что знаешь. А ты и не понимаешь. Или, делаешь вид, что не понимаешь? — Осташев вопросительно на меня смотрит.

— Так чего же вы от меня хотите?

— Ну вот, наконец-то подошли к главному.. Пока не многого. Просто держи нас в курсе событий. И главное! Если они тебе предложат нечто большее, чем просто помочь с дипломом — не отказывайся.

— Что же такое интересное могут мне предложить эти загадочные «они»?

— Ну, для определенности назовем их «Ариф и компания». Помни — мы держим руку на пульсе. Когда будет нужно, мы тебя вызовем. Бегать от нас все равно бесполезно. А через нашу голову ты за кордон все равно не улетишь.

— Какой кордон?! — ошарашено спрашиваю я.

— Нет! Он реально не понимает! — восклицает Никитин:

— Да все не просто, парень, а очень просто! Большие ракеты — это большая политика! А враг моего врага — мой друг! Приходилось слышать такое выражение? Какая страна наш потенциальный противник? Вот-вот. Это тебе информация к размышлению, краткий экскурс в геополитику. Давай, складывай мозаику! Соображай, может пригодиться в жизни. Штирлиц, мать твою..

— А то, что девушка твоя ливанка — это хорошо. — добавляет Осташев: — Мы же не против. Мы даже за! Мы же за интернационализм. И, как ты метко выразился, еще со времен Союза. Давай, дуй теперь на лекцию. И это.. Вот, подпиши.

И Осташев протянул мне бумагу, на которой читались узнаваемые фразы — обязуюсь не разглашать, осознаю ответственность, и прочее в том же духе.

Я оставил на листке автограф, и в ошарашенном состоянии вышел из кабинета нашего зав кафедрой.

Глава 28

Лаяль все мне очень грамотно объяснила. И как придти, и с кем, и когда. Она подробно описывала всю процедуру в деталях, но внезапно прервалась и спросила:

— Максимус, скажи — у тебя все в порядке?

— Да все, вроде.. А что такое? — я посмотрел на нее удивленно.

— Ты какой-то напряженный сегодня. Как институт? Какие-то неприятности?

« А не читаете ли Вы, девушка, в душах?» — подумал я. А вслух сказал:

— Да понимаешь...Институт...А может, ну его в баню, этот институт? Работа, вроде, есть. Мне нравится. Денег хватает, слава богу.

— Тебе же осталось год только учиться!

-Полтора. Ещё диплом. И это будут полтора года геморроя . И вместо того, чтобы это время с толком потратить, я буду растрачивать его на детскую мечту? Мне же теперь надо думать о нас. И квартирный вопрос не последний в этом списке.

— Тогда получится, что четыре года ты потратил зря.

— Не зря, я умным стал. Четыре года в шкуре осла меня многому научили.

— Чему, например?

— Всё же, правда, реалистичнее надо смотреть на вещи. Тогда всё так стремительно менялось. Поступали с одними мыслями, чтобы ракеты с танками делать великой стране, а потом.. Да ты знаешь, что было потом. Ты ведь жила здесь.

— За мечту надо бороться, Цезарь. Почему ты сдаешься, когда почти взял эту высоту?

— Какую, к чертям высоту? Диплом этот бумажный? Так его потом можно трубочкой свернуть и засунуть себе… Извини, дорогая, не хочу коробить твой слух русской ненормативной лексикой.

— Ты же сам говорил, что такое образование дают только в «одной, отдельно взятой стране». Так, кажется? И дипломов таких больше нет во всем мире.

— Мы тут говорили с парнями. Ну, ты знаешь, мои знакомые по институту, с которыми мы по сетке режемся в «героев». Так вот, по диплому нашему теперь непонятно ни как ты учился, ни как много знаешь, ни как много умеешь. Да и к тому же, как выяснилось, я тут чуть не единственный на курсе, кто мечтал ракеты делать с детства. Остальные попали, потому, что конкурс был низкий. Все же теперь юристами стать хотят да экономистами. Да пойми, — я заглядываю ей в глаза: — Нам квартира нужна! Мне рисовать теперь надо по 12 часов в сутки. Тогда скоро будет сорок штук примерно, это хата в спальном районе. Двушка. Не Рублевка, конечно, зато своя. — тут я замечаю, как в уголках её глаз начинает скапливаться вода и что она вот— разрыдается. — Ты чего? Плачешь что ли? Да перестань! Прижимаю её к себе , а она уже ревет в мое плечо.

Я, успокаивая. глажу ее по волосам, а про себя думаю о другой, настоящей причине. И вот о ней говорить вслух совсем не хочется. Второй отдел, люди с чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем — чекисты. После того ночного звонка Игоря Александровича, когда он меня матом обложил, эта причина нависла где-то сбоку сознания, как танк над легковым автомобилем. Танк, который стоит на месте и тихонько гудит мотором, но в любой момент механик водитель волен легким движением развернуть многотонную стальную махину, и вдавить тебя в грунт. И это ощущение сильно напрягало.

— Тебе что, так важно, чтобы у меня официально было высшее? Я что, от наличия этого диплома умнее стану?

— Да нет, Цезарь, уже не станешь.. Только ты забыл, как представился мне, когда мы встретились. Конструктор баллистических ракет.

— Да перестань! Не потому же мы вместе! Вот один мой приятель представляется девушкам, что он бывший летчик истребитель, а сейчас, временно, кинорежиссер. Так что им, плакать после всем?

— В отличие от твоего приятеля, ты на самом деле конструктор. И для меня — самый главный. Что я теперь подругам скажу? Меня на родине подруги уже зовут «невеста ракетного инженера».

— Ну это анекдот вообще! Невеста конструктора… Ну скажешь, что бывшего конструктора.

— Бывших не бывает. Я понимаю, ты думаешь о деньгах. Думаешь, для меня это очень важно?

— А что, совсем не важно?

— Максимус, ты парень, конечно, самостоятельный. Но ведь и сейчас не олигарх, а когда мы только познакомились, так у тебя же копейки не было лишней. Ты не обижайся только.. Конечно, деньги имеют для меня значение. Думаешь, на меня не было претендентов с деньгами? С большими деньгами, Цезарь. В нашем мире есть люди с очень большими деньгами, а ведь я не последняя уродина. Если ты заметил.

— Шутишь? Не заметил… Скажешь тоже. Тогда что ты нашла в «простом советском пареньке»?

— А ты сам ещё не понял? Глаза, Максимус. Когда ты подошел к нам за столик тогда, у тебя были глаза победителя. Это было видно, хоть ты и был несколько не трезв. И я хочу, чтобы они такими оставались всегда. Но если ты уйдешь из своего института, то ты проиграешь. Не в моих глазах, а в своих собственных. Знаешь, где прошло мое детство, растут одни интересные деревья, их нет нигде в мире. На нашем флаге именно оно, изображение кедра. И я раз в год, хотя бы, но должна их видеть. А твое детство прошло рядом с ракетами. Мне продолжать свою мысль?

— Хорошо, я подумаю. Не плачь только больше.

Глаза победителя? Наверное, в момент, про который вспомнила Лаяль, тот, когда я сел за столик ливанских друзей Арифа, и впервые ее увидел, в тот момент в моих глазах отражались только ее глаза. Лукавила Лаяль. Девушка всегда чувствует, когда ее взгляд попадает в самое сердце. А ливанская девушка так втройне.

Глава 29

Итак, Лаяль довольно подробно обрисовала как именно следует нанести официальный визит и назвала дату. До указанного дня была всего неделя, и времени на подготовку оставалось совсем немного.

Я сразу устроил «совет в Филях» — с Антохой и Федей. После института мы пошли повисеть на турниках в парке за Яузой. Федя запрыгнул на турник и сделал «раз» — одно подтягивание. Я повторил. Следом за мной шел Антоха, затем снова Федя. Подтянувшись два раза, он спросил:

— Так, говоришь, надо с толпой родственников придти? Где же ты их возьмешь столько? Ну, мать, понятно, отец.

Сделав на перекладине свои «два раза» я ответил:

— Да и у них-то может не получиться, одна на вас надежда, братья по оружию!

— Не, так не пойдет! — решительно заявил Антон: — У них свои традиции, у нас свои. И сейчас мы в России. Толпой ходить свататься — не по-рыцарски как-то. Тебе папа невесту сватать будет, или ты сам викинг?

— Да,— подхватил Федя: — Антоныч дело говорит! Пришел, увидел, победил!

— Может, мне еще в доспехи центуриона нарядиться, для правдоподобности?

— А что, идея! — рассмеялся Федор, делая уже «пять раз» — «лесенка» на турнике все увеличивалась.

— Короче, отцу я звонил, он в курсе.

— А что сказал то?

— Да что он скажет? Сказал — ты уже взрослый, тебе решать. Удачи пожелал.

— А он вообще, в курсе, кто невеста?

— Она еще не невеста, предки ее, как я понимаю, еще не дали согласие.— заметил Антон.

— Да как тебе сказать.. Насколько я понимаю, если мне вообще дозволено с ней встречаться, то шансы мои, вроде, отличны от ноля. Предки мои, кстати, давно в курсе. Попробовали бы они сказать что-нибудь против. Поудивлялись слегка, конечно.

— Значит, втроем поедем по любому.

— Батя, наверняка, приедет. Он сказал, что постарается, полковник же, зря говорить не будет.

— Ну, тогда все ясно. Поедем, значит, тебе невесту добывать, Макловски! Вот ведь, не ожидал, что ты первым покинешь наш холостяцкий кружок! — подвел итог Антон, откупоривая банку с лимонадом. Свои «десять раз» лесенкой он уже выполнил.

Мы еще посидели на лавке, обсуждая детали. На вопрос, какие подарки делать родителям невесты, Федя предложил подарить отцу Лаяль настоящий меч ручной работы, как раз на ВДНХ проходила выставка. А Антоха, забегая вперед, заверил, что место для проведения торжественного банкета он обеспечит — санаторий генерального штаба ВМФ представлял собой живописное и спокойное место на берегу Истринского водохранилища, и для отца моего друга, контр адмирала Бахтинова, договориться с начальником санатория не представляло никаких трудностей.

На следующий день мы поехали на выставку кузнечного ремесла на ВДНХ, где я и купил подарок — меч ручной работы, за который отвалил... У Антохи тогда глаза на лоб полезли от объявленной мастером цены за изделие. Что ж, зато царский подарок для главы клана. Темная сталь тихо звенела, если щелкнуть по лезвию пальцем, сразу видно — не подарочный муляж на стену, а настоящая вещь, лезвием гвозди рубить можно. Ножны были отделаны без изысков, но со вкусом. Малахитовые вставки чередовались с выбитыми чеканкой вдоль всех ножен рунами. Меч как бы сам просился в руку.

А в воскресенье с утра... Нет, сначала мои друзья меня разыграли. Когда я открыл дверь, то увидал двух люберецких гопников — Федя и Антоха стояли передо мной в черных кожаных куртках времен великой депрессии, на головы их были натянуты кепки малокозырки, на ногах же китайские спортивные штаны и лакированные туфли, из которых торчали белые носки. Бандиты, мать их, Калашниковых для полной картины не хватает. «Вы что?! Совсем спятили?!!» — ошарашено спросил я.

«Ха! Повелся!» — рассмеялся Федор, и показал мне полиэтиленовый пакет, из которого торчала «правильная» одежда. Я одел пиджак, галстук. Затем мы быстро и весело вышли из квартиры и, сбежав по лестничным пролетам, прыгнули в мою черную Волгу, припаркованную у подъезда. Мои закадычные друзья были на веселой волне, и это было кстати — я нервничал, поглядывая на часы, и их шутки немного снимали напряжение.

Отца встретили прямо на Курском вокзале. Из вагона он вышел в парадной военной форме, был солиден и немногословен.

Ровно в полдень, как и было условлено, наша «штурмовая бригада» высадилась у дома Лаяль. Открыл дверь нам ее отец. В его взгляде на звезды полковника на погонах моего отца читалось уважение. Я их представил друг другу, затем Антона и Федю, которому было поручено нести завернутый в холст подарок. После продолжительной процедуры рукопожатий и представлений, все мы прошли в зал. «А где же Лаяль?» — спросил я Али. «Она выйдет немного позже.» — ответил он.

Все сели к столу. Карим, Эмиль и Али уселись с нами. Мать же Лаяль, Йасмина, вместе с подругой Эмиля все приносили к столу разные закуски. По опыту я знал, что это только разминка, прелюдия к большой трапезе, и что особо налегать на еду не следует, а то места на основное блюдо не останется. Да моя команда поддержки и без объяснений не сильно нажимала на угощения. Не пузо набивать пришли все-таки. Они все пробовали и сдержанно хвалили.

Я изо всех сил старался явить собой образец выдержки и солидности. Но сердце стучало так, что казалось, сейчас выскочит. Бандарлоги мои тоже были серьезны и вежливы. Федя поначалу переусердствовал с выражением лица, но Антоха ему шепнул: «Федор! Сделай рожу попроще! Улыбайся дружелюбно!»

И вроде, был просто обед в дружеской обстановке. Подняли пару раз бокалы — за знакомство и, традиционно, за мир во всем мире. Судя по реакции отца Лаяль, с подарком я не ошибся. Али вынул меч из ножен, с довольным видом взвесил в руке, и спросил: «Где ты достал такой?» «Русская военная тайна!» — ответил я. Али убрал меч в обратно в ножны и, произнеся: «Вещь! Спасибо! Уважил старика. Но оружие сегодня мы уберем подальше», отнес его в другую комнату. Прошло уже почти полчаса, а Лаяль пока так и не вышла... И вот.. На ней было синее сверкающее платье, на кистях рук серебряные браслеты, а блеск голубых топазов в серьгах не шел ни в какое сравнение со сверканием ее глаз. Она остановилась на пороге гостиной, и только когда все повернули головы в ее сторону, прошла дальше. Царевна... Али поднялся навстречу, взял ее за руку, и произнес: «Моя дочь, Лаяль. Прошу любить и жаловать». Лаяль вежливо поздоровалась за руку с моим отцом, кивнула моим викингам: «Здравствуйте, Антон! Здравствуйте, Федор!», чмокнула в щеку братьев, и села рядом с Али, слева от него. Он поднял бокал и сказал:

— Я предлагаю этот тост за мою любимую дочь. За ее красоту и скромность.

Любимая дочь главы ливанского клана, как и я, пила ананасовый сок. С той ночи, когда я впервые увидел Лаяль, мне не приходилось пить водку. Сначала запретил врач, а потом.. Лаяль ни разу не упрекнула меня в употреблении того же пива. Но странное дело, чем дольше мы с ней были вместе, тем трезвее становилась моя жизнь. Нет, ну алкоголиком я никогда не был! Было раз еще в самом начале нашего знакомства, мы шли с Лаяль по Старому Арбату. Попадающийся навстречу народ бодро попивал пивко. Захотелось и мне глотнуть светлого немецкого. В ближайшем ларьке я и взял бутылку Францисканера. Лаяль посмотрела на бутылку пива, потом на меня, и отвернулась в сторону, не выпуская моей руки. Хотя она не произнесла ни слова, я спросил: «Милая, тебе что — не нравится, если я пью пиво, да?» «Это твое личное дело, Максимус. Как ты хочешь.» — ответила Лаяль. Причем ответила так, без единой ноты недовольства или упрека. Но пиво пить как-то сразу расхотелось. Помнится, тогда я презентовал ту бутылку Францисканера уличному музыканту, который совсем неподалеку играл на гитаре песни Виктора Цоя. Вокруг небольшой кучкой стояли неравнодушные к творческому наследию трагически погибшего певца и подпевали про пачку сигарет. Я люблю песни Цоя... Мы постояли немного, и пошли дальше.

Они много говорили — ее родители и мой отец. Мы же с Лаяль сидели рядом.

— А если бы твой отец сказал»нет»? — спросил я ее.

— Ты просто не понял. Если тебя пригласили прийти с родителями, то можно сказать, что уже дали согласие.

— Почему же ты мне сразу не сказала? — воскликнул я.

— А я хотела тебя немножко помучить! Ты не сердишься?

— На все воля царевны! — ответил я.

Зима в тот год наступила рано, снег выпал в середине ноября. Когда после ЗАГСа наш кортеж поехал по трассе Новая Рига, мы могли наблюдать заснеженные сосны и ели по обе стороны трассы, да белые холмы. Только выехав за Москву и можно увидеть настоящую зиму.

Широкая створка ворот со старательно изображенной символикой военно-морского флота — якорем и Андреевским флагом, стала медленными рывками отползать вправо. «Наверное, на морозе вся автоматика замерзла.» — подумалось мне. Машины одна за другой стали медленно вползать на территорию санатория. Посмотрев в зеркало заднего вида, я с удивлением отметил, что вся автоматика ворот состоит из одного гидросолдата, одетого в черный морской бушлат и черную же меховую шапку. Как правильно называть рядового ВМФ — солдат или матрос?

— Мы подумали, нужно сделать настоящую русскую свадьбу. И мы придумали, как это сделать. Сейчас мы выпьем за молодых и пойдем на улицу, там все и увидите. — он поднимает стакан, — А сейчас, горько!

Мы выходим на крыльцо. Я стою, обалдевший: «Пацаны совсем сбрендили, коней где-то нашли..», а Лаяль громко хлопает в ладоши и восторженно восклицает: «Максимус! Смотри какие красивые!»

У крыльца стоит запряженная тройка лошадей, и вполне реальные такие русские сани.

Кони резво бегут по наезженной дороге, по обе стороны которой искрится снегом белое поле. Потом дорога ныряет в лес, где усыпанные снегом сосны образуют плотную стену. Сверху в этот коридор бьет яркое солнце, Лаяль, вцепившись в меня, вскрикивает на поворотах и звонко смеется. Она жмурится от летящего в лицо снега, волосы выбились из под шубы и развеваются на ветру, щеки румяные от мороза.

У входа в дом. Дом на берегу озера. Камыши, тростник и ветки ивы под толстым слоем инея. Пейзаж чем-то напоминает японскую картинку на тростнике, такой он идеальный. На ней бело-серая шуба. На мне — армейский офицерский тулуп и бурковая шапка как у Брежнева. И тулуп и шапка — свадебный подарок друзей, с помпой врученный за столом.

Уже ночь, темно, полная луна, начинает падать снег. Снежинки падают ей на волосы, и тают на ресницах и щеках.

— Пойдем в дом? Ты сказала, что не любишь снег и дождь.

— И правда, мне больше нравится солнце.

— Конечно, даже сейчас оно у тебя в глазах. Но в дожде и снеге есть один приятный момент.

И я подхожу к камину.

— Прелесть такой погоды в контрасте с теплом камина. Снег и дождь остаются за дверью, а ты смотришь на пламя сквозь стакан вина, слушаешь треск поленьев, смотришь на языки пламени и чувствуешь покой и умиротворение. Сейчас я активирую это приспособление, — он кивком указал на камин, облицованный крупными камнями: — и здесь станет еще теплее.

Взяв с полки сверху коробок спичек, я присел около топки. Там кем-то уже были сложены «домиком» несколько деревяшек. Оставалось только плеснуть жидкостью для розжига, да зажечь спичку.

Лаяль уселась в широченное темное кожаное кресло напротив и молча наблюдала за приготовлениями.

Я повертел в руках пластиковую бутылочку и, открутив крышку, поднес её к носу. По запаху содержимое ничем не отличалось от обыкновенного керосина, чем оно, по-видимому, и являлось на самом деле. Пламя быстро расползлось по дровам, и каминный свод озарился теплым дрожащим светом.

Я подложил в арочный проем топки еще несколько маленьких дровишек, аккуратно сложенные на подставке рядом. Скоро огонь совсем разгорелся и тихонько загудел в трубе камина.

— Кажется, я начинаю согреваться! — улыбнулась Лаяль и наконец вылезла из шубы, оставив её тем не менее за спиной на широкой спинке кресла.

— Теперь надо сделать так... — я стащил с неё белые сапожки: — Протягивай к огню! А я пока добавлю последний штрих к картине. — и протянул руку к бутылке.

— Бери и смотри! — и он протянул ей граненый стаканище и добавил: — Держи напротив огня!

Пламя переливалось рубиновым светом через льющееся на дно вино.

— Да, это... красиво! — согласилась Лаяль: — Так, за что пьем?

— За королеву!

— За короля!

Мы только коснулись поверхности вина, и поставили бокалы на столик. Электричество я выключил и теперь в углах и на стенах таинственные тени плясали свой загадочный и бесшумный танец. Мы сидели рядом — она в кресле, а я около. Было невыразимо спокойно и уютно.

— Итак, замок, огонь, королева у огня и рыцарь у её ног, — прервал я паузу:

— Эх, меча не хватает для полной картины.

— Меч будешь ковать завтра, рыцарь. А сегодня ты мой!

Горящие дрова тихо потрескивали.

Глава 30

Я сижу за научного вида столом. Научность ему, безусловно, придает пара стопок книг по обе стороны моего компьютера, графики и таблицы, висящие на стенах неподалеку, и, наконец, главный элемент интерьера — настольная лампа с зеленым абажуром. Почему-то при одном только взгляде на эту лампу воображение живо рисует мастеров ракетной мысли, бессонными ночами решающими сложнейшие вопросы создания ракетной техники. Неплохо бы добавить еще пару портретов — Сергея Павловича Королева и Вернера фон Брауна. Вот на кого равняться надо! У мужиков не было не то что компьютеров, а даже банального калькулятора. Были только логарифмические линейки да таблицы значений функций. И эти люди делали историю! Они запустили человека в космос и на Луну. Но нужных фото под рукой не оказалось. Зато со стены мне улыбается Гагарин, храбрый космонавт отважный. На Гагарине белая парадная форма, и его улыбка светится оптимизмом и верой в светлое будущее человечества.

На стене над столом висит карта. Это не карта мира с разноцветными лоскутками разных стран. Это карта одного только региона — Ближнего Востока. На карте жирной линией обведена граница ИРИ — Исламской Республики Иран.

День окончен и за окном давно плотная ночь. Прошедший день выдался на удивление насыщенным. Даже присесть не было времени. Еще бы — диплом делать надо. По работе заказы тоже никто не отменял. Плюс ко всему этому обещание «немного помочь» по «одному маленькому ракетному вопросу» — именно так в первый раз эту задачу, которая тянет на курсовую работу, не меньше, сформулировал дружище Ариф. Но уже через совсем немного времени этот маленький вопрос стал тянуть гораздо на большее, чем просто дипломная работа. И мне это нравилось. Именно этим я сейчас и собирался заняться. Именно для этого понабрал в институтской библиотеке кучу справочной литературы, и для этого же сегодня проторчал в читальном зале, выписывая на маленький листочек данные по составу и вооружению некоторых стран. Все это очень сейчас пригодится.

По комнате ходит Лаяль и всем своим видом показывает, что давно спать пора.

— Опять всю ночь будешь диплом свой делать?

— Ну, не всю. Но пару часов точно посижу.

— Тебе что-нибудь вкусного принести?

— Самый мой вкусный пирожок — это ты, хабиби! — улыбаюсь я.

— Для тебя твои ракеты самые вкусные! — с деланным негодованием восклицает Лаяль.

— «Первым делом, первым делом — самолеты! Ну а девушки? А девушки потом!» Только на эту ночь, дорогая! Ау! Больно!

Лаяль, «объятая гневом», щиплет меня за плечи. Ловлю ее руки и поднимаюсь с кресла.

— Милая! Будь ласковой, сделай кофе!

— Я конечно сделаю тебе кофе, Цезарь, но если ты и дальше намерен все ночи проводить за этим столом, то кофе тебе пусть твои ракеты возят!

— Прости негодяя, хабиби! Сделай мне кофе авансом!

— Последний раз, Максимус! — произносит Лаяль, и погрозив мне пальцем, удаляется в сторону кухни. Что ж, вышла замуж за ракетчика — не хнычь теперь. Да она и не хнычет. Все она понимает и поддерживает как может. Иногда мне начинает казаться, что понимает это она лучше меня, и даже, что понимала это тогда, когда я еще это не понимал. Ей уже спать пора часа как два, а она вот кофе мне делает.

А кофе Лаяль делать умеет. Отхлебывая глоточек из маленькой фарфоровой чашечки, с гордостью думаю, что у гениального конструктора Королева не только компьютеров не было. Такой кофе Королев тоже пил вряд ли.

Лаяль садится рядом и с любопытством разглядывает мои каракули — нарисованные на карте маленькие фигурки кораблей и ракет.

— Что это, дорогой?

— А ты знаешь, чем я сейчас занимаюсь?

— Я считала, ты делаешь дипломный проект.

— Это давно уже вышло за рамки просто дипломного проекта. Теперь это вроде «Зарницы», военно-спортивной игры под названием «Конструкторское бюро».

И я еле сдерживаюсь, чтобы не выпалить ей все последние события и мысли по этому поводу. Мысли о том, что по сути сейчас идет работа по новому перспективному ракетному комплексу. Делаются первые оценки разных путей выполнения технического задания, первые, хотя еще предварительно-оценочные, но все же реальные расчеты.

— Понимаешь... Можно сказать так. На карте нарисована страна, где будет жить дракон. Он еще даже не родился, но мне уже сейчас надо придумать, как научить его летать.

— Ариф решил завести ручного дракончика? И просил тебя научить его летать?

— У Арифа тоже диплом. Он просил помочь. Ну не мог же я отказать?

— Тебе видней. И в чем же проблема? Я думала, драконы умеют летать от рождения.

— Понимаешь, проблема в том, что дракона можно убить на взлете, когда он еще не расправил крылья и не набрал скорость и высоту.

— Ладно, учи летать своего дракона, а я спать пошла. Пожелай мне спокойной ночи, дорогой!

Летчик космонавт майор Юрий Алексеевич Гагарин смеется с настенной фотографии: «Чего, Максимка, мозги закипают? Отставить паникерские настроения! Собрать мозги в кучу и искать верное решение!» «Есть искать верное решение, товарищ майор!» — мысленно произношу и снова наклоняюсь над картой.

Итак, проблема — ракетные крейсера УРО типа Тикондерога. Имеет на вооружении убийцу ракет Стандарт-3. Смотрим таблицу с данными — скорость реагирования системы Иджис, время, проходящие между моментом старта цели до момента пуска ракеты-перехватчика, 23 секунды. Далее берем скорость перехватчика, расстояние от места дислокации крейсера до береговой линии ИРИ, составляем дифференциальное уравнение по трем пространственным координатам, составляем уравнение для движения нашей ракеты с главной неизвестной — расстоянием между местом старта и береговой линией. Систему уравнений вводим в компьютер, и вот — программа рисует на дисплее кривую, означающую границу, за которой следует размещать пусковую, чтобы гарантированно избежать перехвата.

Программу памма. Программозможно быть универсальным солдатом и уметь все. Но без помощи компьютера на все расчеты времени потребуется несколько месяцев. Потому пришлось договариваться с соседним факультетом, а именно, компьютерным гением факультета «Информационное управление» Илюхой Корастылевым, известным в локальной сети студенческого общежития под ником Бармалей. У Бармалея была проблема — нужно было немного «порисовать», начертить совсем нехитрый трубопроводный вентиль с разрезами и сечениями. Зачет по черчению им как рыбе зонтик, для общего развития, и чертить компьютерные гении терпеть не могли, потому эту непосильную для Бармалея задачу решил я. А Бармалей решил задачу непосильную для меня. Причем, студент Корастылев понятия не имел, что будет делать его программа. Программа должна была находить решение для системы дифференциальных уравнений и выводить решение на экран в виде таблиц и графиков. Понятное дело, что это за уравнения, Бармалею я не сообщил.

Хорошо, что живем в век информационных технологий. Королев и Фон Браун все расчеты на логарифмических линейках делали, и получались шедевры ракетостроения. Так можем ли мы, потомки Великих, имея на вооружении персональные ЭВМ, посрамить славу предков?

Смотрим дальше. Данные по израильским перехватчикам Хейц, скопированных с американских Эрроу, ввожу только формально. Хейц — это не советская Горгона. Ничего подобного ей в мире нет. Горгона по массе и размерам значительно превосходит Хейц. Стартовая масса 10 т, ядерная боеголовка мощностью 10 кт, Горгона может разогнаться до скорости 5,5 км/с всего за 3 с, испытывая при этом перегрузки более 100 g. Высоту 30 км противоракета достигает всего за 5 с небольшим секунд. Скорость Горгоны настолько огромна, что невозможно увидеть ракету при выходе из ШПУ (шахтной пусковой установки) и уследить за ней в момент полета. Но этот перехватчик — именно для перехвата боеголовок на конечном участке. Такого у врага нет, и в обозримой перспективе не предвидится.

И так уже ясно, что израильские Хейцы для нашего проекта не представляют никакой угрозы, в такой заоблачной вышине уже будет наше изделие на момент их старта.

И тут Гагарин усмехнулся, со своих сойдя портретов: «А ну как американцы смогут понизить время реагирования системы Иджис до 10 секунд? Эх ты, конструктор.. А о Турции ты совсем забыл? Не нужно быть аналитиком, чтобы понимать где американцы смогут разместить перехватчики Спринт!»

Хорошо, посчитаем так. Хм-м.. Линия дислокации ракетного комплекса отодвигается еще вглубь территории.

Мало. Чертовски мало! Если так дальше дело пойдет, либо массу боевой части придется снижать до жалкой тонны, либо вся зона дислоцирования комплекса сузится до пятачка в центре страны. Работай, голова!

Ага! Не долетая 6 секунд до точки встречи, перехватчик Спартан успевает набрать скорость 4,3 километра в секунду. И вот в этот момент нашему изделию нужно делать маневр уклонения. Спартан просто не успеет изменить траекторию. Либо, если попытается сделать лихой разворот, при такой скорости просто напросто развалится на части. И не нужно снижать вес боевого блока.

Итак. Траекторию делим уже на пять участков. На первом участке никаких маневров уклонения. Только после сброса пакетных ускорителей, когда топливо в первой ступени будет выработано на половину, ракета совершает маневр уклонения, который перехватчик не успеет повторить.

Откидываюсь в кресле и сладко потягиваюсь. Все! Теперь в руках есть параметры траектории, по которым можно сформировать техническое задание. Есть траектория, вес головной части, а следовательно, знаем и характеристики двигателей, которые эту траекторию должны реализовать. Еще несколько дней расчетов, и можно будет получить первые цифры — вес ступеней, топлива, основных элементов конструкции. Конечно, в процессе дальнейшей работы по носителю эти цифры будут уточняться, и не раз. Это как стрельба в мишень — в идеале нужно попасть в «десятку», а насколько это получится, зависит от очень многого. Должна получиться быстрая ракета. Любопытно, что именно такую задачу прорыва противоракетной обороны я выбрал как тему дипломного проекта. И теперь, Арифу на удачу, мне даже не нужно голову ломать, как реализовать в эту траекторию. Вот только реализовать это в «металле» у моего иранского коллеги вряд ли получится. То, что он хочет получить, это даже не Тополь, это уже следующее поколение ракет.

Снова глянув на карту, висящую на стене, внезапно понимаю, что это уже больше, чем «военно-штабная игра». Иначе, как еще назвать эти движения по адаптации технологии к возможностям ВПК другой страны? Как это квалифицировать, кроме «шпионаж»? Хотя, при шпионаже узнают секреты и сведения и передают иностранным разведкам. Но я же не узнаю секреты, а сам их создаю.

На часах три ночи! Гагарин довольно улыбается со стены. Допиваю остывший кофе и тащу спать свою голову с измученными мозгами и закрывающимися глазами. Решение найдено. Спи спокойно, планета Земля, спи сладко царевна Лаяль.

Глава 31

Стены коридоров корпуса факультета Специального Машиностроения были облицованы плитами белого ракушечника. От времени и пыли ракушечник немного потемнел, но по сравнению со стенами других факультетов института выглядел достойно. Здание нашего факультета было самым новым во всем институте. По креативности дизайна с нашим корпусом мог сравниться разве что Лабораторный корпус, вечным долгостроем стоящий через дорогу. Чем-то он напоминал огромный океанский лайнер. Уже несколько лет этот «лайнер» стоял за бетонным забором. Без окон, с торчащей из стен арматурой. Никакого движения на стройке не происходило, только охранники в вагончике стерегли стройку от бомжей.

Вот уже битый час я сидел на подоконнике около дверей лифта рядом с аудиторией 2012, где Федор и Ариф сдавали диплом. Несколько человек уже вышли. Я поспрашивал их, как там мои товарищи, но внятного ответа не услышал. Все и так знают, как сдаются экзамены. Как говорил один преподаватель: «На пятерку предмет знает человек, написавший учебник, на четверку знаю я. Ну а вам — что останется.» Большие оригиналы, эти наши преподы. Но иностранцев обычно не валили, так что шансы Арифа наетдачную сдачу были пусть немного, но все же несколько выше. Чем у меня и Феди.

Так и вышло. Из аудитории мой ракетный коллега вышел с улыбкой до ушей.

— Результат не спрашиваю, он у тебя на лице написан! — приветствую я Арифа.

— Да, профессор был доволен! — радостно ответил Ариф:

— А твоя то защита когда?

— Ты же знаешь, через год только. Хоть диплом уже в процессе, но до написания победной речи еще далеко. Теперь к делу...

Я беру Арифа за локоть и отвожу в сторонку от плотной кучки счастливых студентов, только что окончивших институт.

— В общем так. Посчитал я кое-чего по твоему вопросу. Интересные данные получаются. Вот, все на диске. Посмотри на досуге.

Ариф берет дискету и прячет в карман.

— Спасибо! Не думал, что так быстро сделаешь.

— В ракетной гонке, дорогой, времени много не бывает. Если уж ты в эту гонку решил ввязаться. Там, — показываю я пальцем на карман его пиджака, — там твои данные по движкам. Удельные импульсы, расход, примерная масса, примерные габаритные размеры и много чего еще. Только есть нюанс, дружище.

— Какой нюанс?

— Я тебе один умный вещь скажу, только ты не обижайся! — начинаю я цитатой из фильма Мимино: — Ты где такие движки делать собрался?

— А в чем проблема то?

— Понимаешь, друг и коллега, движки эти должны быть очень современными. Судя по тех заданию, это ЖРД замкнутой схемы. Такие у тебя в Персии не делают. И вряд ли сделать смогут.

— Почему?

— Ну.. это технологии другого уровня. Пойдем-ка, по чашечке кофе пропустим, заодно побеседуем профессионально.

Говорили мы довольно долго. Я говорил, что глупо изобретать поршневые самолеты, когда весь мир летает на реактивных истребителях. И что незачем копировать хорошие, технически совершенные, и пусть даже трижды гениальные, но все же устаревшие образцы, когда все ведущие ракетные державы вплотную подошли к возможности создания суперсовременных ракет, программы выведения которых будут очень отличаться от существующих. Я тихо, но с чувством излагаю — все ракеты, состоящие сейчас на вооружении, прошли уже столько модернизаций, и всем ясно — требуется что-то совсем новое, как реактивный двигатель вместо поршневого. А новые материалы и те, ставшие доступными конструкторам, могут обеспечить прорыв в ракетной гонке. И если требуется создать изделие, которое может быть ответом на новые вызовы, то необходимо делать все новое. Ариф с интересом слушает мое выступление, вставляя иногда замечания по ходу изложения. Только об одном я умалчиваю. Не вываливать же ему, что такая ракета с некоторого времени стала плавно вырисовываться в моей собственной голове. Какой он ни есть товарищ и друг, а существуют вещи, о которых лучше не говорить даже с друзьями.

Далее мы обсуждаем выдержки из оборонной доктрины США. Хорошо, что информация эта не секретная, и каждый может пойти в библиотеку Ленина и взять специальный военный журнал, где опубликованы основные положения этого документа. Конечно, мало кто догадывается, как именно называется тот журнал, и в каком номере найти указанный документ. что США рассматривают как вызов любое достижение, любой технологический прорыв.

Сначала идет проработка концепции проекта, место комплекса в рамках существующей военной инфраструктуры Ирана, способность комплекса прорывать перспективную ПРО вероятного противника, делается глобальный прогноз по возможным действиям США и их союзников в регионе, возможность предоставления территории союзников США в регионе своих баз для нанесения ударов по Ирану.

«Как заявил министр обороны США, всего планируется вывести на орбиту 96 платформ с космическими перехватчиками. Планы Пентагона предусматривают выполнение данной программы до 2027 года.» «Начальник Генерального Штаба отметил, что осуществление третьего этапа программы СОИ в результате которого в космосе будут развернуты спутниковые платформы с противоракетами, может служить прикрытием для размещения США ядерного оружия на околоземной орбите.» — вот против кого делается ракета! Недооценить противника — самая большая военная ошибка, поэтому изделие должно быть за рамками пять и выше.

Закупки вооружений и модернизацию армии проводит министерство обороны Ирана. Все закупки ЗРК, новейших локаторов и прочего нами не рассматриваются, только обрисовывается тот факт, что ни одна система вооружений не создается без учета взаимодействия с другими видами ВС (вооруженных сил) и только с учетом возможных действий противника по нивелированию новых возможностей, которые может дать принятие на вооружение этой системы. Раскрывается термин ядерной войны «неприемлемый ущерб».

— Ты на машине?

— Нет, на метро. Я еще с ума не сошел, в центр на машине соваться. Ну чего? По домам?

— Да, пожалуй.

По дороге к метро мы больше о ракетах не говорили. Еще бы — нашлась более интересная тема — летние каникулы. Царевна Лаяль твердо вознамерилась вытащить меня в далекую сказочную Финикию, чему я был несказанно рад. Вопрос получения загранпаспорта должен был решиться уже на днях, но ряд моментов вызывал у меня опасения. Могло статься так, что товарищи с чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем запросто могли мне паспорт и не выдать. Или не могли выдать, что в общем, одно и то же.

— Сколько планируете в Ливане отдыхать? — спросил Ариф.

— Больше месяца не получится. В Москве дела.

— А знаешь, давай ко мне в гости! Приезжайте! Ты и Лаяль! У нас тоже красиво! Зайнаб будет рада!

— Ну.. Не знаю даже. У меня выезд в Ливан еще вилами на воде писан, а ты про «ко мне в гости».

— Решено! — восклицает Ариф: — Прилетаете в Тегеран, мы встретим. А не приедешь — обижусь!

Глава 32

Вот и моя очередь. Стараясь сохранить невозмутимое выражение лица, захожу в кабинет. Сотрудница ОВИРа, сидящая прямо напротив двери за старым канцелярским столом что-то пишет, не поднимая на меня глаз.

— Добрый день! — здороваюсь я и сажусь на стул напротив. Тетка похожа на секретаршу Сталина из игры «Рэд Алерт». Правда, форма на ней милицейская, но мундир НКВД подошел бы ей гораздо лучше. Такие же светлые волосы, собранные в пучок на затылке. Подобного склада тетки, сидящие во всевозможных гос учреждениях, привыкли считать остальных граждан кем-то вроде крепостных крестьян, несущих к ним свои челобитные. А крепостному не положено с порога садиться на стул, нужно потоптаться на месте, сознавая свое ничтожество и убогость, стоять, сминая шапку в руках, не смея заговорить первым. А тут я ещё поставил стул так, что лицо мое спрятано от неё за цветком с толстыми ветками и овальными мясистыми темными листьями. Не знаю, как оно правильно называется, в детстве я называл его «дубина». Тут она отрывается от своего интересного занятия и выглядывает из-за зеленых веток.

— Куда это Вы за цветок спрятались?

Передвигаю стул на другой край.

— Куда же от НКВД спрячешься? — стараюсь я улыбнуться как можно дружелюбнее.

— Шутить пришли? Паспорт Ваш, внутренний естественно.

Некоторое время она зыркает на меня, сверяя лицо с фотографией. Потом долго копается в коробке с готовыми паспортами и наконец.. Не так все сразу. Ещё пришлось подписать три «формы», прежде чем паспорт «гражданина галактики» оказался у меня в руках.

— И всё?

— И всё. Не задерживайте очередь.

Буднично всё как-то. Прокатило все-таки. Нет, не ценит страна молодых специалистов! Езжай хоть в Канаду, хоть в Катманду. Хотя, третья степень не вторая, вторую-то они вряд ли пропустили бы. Наверняка Осташев с Никитиным постарались. Ведь они обещали «держать руку на пульсе». А если так, то скоро вызовут.

За дверями ОВИРа майское солнце бьет в глаза. Набирая на телефоне номер, напеваю: «Опять весна на этом свете (три раза), бери шинель — пошли домой!».

— Это я! Со щитом и на коне.

— Поздравляю! Я волновалась… Можем брать билеты!

— Мне надо визу сделать, это займет несколько дней.

— Я тебе за день сделаю! И билеты можем взять на ближайший четверг. Во сколько приедешь сегодня?

— Не знаю точно. Постараюсь не поздно.

Глава 33

Воспоминания. Может это болезнь? Типа шизофрении.. Вечно скитаться по стране своей памяти, прыгать по страницам ее книги. А кто я без памяти? Главное то, что происходит сейчас.. Но без вчера нет сегодня, а без завтра не было вчера. Ну вот, еще одна альтернативная теория.

А вчера было лето.. Три календарных месяца не в счет, лето длилось только месяц. Но кто знает, может тот месяц был и весной и летом. Тридцать дней на другой планете...

Улетать хорошо ночью, а возвращаться на рассвете. Ночь, она укрывает все своими бархатными крыльями и все понятие «земля» умещается в залитое светом прожекторов бетонное летное поле, синие огни по краям взлетно-посадочных полос, да в ветер, свистящий в уши свое «до свидания».

Мне досталось место у окна, вернее — у иллюминатора. Так называют окна в самолете и это, пожалуй, не единственное сходство с космическом кораблём. Кроме этого иллюминатор немного сзади крыла и видно закрылки. Интересно наблюдать за работой механизации крыла во время взлета и посадки самолета.

Самолетов я никогда не боялся, и считал — на самолете летать безопаснее, чем ездить в метро — туда не пускают мутантов. И особенно захватывающ момент взлета, когда тебя сначала вдавливает в кресло, а потом сознание фиксирует секунду, в которую самолет отрывается от земли. Чувствуешь себя почти что космонавтом.

Борт поднимается выше и выше. Самолет всплывает из одного слоя облаков и врезается в следующий слой бело-серого тумана. И вот настает этот момент, когда все облака остаются внизу, подсвеченные лунным светом, и насколько хватает взгляда, по черному бархату раскиданы яркие созвездия. Я отметил, что виджу их впервые за много дней дождей и дневного сумрака большого города, над которым практически никогда не видно звезд. Здесь, высоко — только свист турбин и сверкающий космос по другую сторону борта.

Это какая-то сказочная страна, можно представить, что внизу поверхность другой планеты, как в фильме «Солярис». И хочется думать, что там, внизу — ничего привычного нет.

Начинают разносить «ужин» — мяска немножко с макарошками и пакетик соуса. Печеньки с соком и пирожок в придачу. Человек я был всегда не прихотливый, в жизни такое жрать порой приходилось... А тут — печеньки.. Ляпота!

Лаяль давно уже отключилась, уткнувшись мне в плечо, а я все смотрел в ночь за бортом, на россыпи желтых светящихся точек незнакомых городов, причудливыми узорами плавно скользящих далеко внизу, и ожидание нового мира билось внутри ударами сердца. Внезапно подумалось, что полет этот чем-то напоминает мечту из далекого детства, ту самую — полететь однажды на другую планету. И по большому счету для меня так и было. «Мечты сбываются, да?» — улыбнулся я этим мыслям: «Но какой она окажется, эта другая планета? Есть ли шанс, что снами из детства?» И когда объявили начало снижения, это прозвучало как: «Наш звездолет совершает посадку на планету Дельта звездной системы альфа Дракона. Пристегните ремни...»

— Смотри, смотри! — проснувшись уже в конце посадки, Лаяль затормошила меня за руку, —Сейчас будет самое интересное!

— Я не сплю и все вижу! — ответил я и оглянувшись, замер — глаза моей подруги сияли ярче огней ночной финикийской столицы, которые поворачиваясь, проносились по левому борту, отражаясь яркими брызгами на морских волнах. И чуть позже, на паспортном контроле, я еще раз это отметил — это было, словно лампочка в сто ватт светила на все двести, такой счастливой была улыбка Лаяль. «Welcome!» — почему-то по-английски сказал парень в каких-то погонах на белой рубашке, и мы, пройдя мимо солдат с ненадежными винтовками американского производства через плечо, вышли из здания аэропорта. Ручной клади, которую искало у движущейся черной ленты большинство пассажиров рейса SU-509, у нас не было.

Встречали нас только двое — дядя Абет и его старшая дочь Рима, двоюродная сестра Лаяль. Дядя Абет был огромен и бородат, я сразу назвал его мысленно Человек-гора. Абет расплылся в улыбке, и пожал мне руку. На первый взгляд Человек-гора казался добряком. Рима рядом с ним смотрелась совсем Дюймовочкой, этакой яркой бабочкой, выпорхнувшей из цветка. Яркий платок цвета фужиа, лежащий на плечах, только усиливал это впечатление. Сестры долго обнимались, демонстрируя всю гамму эмоций, соответствующих радостной встрече после долгой разлуки, а Абет пошел за машиной, оставленной где-то неподалеку. Лаяль, отпустив наконец Риму, повернулась ко мне.

— Скажи, что ты чувствуешь, Черный рыцарь?

Я прислушался к себе внутри. Говорят, первое впечатление самое правильное. Ощущение было, аналогов ему не было. Ничего подобного я прежде не испытывал.

— Странное чувство, никогда не было раньше. Не могу понять. Может, рано пока формулировать?

— Просто ты дома. Tffaddali! — сказала Лаяль и рассмеялась. Тихо подъехал черный Мерседес, из него вышел Абед и открыл багажник. Девушки моментально нырнули на задний «диван», я кинул сумки, свою и Лаяль, в багажник и залез на место штурмана. Дядя Абет уселся за руль, Мерседес ощутимо просел. Стеклянная стена зала прилета осталась по правому борту, и машина, сделав пару поворотов, выехала на магистраль, ведущую на Бейрут. Абет задал пару вопросов на английском, и когда я ответил по арабски, это привело дядю Лаяль в полный восторг.

— Это ты его научила?! — спросил он Лаяль, обернувшись.

— Ему это легко! — улыбнулась она в ответ: — Максим даже молоко пьет с сахаром, и спать обожает на ковре.

Шоссе, освещенное желтым светом фонарей, то ныряло в бетонные тоннели, то поднималось наверх. Сверху время от времени мелькали синие дорожные указатели, машина летела по ночной автостраде, в приоткрытое окно врывался теплый ветер. Разноцветные огни выдавали очертания склонов гор, до утра укрытых темнотой южной ночи. На очередной развязке мы свернули и поехали в сторону этих расцвеченных горных склонов. Проехали мимо военного поста, обозначенного скоплением бочек, крашенных в белый и красный цвет, и маленькой будкой в той же цветовой гамме. Дядя Абет при этом снизил скорость, и в открытое окно я разглядел пару солдат в камуфляже. Через плечо солдат были перекинуты все те же, неизменно плохо себя зарекомендовавшие американские М-16.

— Почему у них не Калашников? — спросил я, — Ведь М-16 это просто пижонство! С ней же невозможно воевать!

— Да, конечно, — ответил Абет, — Калашников лучше, и это всем известно. Я не знаю почему так.

Многим знакомо это состояние, когда попадаешь в абсолютно незнакомое место. Все чувства обострены до предела — нос различает десятки оттенков запахов, разносящихся в ночном воздухе, память запоминает все огни, все звуки и краски нового мира. Наверное, теперь при слове «Бейрут», память будет выдавать многие кадры и картинки из того лета. Но самым первым файлом будет именно этот, когда мы ехали с аэропорта по ночному городу.

Серия крутых и опасных подъемов, которые дядя Абет прошел с уверенностью, мы остановились у ворот в каменном заборе, за которым виднелся двухэтажный дом с освещенными окнами.

Говорили все. Я понимал только отдельные фразы и слова, потому Лаяль переводила. Все интересовались, как Москва, и что в России наверное холодно даже летом. «Да!» — ответил я: «Медведи из городов уходят только к середине лета, как только растает снег».

Эта шутка всех развеселила.

Еда была необычной и вкусной. Основные блюда мне уже приходилось пробовать, но на этом столе было столько много разного, что разбегались глаза, все хотелось попробовать.

Лаяль всегда веселилась, когда я начинал поглощать питательную протоплазму. Она говорила: приятно смотреть, когда человек настолько увлечен процессом, что не замечает своего довольного урчания. Вот и сейчас Лаяль ущипнула меня и сказала на ухо: «Максимус! Совсем не обязательно говорить хозяйке «Спасибо!» таким оригинальным способом!».

Было уже полвторого ночи, и гости стали расходиться, а мы все стояли на балконе и молчали. Черная ливанская ночь и глаза финикийской царевны, в которых сияют далекие звезды. И такие близкие одновременно. «И кто же она для меня все таки? Дорога в новый мир? Часть этого нового мира? Да нет, она и есть этот новый мир..»

— А завтра я покажу тебе Бейрут, Максимус! Рауше! Это набережная. О! Я так люблю Рауше! Там очень красиво! А еще Даун таун, и парк, и много-много еще! И вообще, у нас большая программа. В Беккаа поедем послезавтра!

— У меня проблема, хабиби..

— Какая такая проблема?!

— Я спать не хочу!

— Как хочешь, дорогой. Можешь не спать, ты же в отпуске, делай что хочешь!

Листья незнакомых пород деревьев еле слышно шуршали под дуновениями ночного ветра. В траве пели цикады. Склоны гор были усыпаны желтыми точками огней, собирающихся в отдельные яркие скопления. А внизу, они образовывали сплошное сверкающее покрывало — там светился ночной Бейрут. Золотые искры обрывались извилистой границей, за которой начиналось не видное ночью море.

Я так и не смог заснуть в ту ночь.

Глава 34

В Бейрут поехали вчетвером — я, Лаяль, Абед и Рима. В субботнее утро никому не хотелось просыпаться рано. Потому из «домика в горах», как я назвал дом семьи Лаяль в Жеззине, выехали только к одиннадцати часам утра, и солнце уже жарило вовсю. При дневном свете горная дорога, конечно, выглядела совсем иначе, чем ночью. Там, где ночью на склонах светились яркие огоньки, теперь виднелись скопления двух-трех этажных домов, редко выше. Один небольшой городок сменялся другим, проехали пару оливковых плантаций, виноградников и еще каких-то сельскохозяйственных угодий. Извилистая дорога вела все ниже. Перед крутыми поворотами Абед снижал скорость и резко сигналил, предупреждая невидимые за скалами встречные машины. Горные склоны были покрыты где лесом, а где кустами. Редко сквозь зеленую поросль проглядывали серые камни, раскрашенные рыжими кляксами лишайника.

— Как тебе наши горы, Максимус? — спросила сидящая сзади Лаяль.

— Великолепно! Похоже на наш Кавказ!

— Разве наши не красивее?

— Конечно, красивее! И небо самое синее!

Где-то через полчаса мы проехали армейский пост, и горы кончились. Машина, ведомая дядей Лаяль, выехала на широкую автостраду, и слева в промежутках застройки и зелени деревьев наконец-то я увидел бирюзовые волны Средиземного моря. Внезапно Абед остановил машины, и предложил мне сесть за руль. «Дядя говорит, тебе надо привыкать водить в Ливане.» — объяснила Лаяль. Что ж, я был не против.

— Здесь только две педали! — растерялся я, сев за руль.

— Конечно, это автоматическая трансмиссия! — рассмеялся Абед, — Это просто, представь, что левой ноги у тебя нет, и забудь про сцепление.

Это, и вправду, оказалось просто. Черный Мерседес был удобен и послушен в управлении, а по размерам был совсем как моя Волга. Но я вел машину не дальше второго ряда, осторожничал.

Бейрут сразу произвел впечатление современного города. Широкие дороги, тоннели и развязки, Высокая современная застройка, стекло отелей и торговых центров. Лаяль изредка отпускала комментарии, стараясь сделать поездку не только зрелищной, но и познавательной. Как-то незаметно мы снова оказались у моря, в районе Марфа, как сказала Лаяль. Там оставили машину на парковке, и потопали в Даун Таун, до которого было рукой подать.

Знаете, что самое непривычное для человека, впервые попадающего на Ближний Восток? Надписи на арабском. Куда бы ни шел человек, где бы ни находился, непривычные буквы всегда напомнят — это другой мир. Изредка попадающиеся английские слова не нарушают это ощущение. Вывески на магазинах, меню, которое принесет официант.

Мы зашли в какое-то кафе. Лаяль было запротестовала, что здесь дорого, но Абед решительно втащил нас внутрь. В кафе после улицы оказалось неожиданно прохладно. Потягивая «страшно дорогой» кофе по пять долларов за чашку (стандартная цена для Москвы), я украдкой разглядывал посетителей. Обычная, по европейски одетая публика. Вот за столиком напротив сидит дядька в деловом костюме

Одна глава целиком ливанская. Всякие прогулки при луне, горы, море. Объекту кажется, что он попал на другую планету.

Сначала следует дать описание города. Обязательно Голубиная набережная, кафешки с кофе, море, пляж, яхту можно влепить с катанием, типа, параллель с прогулкой на теплоходе. Показать самые важные «фишки», яркие краски востока, контрасты, стены в пулях, подчеркнуть черты местных жителей, особенности общения. Отношение к нашим парням и людям хорошее. Можно, чтобы они пошли в гости, или описать как ходили по гостям. К концу времени в городе объект объелся всяких вкусностей. Основной экскурсовод — дядя девушки. Он приглашает на ночь в горах, где есть костер, мясо всякое, лихая стрельба из Калаша. Бабы по домам.

Глава 35

Беккаа

Стемнело стремительно. Еще час назад солнце только закатывалось за горы, но фаза сумерек пролетела настолько не заметно, будто ее и не было вовсе. Словно небесный повелитель нажал выключатель, и время суток сменилось.

Мотор негромко гудел, чуть прибавляя оборотов на подъемах, фары выхватывали из темноты каменные террасы сбоку дороги, в полуоткрытое окно задувал теплый ночной воздух. Полет через ночь не был черным, в этой ночи не было мрака — тут и там на склонах гор светились яркие точки. Точки-глаза чьих-то окон в чьих-то домах. В которых жили какие-то люди. Глаза... На этой планете они были всюду — глаза ярких звезд южного неба, глаза окон домов. Глаза людей — соседей, прохожих на улице. И в них, глазах ливанцев, было разное — любопытство и интерес, доброжелательность и веселье, эмоции и вопросы. Было что угодно, но уж никак не безразличие и угрюмость. Как правило, они не отгораживались стеной друг от друга. Или это только так казалось? Ведь если принять во внимание крылатое выражение: «Восток — дело тонкое», вроде бы и можно предположить — все эти улыбки и интерес, показное. Всем было дело до всех. Соседям, что замечали каждого нового человека, и которым всегда было интересно, кто он и откуда, чем занимается и куда ходит, и куда не пойдет никогда. Я плавно вел машину и с улыбкой думал, что странно, но от этого людского интереса друг к другу не было дискомфортно, отчего-то он не напрягал, этот интерес. Было такое впечатление, что люди, живущие на этой земле, были словно частью друг друга, и социальность — одна из главных черт их характера. Они, ливанцы, не важно кто — молодежь или зрелые люди, ни к чему не оставались равнодушными. Значение имело все — каждый взгляд и слово, интонация и внешний вид. Только спустя некоторое время я начал потихоньку въезжать во все это. В России можно одеть мятые джинсы, следуя простому принципу — во первых, джинсы мятые, во вторых, они старые и сбоку дырка, а в третьих, это никого не касается. В конце концов, в России людям наплевать, какие на тебе штаны. В Ливане же краеугольным камнем всего было: «Что скажут люди?». И какие далеко идущие выводы могло сделать общество в отношении мятых штанов, оставалось только догадываться. И после долгих лет, проведенных на бескрайних просторах северных территорий, где пол года холодная зима, где люди, даже находясь в вагоне метро, в котором на одном квадратном метре каким-то чудом помещаются десять человек, и при этом остаются одинокими, как Гагарин на орбите, это было удивительно.

Я посмотрел в зеркало заднего вида, Лаяль сладко спала.

После серии нескольких подъемов и спусков дорога, наконец, уверенно пошла вниз, и впереди показались поля-россыпи золотистых огней Бейрута.

Будь внимателен, Черный Рыцарь! Осторожно погоняй своего коня — за твоей спиной уснула финикийская царевна, твое сокровище...

Глава 36

Самолет коснулся бетона посадочной полосы аэропорта Хомени. Лаяль уже достала платок и повязала его на голову, объяснив, что в Иране так будет правильней.

Ариф встретил нас в зале прилета, после чего мы прошли выкупить забронированные им билеты до Шираза. До самолета было два часа с небольшим. Это время мы провели в кафе аэропорта. Стеклянные окна выходили прямо на летное поле, вдали виднелась горная цепь. Кивнув в сторону окна, я заметил, что горы — это всегда здорово, и что еще Высоцкий пел: «Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал». Лаяль ревниво спросила, какие горы красивее — эти, за окном тегеранского аэропорта, или Ливанские. «Ливанские горы, конечно, самые горные на свете! Но эти мне напоминают Казахстан» — ответил я. Время от времени за стеклом медленно скользили лайнеры, выруливающие на взлет. Мы угощались мороженным и разговаривали. Ариф интересовался, как мне понравился Ливан. Я делился впечатлениями, а Лаяль иногда вставляла свои комментарии. «Хорошо, что вы смогли приехать!» — сказал Ариф: «Не устали? Ничего, до Шираза лететь меньше часа, а там у нас дома отдохнете.»

Летели, и правда, минут сорок. Дорога от аэропорта да самого Шираза заняла еще полчаса. Невысокие горы вдоль шоссе сменились городским пейзажем. Машин было значительно меньше, чем в Тегеране. Даже из окна машины Шираз произвел на меня самое благоприятное впечатление.

Да и вообще, одна из причин, по которым Шираз мне сразу понравился, на улицах было не в пример меньше народа, чем в столице Персии. А другие причины.. Что говорить, Шираз оказался на редкость красивым городом.

Современная городская застройка гармонично сочеталась с памятниками древности, а красивейшие городские парки манили своей зеленью и водоемами.

Ариф жил на юге города, в двухэтажном частном доме, скрытом за двухметровой кирпичной оградой. По обе стороны двери в заборе располагались две кнопки звонка. Ариф объяснил, что одна кнопка для мужчин, а другая для женщин. Мелодии звонков разные, и всегда ясно, кто звонит в дверь. На мой вопрос, что если кто-то перепутает кнопки, Ариф рассмеялся и сказал, что так просто не может быть. Во дворе росло огромное шелковичное дерево, и красноватая тротуарная плитка под ним была усыпана его ягодами.

Зайнаб, жена Арифа, встретила нас на пороге.

Было уже за полночь, когда женщины не переставая весело болтать между собой, собрали со стола посуду и исчезли за дверями гостиной. А мы с Арифом остались докурить кольян. Кольян был со вкусом дыни и манго, одно из моих любимых сочетаний. И мы, развалившись в креслах, по очереди пускали к потолку ароматный дым, вспоминали Москву и коридоры факультета Специального машиностроения в нашем институте. Вспомнили сдачу экзаменов, имена общих преподавателей и заместителей деканов. Я рассказал, что заместитель декана Трофименко месяц назад умер, и как это жаль, хороший был мужик.

Ариф скинул щипчиками почти уже сгоревшие угольки и положил на фольгу табачной чашечки два новых. Дым пошел с новой силой.

— Помнишь, в России ты спрашивал, какие у меня планы после института?

— Ну да, ты еще ответил, что будешь поднимать отечественное ракетостроение.

— Точно. Хочешь посмотреть, где я буду работать?

— А ты что, уже устроился? Хоть бы лето отгулял после диплома, это вроде как дембель, положено.

— Времени у нас нет на этот дембель. Так поедешь? Тебе это будет интересно.

Я произношу многозначительное «хм», и через некоторое время спрашиваю:

— А с чего бы это такой эксклюзив? Тебя-то на наши объекты в России не очень-то пускали, если помнишь. У вас тут чего, вообще никакой секретности с этим? Заходи кто хочешь, смотри чего хочешь?

— Да как тебе сказать... Как говорят в России — если нельзя, но если очень хочется, то можно.

Мы оба смеемся. Затем Ариф продолжает:

— Если серьезно, то мой дядя курирует этот завод от министерства обороны. Я ему про тебя рассказал, как ты мне с дипломом помогал, он тоже знает. В общем, ему интересно с тобой увидеться.

— А чего на заводе-то, а не дома, например?

— В рабочей обстановке лучше. Конечно, как хочешь. Но дядя обидится.

— Не рассказывал ты мне, дружище, что у тебя такой влиятельный дядя. Генерал, что ли?

— Нет, полковник. Но он о-очень большой начальник. Да чего ты ломаешься-то? — обиженно восклицает Ариф: — Ему тут представляется интересная возможность расширить кругозор, а он еще думает! Ты ракетчик или нет?

— Да конечно, интересно. Просто не ожидал. Когда поедем?

— Да хоть послезавтра и можно посмотреть. Завтра воскресенье, покажу вам разные интересные места в городе. А в понедельник и поедем. Женщинам будет чем заняться — в городе есть где походить по магазинам, ты же знаешь, они это всегда любят.

— Это точно, в отличие от нас. А ехать то далеко?

— От Шираза пятьдесят километров. Совсем маленький городок. Помнишь: «В СССР для этого построили целые города, некоторые из них глубоко под землей.» Этот не под землей, но построен специально.

— Завтра еще воскресенье.

— Ну, так завтра посмотрим город!

С утра сразу после кофе с фруктами поехали в крепость — форт Карим-Хана, одного из правителей Шираза в стародавние времена, когда город был столицей. Ходили по древним камням, фотографировались на фоне массивных стен крепости. Внутри можно было видеть кукольные композиции в натуральную величину на бытовые и исторические сюжеты. Меня эти фигуры, одетые в старинную одежду впечатлили мало, но Лайаль с Зайнаб с интересом осматривали их одежду. Я еще заметил, что нам бы с Арифом лучше в ракетный музей. Посмеялись, не было в Ширазе такого.

А ближе к обеду, когда стало уж слишком жарко, гуляли по парку Эрам. Мы, негромко разговаривая, неторопливо прогуливались по прохладным аллеям, засаженным кипарисами с обеих сторон. Навстречу попадались небольшие группы людей, чаще пары или семьи с детьми. Растения образовывали безупречные ландшафтные композиции, с выложенными канем дорожками, и гармонично сочетались с водными сооружениями. В парке Эрам вообще было много воды — прудики, ручейки, фонтаны. В водоемах, окруженных благоухающими цветами и зеленым кустарником, в прозрачной воде стаями плавалино потопали заые и оранжевые, самых ярких оттенков. Солнце преломлялось маленькими радугами в водяной пыли фонтанов. Там же мы и «пообедали», если обедом назвать чаепитие с мороженным и восточными сладостями там же, в небольшом кафе прямо на территории парка.

Весь оставшийся день гуляли по городу, перемещаясь на машине Арифа из одного района в другой, от парка до парка (к концу дня у меня сложилось впечатление, что из парков город состоит наполовину, так много их оказалось на пути). Когда проезжали мимо какого-то большого торгового центра, Зайнаб с Лаяль, сидящие на заднем сиденье, эмоционально заговорили, и Зайнаб попросила Арифа остановить машину. Как оказалось, центр назывался Афтаб –молл. Ариф запарковал машину на подземной парковке, и мы обреченно потопали за жаждущими купить что-нибудь женщинами, сопротивляться то было бесполезно. Дамы битый час ходили по бутикам и магазинчикам, теребя в руках цветастые блузки, заколки и прочие женские штучки. На втором часу мы с Арифом взмолились — все! Это же невозможно — выехали город поглядеть, а тут несколько этажей магазинов, и в каждый они норовят заглянуть. И только когда мы начали ныть уже непрерывно, Зайнаб и Лаяль наконец-то сжалились. За этот час с небольшим хождения по этажам торгового центра мы все устали, и решение подкрепиться по серьезному было принято единогласно.

Ресторанчик, на котором остановили свой выбор, назывался Шатер Аббас. На входе посетителей «встречал» харизматичный усатый пекарь — хлеб в ресторане пекли свой. Поели сытно и не так уж дорого. За время трапезы на город опустились сумерки. Ариф видел, что мы уже порядком устали, и повел машину к Чамрану — так, оказалось, назывался район, где он жил.

На дорогах и скверах зажглись вечерние огни, и в их свете город преобразился. Подсвеченные электричеством улицы придавали городу особое очарование. Мы даже остановились пару раз, несмотря на усталость от обилия впечатлений, чтобы сделать несколько фотоснимков на фоне переливающихся в электрическом свете фонтанных брызг, рядом с залитыми теплым желтым светом каменными арками архитектурных композиций. Словом, вернулись ближе к ночи.

Глава 37

Это и вправду оказалось интересным.

Выехав из города по главной магистрали, через несколько километров показался поворот на неприметную с виду и неширокую дорогу с бетонным покрытием. Не обращая внимания на знак «въезд запрещен», Ариф уверенно повернул туда. Дорога была сделана очень качественно, почти как взлетная полоса аэродрома. Машин на ней почти не было, навстречу попалось только два военных грузовика с покрытыми камуфлированным брезентом кузовами. Они со свистом пронеслись мимо, и нашу машину качнула волна воздуха. Через полчаса, обогнув нависающую справа гору из серо-желтого камня, мы остановились около армейского КПП. Из-за белой каменной трезорки выглядывал нос БТРа, около которого лениво курили два солдата с перекинутыми через плечо АК-47. На той стороне шлагбаума около запыленного внедорожника стояли два человека — немолодых лет мужчина в офицерской форме и какой-то долговязый гражданский дядька. Завидев нашу машину, офицер крикнул что-то солдатам. Солдат резво подбежал к шлагбауму, и крашенная в бело-красную полоску стальная труба поднялась вверх, пропуская нашу машину. КПП быстро уменьшился в зеркалах заднего вида. Дорога почти без изгибов вела к серой гребенке гор на линии горизонта. Они постепенно приближались. Издали они показались сначала невысокими, но по мере приближения каменистые склоны росли и росли, занимая все больше неба на горизонте. Наконец, когда мы почти километр проехали вплотную вдоль склона, нависающего каменной стеной справа, дорога повернула в разрыв между скалами. Быстро миновав короткое ущелье, мы выехали на ровное каменистое пространство по ту сторону горной цепи. Впереди был виден довольно большой комплекс квадратных серых строений. При дальнейшем приближении оказалось, что некоторые сооружения построены вплотную к скалам. Как мне потом стало известно, эти бетонные коробки были только видимой частью айсберга, основная часть всего комплекса помещалась как раз непосредственно в самой горе. Ограждение территории исследовательского центра было выполнено в лучших традициях — трехметровые столбы с натянутой во много рядов колючей проволоки на изоляторах тянулись так далеко, куда мог видеть глаз. И чтобы попасть за периметр, мы проехали еще два контрольно пропускных пункта. Что ж, все предприятия ВПК похожи друг на друга. Везде высокие заборы, массивные ворота и пропускная система. И за забором все привычно. Параллелепипеды цехов без окон, сборочных и испытательных, трех четырех этажные здания с рядами одинаковых окон, сложенные из белого силикатного кирпича. Асфальтированные дорожки, связывающие всю эту лаконичную архитектуру, да редкий быстро шагающий по этим дорожкам персонал. Пока мы ехали вдоль разного вида и назначения бетонных коробок, я поймал себя на мысли, что невольно сравниваю это предприятие с таким же по назначению центром в подмосковном Королеве. Там, в России, треть сооружений была вообще заброшена и разваливалась на глазах. Еще одна треть была занята «не по профилю» — в бывших ракетных ангарах помещались склады разного рода коммерческих структур. И немногий оставшийся персонал ходил там на работу вроде как в условиях войны и разрухи.

Здесь же в каждом здании происходила какая-то деятельность. Вот из одного подъезда вышли двое дядек в белых халатах. Один из них держал в руке бумажный рулон. Они остановились, размотали этот рулон, и что-то стали эмоционально обсуждать, тыкая пальцами в бумагу.

— Что здесь у вас? — спросил я Арифа.

— Это вычислительный центр. Нам дальше. Сейчас покажу тебе, с кем работаю.

Это здание имело три этажа, и минуя несколько лестничных пролетов мы поднялись на последний. В конце короткого коридора оказался небольшой зал для совещаний. Это было понятно по длинному столу посередине. За столом сидело несколько человек, что-то живо обсуждающих. На стене висел чертеж какого-то устройства, издали было непонятно какого именно. Мы скромно устроились на стулья в конце стола. Ариф негромко пояснил — сейчас тут идет совещание, мы незаметно посидим, подождем, пока они закончат, а после и познакомимся. «А о чем у них разговор-то?» — поинтересовался я. «С соседнего отдела приехали, нужно согласовать детали по проекту» — ответил Ариф: «Это смежники с Салмана. Тут мы только двигатели делаем, это производство. А в Салмане сборка.»

После заехали посмотреть на двигательный испытательный стенд.

Глава 35

Осенний вечер в дымке белесой

Легкий туман и запах костра

Снимают остатки дневного стресса

Я вспоминаю, какой ты была вчера

Слегка моросит, до дождя далеко

Глушит шаги влажный бетон

Москва встретила мелким дождем. Тонко свистя турбинами, А-319 свернул с взлетно-посадочной полосы, и медленно прокатившись мимо разномастных килей выстроенных в линию лайнеров самых разных авиакомпаний, остановился. Капли воды катились снаружи иллюминатора. Немного потолкавшись в проходе между креслами, и шагнув на алюминий трапа из теплого и освещенного салоотреамолета, я сразу почувствовал на лице холодную морось и едва заметно поморщился. Достал было зонт, но тут же убрал его обратно в спортивную сумку — и дождь не дождь, так, пыль мокрая. К тому же автобус от самолета до здания аэропорта был в нескольких шагах от последней ступеньки трапа. Он быстро заполнился пассажирами, которых было гораздо больше, чем мест для сидения. Мы встали у окна в самом конце салона. Пассажиры негромко переговаривались. Многие уже с кем-то говорили по своим мобильникам, спеша сообщить об успешной посадке. Двери — гармошки с шумом захлопнулись и автобус, плавно набрав скорость, поехал прочь от самолета. Я держался рукой за вертикальную трубу поручня, правой обняв жену. Лаяль сразу протерла ладонью запотевшую поверхность стекла и смотрела, как позади уменьшается силуэт лайнера, мокро блестящий в свете прожекторов. Автобус ехал по мокрому бетону летного поля, на котором отражался свет синих огней аэродромной разметки, а она все смотрела туда, где за силуэтами бортов других лайнеров исчезла желтая пунктирная полоска иллюминаторов борта, принесшего нас из тридцати градусной солнечной синевы Среднего Востока. Сбоку по полосе с ревущим свистом пронесся очередной взлетающий самолет. Я смахнул со щеки Лаяль дождевые капли, и сказал:

— С возвращением нас!

Она улыбнулась и, ничего не ответив, прижалась к моему плечу. И когда мы ждали багаж у движущейся петли транспортера, и пока проходили паспортный контроль, Лаяль не сказала ни слова, также едва заметно чему-то улыбаясь.

— Все нормально? — спросил я, настороженно посмотрев на неё.

— Да, просто устала... — ответила Лаяль и улыбнулась своей самой ослепительной улыбкой. Только в уголках глаз затаилась какая-то невидимая мне доселе грусть. Или только так показалось? «В конце концов от такого резкого погодного контраста настроение может только испортиться. А может, и правда устала.» — подумалось мне, и я решил не допытываться о причинах лишь заподозренной грусти.

Но в машине, когда она пристроилась ко мне сбоку, сказав: «Я посплю немного», я чуть коснулся её щеки и с удивлением ощутил на ней полоску влаги.

— Ты что, милая? Плачешь? Да что такое? Может, я обидел чем? Так скажи!

— Нет, хабиби! Все в порядке.

— Ты плачешь и улыбаешься. Как мне это понимать?

— Я сама не понимаю. Просто... Наверное, я немного становлюсь русской. — ответила Лаяль и вздохнула. «Это с кем поведешься...» — подумал я и, решив не допытываться, (захочет — сама расскажет), обнял её еще крепче.

Машина летела по свободным от транспорта в этот предутренний час улицам, залитых светом фонарей и неоновой рекламы. «Дома. Вот мы и дома».. И ещё, что дома теперь будет не хватать чужого солнца. Хотя, почему чужого? В её глазах всегда живет его маленький кусочек. И надо очень постараться, чтобы московский снег с дождем не потушили его. Финикийская царевна спала у меня на плече, уткнувшись носом, как котенок. Кошки тоже прячут нос, когда холодает. Я держал её пальцы в ладони и, глядя на бегущие за стеклом огни ночной Москвы, вспоминал моменты прошедшего отпуска. Самые яркие, самые запомнившиеся. Из тех, которые сразу вспыхивают в памяти как фотографии из альбома. Как и то, что не способна отразить ни одна фотография.

Вот первый глоток ночного бейрутского воздуха. Мне тогда показалось, будто это атмосфера другой планеты. Запахи нового, неведомого мира, манящего своими тайнами и не спешащего их открывать. Запахи... Запах кофе, запах её духов. И тот рассвет у Голубиных скал, морской бриз, играющий её распущенными волосами. Загадочный блеск черно-янтарных глаз... Тогда я словно открыл её для себя заново, в очередной раз поразившись, сколько ещё неожиданных граней способна явить красота любимой женщины. Женщины, оказавшейся в условиях, где родилась и выросла, где была на сто процентов своей, и где снова была счастлива, счастлива со мной.

Та ночь в горах, шипящее жиром жаренное на огне мясо. Стрельба по банкам со ста метров.

А после... После был Иран, Тегеран, Шираз, широкие коридоры сто сорокового департамента и еще более широкие сборочные цеха ракетного завода в Салмане.

***

Дома Лаяль немедленно залезла в душ, а после прямо в халате свернулась калачиком на кровати, даже не откинув покрывало. Я укутал её пледом и подсунул под голову маленькую подушку, помня, что большие она не любит. Она еле слышно прошептала: «Спасибо», и сразу заснула.

На кухне светящиеся зеленым цифры часов показывали пять утра, через пару часов рассвет. Спать совершенно не хотелось. Я набрал чайник воды и привычным движением зажег газ. От огня конфорок исходило приятное тепло, я сидел на табуретке и смотрел, как синие лепестки пламени ровно шипели под эмалированным днищем чайника, а в голове вертелись странные непрошенные мысли. Весь мой жизненный план, с таким трудом выстроенный в условиях, когда что-либо планировать просто смешно, казался теперь, после этого отпуска — каникул, чем-то очень зыбким и неустойчивым.

Секунды мигали двумя точками, через каждые шестьдесят менялась крайняя правая цифра на прямоугольнике экрана часов. Секунды, минуты и часы предстоящего года, последнего учебного, дипломного. И все могло быть проще, не будь этой иранской недели. Если до неё существовал понятный план действий, теперь на краю сознания появилось ощущение неудовлетворенности им. План был, пусть не на всю жизнь, хотя бы на ближайшие несколько лет. Мы поступили в институт на излете Империи, учились по инерции, уже не веря в будущую работу по специальности. Никто не претендовал быть Пашкой Корчагиным в ракетостроении. Мы хотели жить, а не идти на жертвы ради жизни в перспективе. Дело, которое могло стать целью жизни, постепенно трансформировалось во что-то вроде интересного хобби. Увлечения, требующего слаженной работы мозговых извилин, усердия и определенных способностей, но при всем этом уже не претендующего на верхние строчки в списке жизненных приоритетов. Вверху списка давно уже превалировали социальная устроенность и быт. И вот сейчас, когда быт стал потихоньку налаживаться, с этими построениями было что-то не так. И именно это не давало сейчас заснуть. Квартира, машина, дача... Три кита, на которых зиждилось совковое понимание успешности в жизни, казались теперь тремя кильками в банке. Я налил еще чашку и тяжело опустился на стул. «Без ракет твоя жизнь будет не полной» — иногда мне казалось, жена знает меня лучше, чем я сам. И эти слова, сказанные Лаяль почти пол года назад, тогда совсем меня не убедившие, сейчас казались чуть не пророческими.

Иранские ракетные амбиции... Сразу бросившееся в глаза количество персонала, суетливо перемещающегося по коридорам. Конечно, мое воображение не поразили эти давно устаревшие ракетные технологии, но некоторые детали обозначали пока еще неясные контуры будущих современных образцов. По испытательному стенду для тестирования двигательных установок нельзя было сказать о возможностях всей ракетной промышленности, но даже по одному этому элементу можно было уверенно сказать — создается инфраструктура, в рамках которой можно будет создавать новое. Эти контуры можно было прочитать и на лицах людей, готовых проектировать, делать и запускать. И сейчас я понял, что просто им завидую, имеющим и возможность и желание работать с ракетами. Плюс ещё один весомый бонус — уважение окружающих за свою непростую работу, уважение своей страны, наконец.

Я не мог рассказать им многое, не имел права. Но даже по тому, что всплыло из нашего общения, хватило, чтобы мы «учуяли» друг друга. Я и они, у нас было одно, ломающее любые границы — языковые, культурные, политические. Одно большое общее — рев ракетного двигателя, как музыка. Мы всего лишь посмотрели друг на друга, да обсудили перспективы развития ракетной техники. Но обеим сторонам сразу стало ясно: мы — из одной касты, ракетчиков по призванию. Мы разговаривали, несколько ведущих инженеров и приглашенный в качестве гостя студент-ракетчик из России. И было странное чувство неловкости, когда седеющий уже иранский инженер, разговаривающий со мной, двадцати трех летним мальчишкой как с равным, понимающе улыбнулся и произнес: «Мы знаем, ты не можешь рассказать всего». И мне осталось только развести руками, не конкретизируя, почему не могу — потому, что еще так мало знаею, или по другой причине, гораздо более весомой.

«А поспать все же надо» — решил я и, поставив пустую чашку в раковину, направился составить компанию сладко спящей Лаяль. Но даже не успел дойти до двери, как зазвонил телефон. Первая трель звонка прервалась на середине — я быстрым движением схватил трубку.

— Прием! — резко произес я, не скрывая недовольства. За каким чертом кто-то звонит в восемь утра?

— Макловски! Ты что, только сегодня прилетел? — Антохин голос не содержит и намека раскаяния. Знает же, ненавижу, когда звонят рано.

— Ты чего так рано? Что? Мобилизацию объявили? Война атомная? Под Мурманском высадился американский десант?

— Хуже. Сегодня лабораторная по аэродинамике, а ты даже не знаешь. Раньше надо учебный год начинать, а не кататься по разным Бразилиям.

— А пропустить не как? Сегодня совсем сложно, я прилетел только несколько часов назад!

— С ума сошел? Трубу потом для тебя одного запускать будут?

— А с параллельной группой не получится?

— Они уже отстрелялись. А Захаров сказал — у кого не будет лабораторной, на экзамен может не приходить! Сегодня в одиннадцать.

— А ты скажи, что я заболел!

— Макловски, не будь идиотом! Поднимай задницу и дуй в институт! Потом сам спасибо скажешь!

— Ладно, спасибо. Там увидимся.

— Как съездил-то?

— Все тебе расскажи! Нормально съездил, потом расскажу.

— Ну, покеда!

— Ага, будь здоров.

Да, поспать не получится.

— Работа? — спросила, зевая, Лаяль.

— Институт. Придется ехать. Сейчас.

— Тебе позавтракать надо.

— Да нечем. Холодильник то пустой! Не волнуйся, в институте пончиков поем.

— Я сейчас что-нибудь придумаю. — не сдается Лаяль и устремляется на кухню.

Собирался я не долго. Достал из гардероба первую попавшуюся свежую рубашку да перетряхнул свой портфельчик из коричневой кожи, а Лаяль в это время звенела посудой и хлопала дверцами шкафов. Но когда я заглянул на кухню, на столе уже лежали какие-то бутерброды, и дымил паром кофейник.

— Ну ты это... Мастерица! Прямо каша из топора!

— Из какого топора? — недоуменно спросила Лаяль.

— Сказка есть такая русская, как солдат сварил кашу из топора. — ответил я и зажевал куском хлеба с намазанным паштетом. — Паштет — это понятно, стратегический запас консервов. Булочки то ты где раздобыла?!

— С собой в сумке взяла, перед вылетом купила. Я подумала — прилетим, а у нас и чай попить не с чем. Расскажи про кашу из топора!

Жуя булочки, я пересказал короткое содержание сказки-басни. Посмеялись.

— Ты на весь день? — спросила Лаяль.

— Не знаю, как получится. Хотя, не думаю. Часам к трем вернусь.

— Ах, Цезарь! Разве твои товарищи не потянут тебя отметить начало семестра?

— Ну... Если и так, то это не надолго.

— Наверное, они расспрашивать станут: где был, что видел? — говорит она уже в коридоре, когда я, накинув куртку, завязывал шнурки на ботинках.

— Наверно... А чем ты займешься?

— По магазинам пробегусь, иначе на ужин будут опять бутерброды с консервами. Да и дома стоит убраться. Тут то-олстый слой пыли.

— Это сама решай. Знаешь, хабиби... Не стану я друзьям особо ничего рассказывать. Ну, может, совсем не много. Про Иран уж точно не стану.

— Почему?

— Не их ума это дело, вот почему. И ты особо не рассказывай. По телефону вообще ничего ни про Ливан, ни тем более про Иран.

— А кому мне это рассказывать? Подругам? Их у меня здесь и нет почти, Зайнаб только.

— Вот и хорошо.

— Ты же не сделал ничего противозаконного! Так зачем тайны?

Я поставил портфель на полку с обувью и присел на мягкий пуфик справа от входной двери.

— В общем так... — начал я, — Мы с тобой часто говорили на одну тему, и поверь, я ценю, что ты всегда с интересом слушала мои ракетные рассказы.

— Ты же интересно рассказывал, вот я и слушала. Ты же ракетчик!

— Считай, что ты меня убедила. Только теперь, с сегодняшнего дня, я пожалуй избавлю тебя от разговоров на профессиональные темы. Может, в скором будущем я и правда стану ракетчиком. После диплома. Уж поверь мне. Пойми правильно, я доверяю тебе полностью, просто... Правильно говорят: слово — серебро, а молчание — золото. Ты должна понять.

— Я постараюсь.

— Ну тогда, пока! Не Скучай! — произнес я и, поцеловав жену, вышел за дверь.

«Если судить по началу дня, год обещает быть жарким» — подумалось мне, когда сбегал по ступенькам подъезда.

Глава 38

Проходя по петляющим под разными углами коридорам главного корпуса, я подумал, что шпионам будет очень трудно работать в институте без карты, таким запутанным оказался путь к аэродинамической трубе. Из за поломки которой эта лабораторная была пропущена нашей группой еще года полтора назад. А теперь её наконец починили и график работы на трубе очень плотный. Тем не менее Захаров умудрился воткнуть в этот график и нашу группу. Пять ступенек вверх, десять метров прямо, неприметный с виду поворот в узкий коридор направо. Прямо компьютерная игра-бродилка! Изредка навстречу попадались спешащие студенты. Какой-то с виду первокурсник его спросил, как пройти к нужной аудитории. Я не знал и виновато развел руками. Студент огорчился и исчез в низком арочном проеме сбоку. Вид у него был какой-то изможденный, и мне подумалось, что студент этот заблудился и ищет нужную дверь уже много дней. Без пищи, воды... Мысль эта развеселила, и я прибавил шагу. Так, теперь вниз, налево, и по коридору до конца. Поздравляем! Конец уровня! Скрипучая дверь с пружиной наверху ведет во внутренний двор. Красный огнетушитель справа от дверного проема похож на аптечку из той же игры.

Круглую клумбу с астрами я обошел по кругу и оказался перед старым лабораторным корпусом, под которым, на минус втором этаже, под землей, затаилась институтская сверхзвуковая аэродинамическая труба. Издали у входа в лабораторный я увидел несколько знакомых лиц из своей группы. Парни переговаривались, некоторые курили. Антоха с Андроном ещё издали помахали мне.

До начала занятия оставалось еще двадцать минут. Поотвечав на стандартные вопросы из категории: «Как жизнь?», и пожав несколько рук товарищей по учебе, три друга встали поодаль.

— Как лето? Загорел, как я посмотрю! На море ездил? — поинтересовался Андрей.

— Ага. В Адлер гонял на две недели. Вы то как лето проводили?

Мы еще немного поделились впечатлениями о лете, и потопали «на трубу». Лабораторная оказалась интересной, и пролетела как миг. А так, как день только начинался, то мысль посидеть в каком-нибудь недорогом месте всем понравилась. Место называлось «Три коня» — столовая у метро.

Вв кармане заверещал звонок мобильника.

— На связи!

— Это я, дорогой. Не занят?

— Нет, уже ушел из института. Сидим тут с парнями, трещим о разном. Как ты там?

— Нормально.. Слушай! Я говорила с Зайнаб по телефону, они с мужем в театр собираются сходить. Куда, она ещё не знает, есть только такая идея. Давай пойдем с ними! Я сто лет не была! Да и ты, Максимус, ни разу меня не сводил.. — добавила она с укоризной.

— Ты же знаешь, я не театрал! Не любитель я озеров различных лебединых и балетов. Но ради тебя, дорогая, готов пойти на жертвы. В общем, хочешь — пойдем.

— А когда ты сможешь?

— Давай дома обсудим! Когда, куда...

— Когда тебя ждать?

— Да бегу уже, засиделся... Через час буду. У нас появилось что-нибудь вкусненькое?

— А было иначе?

— Верно, не было. До скорого — подытожил он и, услышав в ответ: «До встречи», убрал мобильник в карман.

— Чего, Макловски, жена держит тебя на коротком поводке? — наливая пиво в стакан, прокомментировал Андрон.

— Знаешь, это тот поводок, которого хочешь, уж поверь мне... — ответил Макс и поднялся из за стола, — Ладно. Допивайте тут без меня. Потопаю ближе к дому. И, кстати... Вам тоже давно пора остепениться! — полушутя добавил он, — А то всё пиво здесь выпьете!

— За нас не переживай, семейный человек! — ответил вдогонку Андрон, — Скорее этот стакан сломается, чем моя печень!

Глава 39

(эта глава до первого Ливана!!!)

Поход в театр двумя парами будет смотреться интересно.

— Сразу скажу — на спектакль не пойду. Мне в жизни спектаклей хватает. Вот на оперу еще можно, обожаю красивый женский вокал.

— А если будет петь мужчина?

— Как-нибудь потерплю.

Или концерт музыки Вагнера, типа «Полет валькирий».

— Ну, в таком виде ты точно не пойдешь! — она критически меня рассматривает.

— А что не так в моем виде?

— Мы же не дискотеку собираемся, а в театр!

— Ну и что? Слушай! А давай я приду в тренировочных и майке!

— Максимус! Что люди скажут?!

— Разве это имеет значение?

— Ты уже знаешь, какое огромное значение это имеет, не притворяйся!

В антракте Зариф двигает тему, пока женщины убежали в туалет.

— Ну, как ты, дружище? — спрашиваю я, — Сам-то давно прилетел?

— Всего три дня назад. Я тут хотел с тобой обсудить одну тему интересную... — начинает Зариф издалека. — Помнишь данные, которые ты мне посчитал?

— Ну да, помню. Что, нашел способ реализовать в металле?

— Да нет, пока не нашел. Но найти надо. Понимаешь, брат, надо!

Опа! Друзьями мы друг друга давно кличем, а вот братом Зариф ко мне обратился впервые..

— Тут дело такое, — продолжает Зариф: — У нас впереди начинается большой проект. Не хочешь поучаствовать?

— В качестве кого?

— Пока в качестве участника проекта. А перспективы будут зависеть только от тебя.

Я залпом выпиваю стопочку Блэк Лабеля. Мерзотный все-таки вискарь.

— В чем-то разбираюсь, нельзя разбираться во всем, я говорил тебе, как устроена работа ВПК. Отдельный человек знает только свою часть информации. Очень немногие люди видят замысел целиком. И я не отношусь к этой когорте избранных.

— А вот у наших другое мнение. Знаешь, многое, что ты говорил тогда в Самане на заводе, убедило их именно в этом. Что ты можешь видеть замысел сверху. Будет большой проект, действительно современный, а специалистов не хватает. И не хватает революционных идей. Нестандартных решений, как ты сам говорил в Иране. У нас сложилось впечатление, что у тебя могут быть такие решения.

— Ты же понимаешь, что вдвоем мы ничего не сможем сделать! Наброски — да. Оценочные расчеты — тоже не проблема. Все расчеты надо проверять в металле, а это уже инфраструктура большого КБ, техника, коллектив. Ты же не думаешь, что подобная техника может появиться в гараже?

— Коллектив у нас формируется. Да он практически уже есть. Но тебя не хватает.

— У нас? И сколько вас? Зариф и его команда?

— Ты же умный парень и понимаешь, что на ракетные заводы не водят туристов.

— Дорогой мой товарищ и, я не побоюсь этого слова, коллега по цеху! — начинаю я фразу, которая превращается в длинный монолог. Зариф не перебивая, спокойно слушает, время от времени согласно кивая. Коньячок сделал свое черное дело, язык развязался и

— Ты хоть сам понимаешь, что мне предлагаешь? Это не на кухне пластит варить в скороварке! Ты понимаешь, что узнай кое-кто даже о разговоре с тобой на эту тему, так мигом в дверь ко мне постучатся люди с чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем и скажут, ткнув в лицо красной книжечкой: «Товарищ, пройдемте!»

— Никто не узнает! — улыбается Зариф.

— Не узнает? Не узнает?! Это тебе не «Зарница», когда мы в школе в пятнадцать лет с Калашами по снежному полю бегали в атаку и стреляли холостыми патронами! Большие ракеты — это большая политика! Сейчас не времена Советского Союза и за это не расстреливают, но глупо считать, что в КГБ работают идиоты. Лучше колымить в Гондурасе, чем гондурасить на Колыме!

— А где это, Колыма? — удивленно спрашивает мой собеседник.

— А это брат, далеко на севере и на востоке. И там очень холодно, до минус шестидесяти иногда, в отличие от Гондураса.

— Знаешь, если ты так будешь орать на весь театр, то КГБ приедет гораздо раньше, чем ты думаешь.

Люди вокруг и правда, с любопытством таращатся на источник эмоционального разговора. Я перехожу на шепот.

— А почему ты думаешь, что я сам сейчас не побегу во второй отдел и нерьева не отличалсяпотрохами?

— А что, сдашь? — он

— У вас чего, своих мозгов не хватает? Ты же сделал свой диплом в институте? Так вперед с песнями! Набирай себе команду в Парфии и дерзайте! Флаг вам в руки!

Звенит уже второй звонок, что-то девчонки задерживаются. А-а.. Вот и они.

— Разговор этот не на пять минут. И обстановка не очень подходящая. Давай-ка сделаем вот что — после театра зайдем в кафешку, тут рядом совсем с выходом, в этом же здании. Сядем, спокойно обсудим.

— Знаете, я после Ливана не могу пить кофе! Здесь такого вкусного не бывает.

Глава 40.

Кабинет доцента Григорьева не отличался пышным убранством, однако у стены стоял старый диванчик, а над диванчиком висела репродукция картины художника Репина «Не ждали». Вместе, диванчик и картина придавали кабинету немного домашний вид.

Сейчас на диванчике сидели двое неизвестных мне персонажей. Один мордатый дядька очень похожий на американского президента Билла Клинтона. Второй был сухонький старикан в круглых очках. Козлиная бородка придавала ему сходство с соратником Сталина всенародным старостой Калининым.

— Вызывали, Игорь Саныч? — произнес я, закрыв за собой входную дверь.

— Да, заходи, Максим.

Григорьев приподнялся из за стола и пожал мне руку.

— Тут товарищи с тобой побеседовать желают. Знакомься — Иван Терентьич и Олег Павлович. Представители КБ Знамя, того самого.

Калинин оказался Иван Терентьевичем, и видно было, что из этих двоих он главный. Я обменялся с Калининым и Клинтоном рукопожатием, и сел на стул напротив. О чем пойдет речь догадаться было сложно.

— Интересный у вас получается диплом. — начал Калинин:

— Мы тут с Игорем Санычем побеседовали, так он говорит, что до такой оригинальной идеи вы додумались сами.

— Да, пришли мысли в голову. Вот теперь просчитываю детали.

— Куда думаете после института идти? — произносит Олег Павлович Клинтон.

— Да никуда особо, не решил еще. Работать буду.

— Парень на машинах деньги зарабатывает. — встревает в разговор Игорь Саныч: — Рисунки там делает на кузовах.

— А серьезной работой не хотите заняться? — спрашивает Иван Терентьич.

— Это какой такой серьезной работой?

— К нам в КБ! Всегда рады молодым кадрам.

— А чем конкретно занимается ваше КБ?

— Ты разве не слышал? — переходит на «ты» Олег Павлович: — Мы занимаемся разработкой ракет носителей. Предприятие находится в Новосибирске. Это большой комплекс, и наше КБ занимает в нем центральное место.

— Да, временя сейчас для страны нелегкие, большой работы по ракетам пока нет. По линии конверсии пока работаем. Наша основная задача сегодня сохранить коллектив, обучить новые кадры.

— А по линии конверсии, это как? Как на НПО Энергия? Кухонные комбайны разрабатываете?

— Ну, зачем же так сразу.. — разводит руками Калинин: Есть серьезные заказы от коммерческих структур. Труд конструктора всегда нужен.

— И коммерческие структуры хорошо платят за заказы? Все-таки интересно было бы знать, насколько почетно оплачивается труд молодых специалистов.

— Большого секрета тут нет, зарплата даже повыше, чем у преподавателей вашего института. Начинающий инженер получает около миллиона рублей.

Мысленно перевожу рубли в доллары. Получается «сумасшедшая сумма» чуть больше ста долларов.

— Вообще ведь контора наша государственная, задержек зарплаты нет. — продолжает Клинтон: — Социальное обеспечение на уровне. Молодым специалистам предоставляется место в общежитии, с последующим получением квартиры. Это, правда, в отдаленной перспективе.

Я сижу на стуле, смотрю на двоих представителей отечественного ВПК, и до меня доходит, что насчет ста долларов в месяц они не шутят. У Григорьева вон дети есть, сын и дочь. В случае чего не дадут старику от голода загнуться. А на сто зеленых как прожить то? Даже в Новосибирске? И над чем там работать? Над созданием конверсионных газонокосилок? Однозначно, триумф родимого военно— промышленного комплекса..

Два технических дядьки еще долго расписывают мне перспективы карьерного роста, в красках описывают возможную (в отдаленном будущем) серьезную работу над новыми ракетами. При этом Калинин добавил, многозначительно подняв указательный палец, что количество вакантных мест в КБ ограничено, и что я заинтересовал их только по причине очень оригинальной темы дипломного проекта. Я ответил: «Подумаю» и, сказав всем до свиданья, вышел из кабинета.

Есть такое противное состояние — ложное чувство вины. Вот и сейчас.. Казалось бы, в чем вина, если не появилось на моей роже энтузиазма от на редкость эксклюзивного предложения поработать на благо Родины? В студенческой кафешке на втором этаже купил пирожных. Сидел, запивал пирожные кофе, и думал — какого черта? Планы работать по специальности были, когда в институт поступали пять лет назад. А потом.. Потом жизнь внесла коррективы. После пяти лет жизни, потраченных на очень непростую учебу, зарплата в сотку зелени звучала как издевательство. Предлагаемые социальные условия казались насмешкой. Трагедия же была в том, что ни Клинтон ( и откуда такое поразительное сходство?), ни Калинин и не думали ни шутить, ни издеваться. Они предлагали серьезно! Словно жили в каком-то другом мире, где мясо дают по бесплатным талонам. А может, у них в Новосибирске они тоже всем коллективом КБ после работы по ночам вагоны разгружают? Похоже на то.

Внезапно вспомнилось, как на первом курсе Гарик Макаренко, мой сосед по комнате в студенческом общежитии барачного типа не зло подшучивал надо мной. «Вот это твое место, привыкай, здесь ты будешь жить всегда!» — смеялся Гарик: «Окончишь институт, устроишься инженером, женишься на бедной студентке. Комнату эту тебе оставят из жалости. Представь — ты приходишь с работы, а твои дети плачут — папа! Купи шоколадку! А зарплата маленькая и денег нет!» — Гарику было смешно, мне тоже. Тогда, на первом курсе, было тяжелей всего. Чего греха таить, иногда и на столе было пусто. Инфляция была настолько бешеная, что стипендии хватало разве пива попить два раза, да и ту потом отменили. Каждый тогда выживал как мог. Кто (как Гарик) картошку возил от родителей из деревни, кто (как я) вагоны разгружал. Мы выжили в этом бардаке, и такие вот шутки как у Гарика тоже помогали нам выжить. Но после визита в кабинет Григорьева эта шутка уже не вызывала улыбки.

Не радовали ни пирожные, ни солнце за окном. Допивая кофе, я думал — какое же счастье, что умею рисовать на кузовах машин.

Только подъезжая к дому, когда вспомнил, что завтра будут гости, настроение пришло в норму. Лаяль еще неделю назад рассказала, что звонила Зайнаб, и сказала, что они с Арифом приезжают в Россию на месяц, так как у него какие-то дела здесь. Наверняка принесут с собой восточные сладости, которыми я всегда не мог наесться. Да и обсудить мне с Арифом всегда будет что.

Глава 41

— Ну, мужчины, мы вас оставляем. Не скучайте тут без нас.

И Лаяль с Зайнаб убежали на кухню.

Мы сидим с Арифом в зале.

— Уже решил, чем после института займешься?

— Ну.. Вариантов то немного, но они есть.

— Могу тебе предложить еще один.

— Ну ка, ну ка. Уж не колымить ли в Гондурасе?

— Да, тогда ты хорошо пошутил! — рассмеялся Ариф:

— В общем.. Именно это тебе и предлагается.

Я внимательно посмотрел ему в глаза — вроде, не шутит.

— Дружище, если это шутка, то не очень удачная.

— Это не шутка. Ты начал эту работу, и именно твои технические решения заложены в основу проекта. Неужели тебе не интересно воплотить свои идеи в металле?

— А что, разве у тебя в Персии некому эти идеи претворить в жизнь?

— Ты же видел систему. Вернее, ее часть. Есть все — и лаборатории, и испытательные стенды, и технический персонал. Но нам не хватает людей.

— Я еще ни дня не работал в реальном КБ, и ты это знаешь. Как и то, что после окончания оборонного ВУЗа студент всего лишь заготовка для конструктора. Вырасти в ракетчика можно только в большом КБ, на большой работе. И интересно получается, дружище! Сначала тебе надо «немного помочь с проектом», потом «немного принять участие» в предварительном анализе облика нового ракетного комплекса, а теперь?

— Колымить в Гондурасе, как ты сказал, мы не предлагаем. У нас в Иране тоже тепло, даже теплее чем в Гондурасе, условия работы будешь выбирать сам. Команду сформируем. Бюджет — не ограничен.

Сам же говорил, что в России заниматься ракетной темой тебе не светит. Какие у тебя ракетные перспективы в России? Говоришь, настоящим ракетчиком можно стать только в большом КБ? Тебе и предлагают работу в большом КБ! Департамент ракетного оружия сегодня самый большой в нашем ВПК. Ты видел только маленький кусочек. Расти, пожалуйста! В Иране твоя голова будет занята тем, что у тебя получается лучше всего — ракетами.

Я же вижу, тебе это интересно. Чего ты теряешь?

Прослушав этот длинный монолог, беру еще одну вкуснилку из большой красивой коробки, и задаю вопрос:

— Это ты меня так в лоб вербуешь, значит?

— Ну зачем так. Вербуешь.. Вербуют шпионов. Мы же тебе предлагаем работу. Интересную, ответственную и высокооплачиваемую.

— Ключевое слово — «ответственную». А если я не оправдаю оказанного мне доверия, то моя голова превратится в пепельницу на столе какого-нибудь начальника вашей госбезопасности?

— В случае неудачи никто тебя не расстреляет! Не волнуйся! Вернешься назад в Россию и будешь дальше тачки свои разрисовывать.

— Да нет, братуха, не получится назад вернуться. Это будет билет в один конец. И ты это лучше меня знаешь!

— Ну, в Тегеране будешь рисовать! Или в Бейруте. Купишь дом, будешь жить там. Жена у тебя — золото. Я уверен — во всем тебя поддержит.

— Она знает?

— О чем?

— Ты понимаешь о чем. Я ещё раз спрашиваю — Лаяль в курсе нашего разговора?

Он молчит некоторое время. «Только скажи мне, что вы её тоже в это замешали, я тебе эту чашку кофе в горло вобью.»

— Будет в курсе, если сам ей расскажешь. Но лучше — не надо.

— Знаешь, Ариф, — говорю я глядя ему в глаза, — А вот возьму я жену и уеду в Сибирь! Хрен вы меня найдете в самой большой в мире стране! И она поедет! В этом я уверен!

Ариф молчит, потом допивает кофе. Только по тому, как подрагивает в его руках чашка, я понимаю, что это спокойствие дорого ему дается.

— Тебе очень повезло с ней, она и правда, поедет за тобой куда угодно. Только зачем тебе тащить её в холодную Сибирь? Да и не станет никто тебя ловить по тайге. Смеешься, что ли? Заставить тебя нельзя, да и никто не собирается. Просто подумай, что лучше. Для тебя, для неё. Ты же сам говорил — Лаяль не может долго выносить снег и мороз.

Дверь в зал открывается, и в комнату заходят Лаяль с Зайнаб. Зайнаб ставит на стол еще одну турку с кофе, Лаяль забирает пустые тарелки, и они, снова исчезают за дверью.

— Хороший дом, верная жена. Что еще нужно человеку, чтобы спокойно встретить старость? Так, кажется, говорил Абдулла в известном фильме.

— Я смотрел этот фильм. «Белое солнце пустыни». Интересный.

— Не знал, что ты поклонник советского кинематографа. Так, павлины, говоришь? Эх! Я же даже языка вашего не знаю! По-арабски выучил пару слов и выражений, но у вас же фарси.

— Переводчик не проблема. К тому же весь руководящий и конструкторский персонал учился в Советском Союзе, они все говорят по-русски. И генеральный, и ведущие инженеры.

— Итак, есть и инженеры, и генеральный. Мне то что тогда там делать? Полы мыть в коридоре?

— Официально твоя должность будет называться технический консультант. Нет, даже не так. Координатор проекта. Официально ты останешься за кадром. Поверь, так будет лучше для твоей же безопасности. Тебе же не нужна газетная известность? Я слышал, для американцев даже имя советского генерального конструктора Королева, который запустил Гагарина в космос, было не известно. И знаешь, о наших конструкторах тоже не пишут в газетах.

— Тут я с тобой полностью согласен. Ракетчик и должен быть за кадром. Не звезды шоу бизнеса все таки. Я вот только одного не могу понять. Почему ты так уверен, что после разговора с тобой я не пойду в КГБ и не выложу им все наши разговоры и все материалы по проекту?

Ариф усмехается и прищурившись произносит:

— А что ты им можешь рассказать? Никакие секреты ты мне не передавал. Или при поступлении в институт ты подписал обязательство после окончания учебы никогда не заниматься конструкторской работой? С определенной точки зрения твое участие в проекте можно рассматривать как интернациональную помощь. Наша страна не потенциальный противник России. Это же не шпионаж.

Я подхожу к окну. Вспомнились слова майора Осташева: «И если они предложат что-то большее, чем помочь с дипломом — соглашайся!» Засунув руки в карманы, смотрю на проезжающие по заваленной снегом улице машины. Снега за ночь нападало много, потому водители едут осторожно. Вот в правом ряду медленно ползет снегоуборочная машина, сгребая белую массу ближе к обочине. Загорается красный сигнал светофора, и поток машин останавливается. Водитель Жигулей слишком поздно начал тормозить, и чтобы избежать столкновения с остановившемся впереди маршрутным такси, повернул к обочине. При этом остановиться до конца у него не получается, и Жигули врезается в корму снегоуборочной машины. До меня долетает хрустящий звук бьющихся машин. Да.. Обычное московское зимнее утро.

Отворачиваюсь от окна и сажусь обратно в кресло. Ариф наливает еще кофе.

— Ты подумай. Мы же не говорим, что нужно немедленно вылетать в Тегеран.

Мы пьем кофе и молчим. И тут я очень ясно понимаю, что еще не ответив, уже сказал да. Мне даже кажется, что ответил я гораздо раньше. Пусть не произнеся это да вслух, но внутри себя уже давно согласился. Мне этого хотелось еще там, в Иране. И еще пришло понимание — Ариф тоже прекрасно знает, что я отвечу. Рассмеявшись, ставлю пустую чашку на стол.

— Тебе мое согласие нужно в письменном виде? Или достаточно кивнуть головой?

— Даже кивать не надо. Достаточно вот этого.

И Ариф протягивает мне открытую ладонь. Мы молча пожимаем руки.

Зачем произносить очевидные вещи вслух?

—

Глава 42

«Я люблю этот город, но зима здесь слишком длинна

Я люблю этот город, но зима здесь слишком темна

Я люблю этот город, но как страшно здесь быть одному..»

В. Цой

Великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин любил осень. Гуляя по осенним полям и лесам своего имения, наступая на золото, шуршащее под ногами, глядя в синее сентябрьское небо, Пушкин написал свои самые красивые стихи. Разноцветные листья кружились в холодеющем прозрачном воздухе, падали под ноги поэту и укрывали мягким слоем пожелтевшую траву. Красные, даже бардовые, желтые с красными прожилками, оранжевые с зелеными пятнами.

С той далекой поры, читая строки, написанные им, весь мир восхищается красотой русской осенней природы. Действительно, гуляя в осеннем лесу среднерусской возвышенности, каждый может наслаждаться игрой красок осеннего леса.

Но в большом городе листья падают в лужи и на мокрый асфальт, быстро превращаясь в однородную грязную кашу под ногами прохожих. Что-то мне подсказывает, что окажись Пушкин одним из нас, не написал бы он своих осенних зарисовок. Нет поэзии в городской осени. Да и в зиме тоже. Лишь много позже, где-то в конце апреля, когда это грязное месиво начнет таять и исчезать в дренажной системе большого города, начинаешь замечать красоту проспектов, парков и прочей архитектуры. Позже, когда вернется солнце. «Весна будет когда-нибудь завтра..»

В городе смена времен года имеет мало общего с календарем. Наступает зима, которая длится здесь полгода. Каждые сутки день становится короче на пять минут. Вставая на работу, ты встаешь затемно. И когда возвращаешься домой, то солнце (которого и днем не видно за низким серым небом) уже давно село. Днем люди не отбрасывают тень по причине отсутствия солнца, и потому похожи на вампиров из старых преданий.

Я ношу шапку и шерстяные носки

Хочется в горячую ванну залезть

Может быть, это избавит меня от тоски

По вам — солнечные дни.

В. Цой

И если бы я мог превратиться в медведя и залечь в спячку до весны... Каждую зиму в Москве я переживал маленькую смерть. Вот сижу у окна в рейсовом автобусе и время от времени протираю ладонью запотевающее стекло, с наружной стороны которого катятся капли дождя. Я еду домой. А дома... Этой зимой мне не нужно будет умирать, дома у меня есть свое солнце, оно всегда живет в её глазах. Девушка — солнце.

Почти полночь. Мокрый асфальт блестит под фонарями. Мелкий осенний дождь методично поливает сверху и на лавочке у подъезда никаких теть Маш, моющих кости соседям.

Мои усталые шаги эхом разлетаются в гулкой тишине подъезда. Вскользь глянув на часы, замечаю, что стрелки уже отсчитывают новые сутки — пять минут первого.

Дверь открываю, стараясь не звенеть связкой ключей, и прохожу в коридор. С удивлением замечаю свет в коридоре и зале. Неужели не спит? Звуки работающего телевизора убеждают меня в этом окончательно.

Бесшумно сняв ботинки, делаю несколько шагов вперед и, заглянув в проем двери, вижу Лаяль, расположившеюся в кресле полулежа. В этом цветастом махровом халате вид у неё совсем домашний и уютный. Не напугать бы...

Я подхожу сзади, специально шумно, обнимаю её, сидящую в кресле и, зарываясь носом в её волосы, делаю долгий выдох.

— Привет, хабиби.. Вот и я.

— Привет!

Лаяль оборачивается. Что-то вялая она сегодня.

— Что не встречаем коня у порога? Ты не заболела, милая?

Она сладко потягивается и приподнимается в кресле.

— Да нет, только слабость какая-то. Наверное, погода. Весь день дождь идет.. Я там ужин приготовила, всё горячее.

— Я и сам устал как черт в кочегарке. Тяжелый был день. Дай-ка пультик...

Гашу зомбоящик и сажусь на ковер подле неё.

— Есть новости. Как бы начать... В общем, мне предложили работу сегодня утром. В одной серьезной конторе. Фирма называется Конструкторское бюро Центральное. Если я соглашусь, придется ехать в Новосибирск.

На её лице только ожидание.

— Ты поедешь со мной?

Лаяль удивленно подняла бровь.

— Цезарь, ты забыл, что я твоя жена?

— Разве об этом можно забыть?

— Тогда зачем ты меня спрашиваешь об очевидном?

— Ты, видимо, не до конца представляешь себе, что это. Новосибирск — это в центре Сибири, зимой минус сорок — обычное дело, сугробы с дом высотой, летом — комары размером со слона. Это не Москва. И ты даже не попытаешься меня отговорить?

— Нет. А что, должна?

— Ещё один нюанс, самый важный. Я не смогу никуда уехать из страны. И не смогу тебе рассказывать о работе.

— Значит, такая у тебя судьба. А значит, и у меня тоже.

— Сейчас я задам тебе несколько вопросов. Не спрашивай, откуда эти вопросы, просто ответь. От ответов зависит это мое решение. Хорошо? Ответь, как твоя семья познакомилась с Арифом? Задавал ли тебе вопросы обо мне, о том, чем я занимаюсь, до нашей поездки на Ближний Восток?

— А ты не доверяешь мне, Цезарь..

Сказала она и как-то погасла. И так сидела уставшая в кресле, а тут вообще сникла и отвела взгляд. Может, я стал слишком мнительным и надумал кучу привидений на пустом месте? Надумаешь тут, когда за день жизнь мелькнет перед глазами. «Она поедет за тобой даже в Сибирь». Оказывается, поедет. Да что со мной? Ведь она чуть не единственная, кому я могу ещё верить в этом мире. Как ей теперь это сказать? Как вернуть эту зыбкую субстанцию, когда я обидел её своим недоверием? Кажется, что не скажи сейчас, слова будут не важны. Беру её ладонь и целую кончики пальцев.

— Прости меня, царица. У твоего рыцаря голова совсем с катушек съехала. Столько всего было сегодня.. И я доверяю тебе. Просто.. Понимаешь, я иногда не могу тебе рассказать некоторые вещи не из-за недоверия. Знание не всегда сила, иногда это груз. И совсем не хочу его взваливать на твои женские плечи. И если работа моя будет связана с ракетами, то таких вещей будет много. Я не смогу говорить с тобой о работе. Доверие здесь ни при чем. Не хочу подвергать тебя опасности.

— Я никогда не спрашивала тебя, Максимус. А теперь хочу спросить. Я поеду с тобой даже в Сибирь. А ты? На что ты готов пойти ради меня?

— На атомную войну с Юнайтед Стейтс.

— Не шути так!

— Этим не шутят.

— Я ещё не всё рассказал. Было ещё одно предложение. От другого КБ, «Ариф и его команда». На работу в Иране.

Никакого удивления!

— Ты, как будто не удивилась.

— Максимус! Я же не дура и прекрасно понимаю, кто ты, кто они. Я же слышу иногда о чем вы там с мужем Зайнаб беседуете. Да, мы на кухне сидим и не подслушиваем. Но слова то долетают. Что я должна была сделать? Объявить им ультиматум: «Не подходите к моему мужу с ракетной темой! А то я вам глаза выцарапаю!» ? Выцарапать глаза я могу только какой-нибудь шармуте, которая посмеет около тебя вертеться. Ведь ты мужчина, не я. И оставайся таким. Потому, что я в тебя верю. И приму любое твое решение. Да ты же уже всё решил.

— Нет, еще не решил. Быстро принятое решение не дорого стоит. А тут слишком много поставлено на карту. Я ещё думаю. И хочу принять правильное решение.

— И ты хочешь, чтобы я тебе помогла в выборе? Я не стану. Не требуй от меня быть за тебя мужчиной. Это должно быть твое решение.

Я ещё долго смотрю на неё, прежде чем ответить. Потом произношу, наконец.

— Я принял решение. Весной мы с тобой переезжаем. Не в Сибирь, в Иран. Ты.. рада?

— Только больше не обижай меня так. Хочешь спросить — спроси. Если смогу, то отвечу. Я на твоей стороне, Цезарь. И всегда на ней останусь.

Глава 43

Ариф остался в Москве на две недели. Потом улетел на месяц, и вернулся опять на неделю. До апреля он прилетал в Россию несколько раз. Я его спросил: «Тебе на границе вопросов не задают, зачем так часто в Россию мотаешься?» «Да я же, вроде как по бизнесу» — ответил он: «Шкуры чернобурых лисиц вожу в Иран на продажу». Затем мы с ним долго сидели за чертежами. Ариф привозил новые данные по материалам, опытные образцы которых уже удалось изготовить там, в Иране. Я в свою очередь давал ему уточненные данные по конструкции. Проект обрастал деталями. Но на определенном этапе этого оказалось недостаточно. К концу зимы потребовались не предварительные расчеты, а неизвестных было слишком много. Я уже знал, что полным ходом идут испытания отельных компонентов маршевого двигателя. Уже начали отрабатывать технологию изготовления камеры сгорания, а конструкция турбонасоса менялась уже три раза. В этот раз Ариф принес кое-что интересное — маленький кусочек углепластика для пакетных ускорителей.

Это совещание проходит в коттедже в Подмосковье. В шутку это называется Российско-Иранское совместное предприятие.

Ну вот , начинается.. Макловски сел на любимого коня.. Сейчас нам поведают секретные сведения о возможностях ПРО по перехвату боеголовок.

И поведаю. Нет таких возможностей.

Как это нет? Зачем же ПРО?

— Да нет и никакой ПРО, это миф для стада, чтобы паники не было. Перехватить боеголовку, летящую в облаке ложных целей по управляемой траектории на скорости несколько тысяч метров в секунду не способно ни одно оружие. И такое вряд ли будет создано в ближайшие сто лет. И только на начальном активном участке существует определенная вероятность перехвата.

Глава 44

Помнится, в школе мне пришлось готовить доклад. Ожидалась очередная комиссия из Министерства образования, и учителя нашей школы были заняты активной подготовкой к этому мероприятию. В актовом зале проходили репетиции школьного хора. В классах отбирали лучших учеников для проведения конкурсов и викторин. А мне поручили подготовить доклад. Тут надо сказать, что времени на обсуждение со мной деталей доклада у Нины Степановны, классной руководительницы нашего восьмого бэ класса, не было. Она просто спросила меня после урока: «Ты можешь подготовить интересный доклад?» «А про что? На какую тему?» — в свою очередь спросил я. «Ну.. Что-нибудь техническое. Ты же, вроде, увлекаешься ракетами, авиацией?» «Ну ладно, подготовлю про самолеты что-нибудь» — ответил я. «Вот и хорошо!» — обрадовано произнесла Нина Степановна и побежала по своим педагогическим делам. Что ж, я решил не ударить лицом в грязь.

Через неделю выходить на сцену актового зала мне пришлось после выступления нашего школьного хора. И как только одетые в парадную пионерскую форму пятиклашки закончили петь свое: «В буре той родились мы, ребята. В битвах жарких, как солдаты!», я развесил на передвижной доске два больших (оформлял их целый день) плаката, и начал: «С докладом выступает ученик восьмого класса бэ Макловски Максим Дмитриевич. Тема доклада — сравнительные характеристики истребителей Ф-16 и Миг-29 по критерию «способность самолета вести воздушный бой». Доходчиво и подробно я убедительно доказал, что наши самолеты самые «самолетные». В воздухе звучали термины: нагрузка на крыло, минимальный радиус разворота, атака с задней полусферы.. За полчаса, пока я читал доклад, в зале царило молчание. Наконец, закончив, я произнес: «какие будут вопросы по докладу?», и приготовился комментировать изложение. Комиссия, сидевшая в первом ряду, хранила безмолвие. Наконец, после минуты гробовой тишины пожилая женщина в круглых библиотекарских очках несмело спросила: «А сложно было готовить доклад?» А я то думал, они меня валить начнут...

На дипломной защите было иначе. Защищаться меня оставили последним. Таким образом, все мои одногруппники уже были за дверью, и в аудитории остались только преподаватели нашей кафедры, и еще двое профессоров с соседних. И уж эти то люди не ограничились вопросом: «а сложно было готовить дипломную работу?» Они же профессионалы. Нет, мои ответы и комментарии удовлетворили их жгучий интерес лишь частично. Слишком многое в этой работе было спорным. Хорошо, что Саныч поддержал: «Коллеги! Вы же понимаете, что ряд параметров в этой работе нужно проверять не на бумаге, а на испытательном стенде, имея натурные образцы!»

«Да, идея смелая, если не сказать революционная» — похвалил наш зав кафедрой: «Что ж..»

Все материалы по работе зав кафедрой забрал лично, даже исчерканных при защите графиков на память не оставил. Ничего, переживу. У меня в кармане есть нечто гораздо более ценное для меня. А графики — они же в голове остались.

Выйдя на улицу, я окинул взглядом серую бетонную коробку нашего факультета, достал из кармана загранпаспорт, приоткрыл его и вынул сложенные вчетверо аэрофлотовские билеты. Бережно положил их обратно, и не спеша пошел к метро.

.

Вторая часть.

«Ты живешь на другом краю мира. За темными чащами, и высокими горами, скребущими темно синий небосвод своими снежными пиками, за бескрайними знойными песками и глубокими морями стоит твой замок. Коварные колдуны и драконы закрывают дорогу в твое царство. А ты спишь на бархатных крыльях ночи, и сказочные вечнозеленые деревья качают тебе в окно своими ветвями с длинными мягкими иглами.

Только верный конь и закаленный в боях меч будут мне товарищами на этом пути. Тысячи верст, ярость сражений, леденящий ветер снежных вершин и испепеляющий огонь пустынь останутся позади, когда однажды на рассвете я прискачу в твое королевство. И с первым лучом солнца ты увидишь одинокого всадника у ворот твоего замка. Ты выйдешь навстречу воину с Севера и вынесешь ковш холодной воды. Выпив его до последнего глотка, я посмотрю тебе в глаза и увижу в них сияние звезд всей вселенной и глубину всех океанов. Возьму твою ладонь и назову своей королевой.»

Глава 45

На чем я остановился? Да, на маршрутке, продирающейся по Ленинградскому шоссе в аэропорт Шереметьево-2.

Итак, на этот раз летел я один. На паспортом контроле офицер пограничной службы равнодушно на меня глянул, сверив лицо с фото в паспорте, шлепнул штампик о пересечении границы, и я, пройдя через хромированный турникет, оказался на «за границей». Около указанного в билете выхода на посадку сидело только несколько человек. До самолета было еще два часа., и я ходил по зоне duty free, глазел на сувениры в витринах. Большую спортивную сумку сдал в багаж, и ходил по «ничейной земле» налегке. Уже не здесь, но еще не там. Поднявшись на этаж выше, посидел в маленьком кафе, выпив малюсенькую чашечку кофе за пять долларов. А после еще долго разглядывал подходящих к выходу 54 пассажиров, летящих тем же пятьсот девятым рейсом. Сердце билось спокойно, а дыхание было ровным.

И когда самолет оторвался от полосы, я с редким спокойствием смотрел в иллюминатор на удаляющийся внизу город, нарисованный на земле электрическими огнями. Многим знакомо ощущение, когда появляется чувство, будто делаешь именно то, что должен сделать. Я созерцал освещенные луной облака, медленно плывущие за бортом, и наслаждался этим чувством — идти по дороге, на которой каждый шаг утверждает в мысли, что именно эта дорога моя.

Потом были еще два дня, целых два больших, огромных дня, полных солнца, теплого ветра, и синего неба. Два ливанских дня перед вылетом в Тегеран.

Глава 46

Кто-то считает, что хороший дом должен быть большим. Другой скажет — дом должен быть просторным. Для кого-то главное в доме большая кухня, или высокие потолки. У каждого свои представления, каким должен быть дом, где живешь. Но вряд ли кто возразит, что вид из окна не менее важен, чем ширина прихожей, количество комнат, или наличие двух туалетов.

Впрочем, дом и правда был уютным.

На выходе из аэропорта нас встречал дядя Арифа, полковник Мустафа Рошан.

«Знакомься! Это теперь твой водитель.» — сказал полковник, показав на спортивного вида мужика, вылезающего из Нисана. Водитель Саид помог мне закинуть две большие дорожные сумки в багажник черного внедорожника, мы с Лаяль влезли на заднее сиденье, и машина помчалась по раскаленному шоссе. Июнь в Иране не относился к прохладному времени года. Потому Саид закрыл окна и включил кондиционер. После почти трех часов пути впереди показался Салман. Но по его улицам мы так и не проехали, свернув на объездную дорогу. Еще через десяток километров дорога закончилась в маленьком поселке, застроенном сплошь небольшими домами за высокими белыми заборами. Это и был городок ракетчиков. Именно тут в основном и жил весь инженерный состав предприятия. Вернее, одной из его частей. Но эта часть была самой большой — именно рядом с Салманом располагалось головное КБ. Тут же был и сборочный завод, и испытательный центр. Здесь, в этом месте, через каких-то два с небольшим года мы должны создать нечто большое, мощное и быстрое.

Но думал я сейчас не об этом. Сейчас я смотрел из окна дома на горную цепь вдали. Вид из окна уж очень мне понравился. Да и дом в целом понравился тоже. Лаяль критически осмотрела все комнаты и закоулки. «Этот диван здесь точно стоять не будет!» — на ходу вносила она коррективы в расположение мебели: «А вот эту кровать мы вообще выкинем на помойку!» В этом вопросе я ей доверял полностью, потому и не возражал. В чем-чем, а в том, что уют создавать она умеет сомневаться не приходилось. Да меня вообще все устраивало. Что нужно солдату? Ровный пол и тишина. И в моем понимании это был не просто дом, а целые царские палаты. Два этажа комфорта, а маленький синий бассейн во дворе меня окончательно покорил. Похоже, об условиях быта беспокоиться не придется, так что думать будем исключительно о работе.

В гараже стояла еще одна машина — маленький Мерседес-190. Но полковник Рошан сказал, что одним из города лучше не выезжать. Еще по дороге из аэропорта дядя Арифа объяснил некоторые правила, которые надо соблюдать для собственной безопасности. На мой вопрос, кого здесь бояться, хулиганов что ли, полковник туманно ответил: «Понимаешь, не все в мире заинтересованы, чтобы вы здесь занимались этой работой. Так что безопасности много не бывает». Далее он рассказал — все, что нельзя будет купить в городке, привезет Саид. А если нужно будет выбраться в Салман, или куда еще дальше, то опять-таки лучше с ним. Наверное, это было правильно. В городок без пропуска въехать было невозможно, у полосатого шлагбаума дежурили солдаты, а сбоку, за бруствером из мешков с песком был установлен огромный пулемет ДШК, грозно смотрящий на въезжающие в городок машины. За пределами же городка с огромным Саидом с огромной Береттой на поясе было надежней. В корне неправильно было бы думать, что в ЦРУ работают идиоты.

Глава 47

Саид заехал утром. Я уже пил кофе, когда он позвонил по мобильному. А еще через десять минут мы уже гнали по утренним улицам, поднимая клубы пыли на поворотах.

На совещание приехали почти все ведущие инженеры. Хоть головное КБ и располагалось здесь, рядом с Салманом, остальные подрядчики были разбросаны по всему Ирану. Ариф был совсем недалеко — его двигателестроительная контора была в двухстах с небольшим километрах. А некоторым так пришлось через всю страну добираться. В основном это были химики. Корпуса двигателей на топливные шашки мотать должны были у Арифа, но гептил для маршевого движка делали далеко на юге.

Полированный стол тянется вдоль всего зала. Деревянные стулья с сиденьями, обитыми зеленой тканью, расставлены по его длинным сторонам. В конце стола стула нет, так что нет и никого, кто сидел бы, как говорят, во главе стола. Наши, «советские», инженеры сидят вперемешку с иранскими коллегами. Трое из них заочно мне знакомы, это те самые трое «консультантов», с которыми мы встречались еще в прошлом году, в том доме отдыха на Истре, под Москвой.

До этого момента мы даже по именам друг друга не знали, а тут познакомились. Усатый парень, прорабатывающий раньше вопрос по системе наведения, оказался Дмитрием. Специалист по пусковой представился Сашей. Иранских коллег я вообще видел впервые. Ничего, познакомимся, теперь мы, вроде как, один коллектив. Что ж, начнем, пожалуй..

— Я вижу много знакомых лиц. Полгода назад нам уже пришлось немного поработать вместе. Сегодня нам предстоит первая по настоящему большая работа. Должно получиться не просто изделие, а Изделие с большой буквы. Все вы изучили возможности иранской промышленности. Оговорюсь сразу, если при разработке возникнут потребности в материалах, которые промышленность дать не может, нужно подгонять промышленность под наши нужды. Нам даны самые широкие полномочия. Можно сказать, что безграничные. Максимум, что мы можем заказывать в других странах, это элементарные комплектующие, типа сплавов, которые местная промышленность не может дать в силу отсутствия сырья для производства. Итак, повторю еще раз основные параметры тех задания. Дальность — десять тысяч пятьсот. Забрасываемый вес — две двести. Задача — создать мобильный ракетный комплекс. Старт — минометный. ЖРД замкнутой схемы, опыта создания которой промышленность не имеет. Все предварительные и оценочные расчеты выполнены еще полгода назад. Остается реализовать все это в металле, алюминии, углепластике и проводах. Удержать параметры тех задания будет сложно. Но надо постараться не сильно «отклониться от траектории». Времени у нас немного, американцы можно сказать в затылок дышат.

Произнеся этот длинный монолог, полный героического пафоса, я сажусь обратно на стул, и уже с места добавляю:

— Какие будут соображения?

Дмитрий Артюхов говорит:

— Надо бы осмотреться на местности.

— О чем задумался, коллега?

— Слушай, я вот давно тебя хочу спросить — ты вообще представляешь, за что мы взялись?

Я выпускаю короткий смешок:

— Что, инженер, еще толком не начали, а уже руки трясутся? Взялся за куш — не говори, что не дюж.

— Да не об этом, с руками нормально, головой тоже. Ты вообще думал о последствиях? Если все получится?

Артюхов достает сигарету и прикуривает от сувенирной зажигалки, сделанной из патрона калибра 12 мм.

Глубоко вдохнув и шумно выдохнув, отвечаю:

— Вообще, Димон, думать раньше надо было, еще когда в самолет не сел. За себя лично отвечу — думал. Знаешь, я тоже за мир во всем мире и мирное небо над головой. Как там говорили в восьмидесятых? Мир, дружба, жвачка?

— Вот ты вспомнил! Мы же тогда под стол пешком ходили!

— Ну да, а сейчас мы стали взрослыми и в чем я убежден последовательно и до конца, так именно в том, что наша с тобой работа как раз и послужит укреплению мира на планете. Мы с тобой теперь вроде супер героев, спасающих жизнь на Земле. И это не так уж и смешно, как может показаться на первый взгляд.

— Да знаю я, и понимаю все тоже прекрасно! И что именно атомное оружие уже один раз остановило большую войну, и что враг моего врага — мой друг... Но все же... Сложно все это.

Артюхов не докурив бросает окурок на асфальт, и топчет его носком ботинка.

Поговорили еще немного. Артюхов рассказал о своем быте, посетовал, что жарко в здешних краях до невозможности. Но в целом, условия работы он нашел достойными и способствующими плодотворной работе мозга. По пути к проходной, где на парковке нас ожидал транспорт личного пользования с персональными водилами, говорили об особенностях местных обычаев и норм морали. Несколько моих советов показались Димке достойными внимания. Да, Ливан не прошел для меня даром.

По дороге домой в голову лезут разные мысли, которые надо бы взять в охапку, засунуть в пакет и выбросит в мусорное ведро. Мысли о том, что такие проекты гладко никогда не получаются, ни у кого. Ракеты рвутся на старте, отказывают двигатели на середине траектории, дает сбой система наведения. Расчеты — это хорошо. Но ракетчики знают — девяносто процентов конструкторских решений проверяются только при натурных испытаниях. Можно проверить расчеты по десять, по сто раз. А потом ракета не полетит из-за какого-нибудь неучтенного фактора, с виду не очень важного. К примеру, приемную антенну установили командный кабель проложили близко к камере сгорания, и

Уже въезжая во двор дома, вспоминаю сказанную мной фразу — американцы в затылок дышат. Действительно, похожесть ситуации на разгар холодной войны между СССР и США просто поражает.

Глава 48

Следующие несколько дней ушли на координацию совместной работы. Катались к Арифу в отдел, где он со знанием показал свое хозяйство. Там его сопровождал заместитель, рожа которого мне почему-то сразу не понравилась.

У «твердотопливных» смежников осмотрели отлаженное недавно оборудование по намотке угле волокна на топливные шашки. Самой далекой оказалась поездка на юг — там располагался завод по производству гептила. Само химическое производство мало меня занимало. Технолог Пашка Стрельцов в этом вопросе любому спецу даст сто очков вперед, и я, бегло осмотрев вре поглощая вкутво, предпочел быстро оттуда уехать.

Больший интерес у всех вызвал «тягач» — автомобильная платформа, на которой предстояло разместить будущее изделие. Машина мне понравилась. Есть такой негласный критерий при создании любой техники. Он прост — любое изделие, будь то танк, самолет, ракета или корабль, если они технически совершенны, то они и эстетически красивы. Мобильная платформа смотрелась мощно и надежно, и мы с коллегами с удовольствием наблюдали, как большие колеса машины плавно поднимались и опускались при движении по бугристой дороге, компенсируя ее неровности. Пусковой на машине еще не было, пусковая была пока только в чертежах.

Вечером я вернулся в городок усталый и довольный. Лаяль отметила мое приподнятое настроение, пока я, поглощая вкуснейший ужин, поделился с ней общими впечатлениями, тем, что мог рассказать: «Коллектив, вроде, адекватный, производство организовано грамотно, работать можно!» И после Лаяль никогда не спрашивала меня о работе подробно. «Как там твой дракон?» — интересовалась она иногда. И я отвечал размытыми формулировками: «Все под контролем», или: «Растет дракон, все по графику». Может, она навсегда запомнила те мои слова, когда сказал — я не смогу тебе рассказывать о работе.

А тогда мы стояли у отрытого окна и смотрели на первые звезды, которые зажгла в небе персидская ночь. Теплый ветер пах цветами и пылью.

Получится? И я долго не мог заснуть, еще раз мысленно прогоняя в голове график работ.

Привык я быстро. Сначала день начинался с рассветом. А ближе к осени уже до рассвета. Сработались тоже быстро, вынуждены были сработаться. Первые готовые элементы конструкции стали поступать на головное предприятие к концу лета. Закрытые серым брезентом корпуса ступеней, стоящие посредине сборочного цеха, пока еще пустые внутри, постепенно наполнялись начинкой. В начале сентября был проведен первый тест твердотопливного ускорителя. И хоть тяга этого первого варианта оставляла желать лучшего, и существенно не дотягивала до проектной, это событие шумно отпраздновали. После решили немного изменить форму топливного заряда, с целью форсирования тяги, но на четвертой секунде теста этот второй опытный образец с грохотом разлетелся на части. Усилили корпус, тест прошел успешно, но теперь вылезли за весовые рамки. Так и работали, стараясь «попасть в центр мишени», тестов проводили множество. Чуть не неделя — новое испытание. На каждом я старался быть. А так, как предприятия сто сорокового департамента были разбросаны по всей стране, ездить пришлось много. Особые сложности были там, где мы их и ожидали — маршевый двигатель был еще совсем сырым. Трезво оценив возможности, все понимали — раньше зимы о первых образцах даже говорить рано. Технология по обработке титановых сплавов была еще не отработана, и производство выдавало много брака. А ресурс турбонасоса вообще был ни к черту. Но Ариф работал не покладая рук и головы, велосипеды не изобретал, и постепенно из отдельных агрегатов и компонентов стали проступать черты двигателя, сердца нашей ракеты.

Глава 49

Не знаю, откуда я взял этого коня. Вроде, в разведку ходил, но на позицию вернулся на нем — коне серой масти. Ребята смеются — где коня добыл? А я и сам не помню. Тут командир и говорит — дуй на станцию, там эшелон пришел с танками, принимай танк и на передовую. Коня оставил, сел в Газик, поехал на станцию. Там мне выписали новенький Т-90, прямо с разгрузки. И вот диво — еду на нем сверху, на постах притормаживаю и кричу — выдвигаюсь в расположение части! И как это я еду на танке сверху? Это же не мотоцикл!!! А я еще лихо так повороты закладываю, а правой рукой держусь за ДШК. Вроде как танк моих мыслей слушается. И не понятно, почему в часть, если приказ — на передовую. Когда подъезжал к своим, вижу — дорога усыпана автоматами и РПГ, а усатый капитан и говорит: «ты только уехал, бой был, много наших положили, ну теперь тех, кто остался работа ждет.» Почему-то трупов не было, только автоматы остались на дороге лежать. И самое фиговое, как он это сказал — работа. Тот, кто однажды назвал войну «работой», тот никогда уже с войны не вернется. И тут подумал — а как же конь? Вижу его издали, валяется на боку, серая шкура в крови вся. Позвал его, он услышал, подняться пытается, а не может. Я подбежал, по голове его глажу и говорю — только не умирай! Почему-то так жалко его стало, сижу рядом, а из глаз слезы потоком. Тут обстрел начался. Командир кричит — к бою! А я все от коня умирающего отойти не могу.

Разбудила меня Лаяль. Одной рукой она тормошила меня за плечо, а другой держала телефонную трубку, из которой неслись звонкие трели. Поднеся трубку к уху, слышу напряженный голос Арифа.

— У нас авария! Двигатель на тесте взорвался!

— Это какой тест по счету? Уже седьмой?

— Восьмой. Седьмой был успешным, но двигатель работал только три минуты. На восьмом хотели провести полный тест на все время работы. И.. Есть погибшие.

— Сколько?

— Трое. Движок в клочья разорвало, а они были рядом.

— А какого черта они были рядом?

— Еще выясняем.

— Когда это случилось?

— Час назад.

— Да, дела... — только и могу я вымолвить.

— Ты можешь сейчас приехать?

— Да, конечно! Через час буду. Кто уже знает?

— Тебе звоню первому.

Кладу трубку и некоторое время пялюсь в стену. В комнате темно.

— Сколько время? — спрашиваю Лаяль.

— Пол четвертого. Что случилось?

— Авария на испытаниях. Мне срочно нужно ехать.

— Поешь?

— Не до этого сейчас.

И Лаяль, не задавая вопросов побежала приготовить кофе.

Пока не подъехал Саид, которому отзвонил сразу после разговора с Арифом, я успел одеться и наскоро опорожнить большую кофейную чашку. Сна не было ни в одном глазу.

И пока Саид гнал по ночной дороге, у меня перед глазами все виделся тот конь из сна, как наваждение какое-то.

Доехали быстро, в вождении Саид профессионал не меньший, чем в стрельбе из своей Береты. Около огромной бетонной башни испытательного стенда столпилось около сотни человек. Пожарные в серебристых костюмах уже сворачивали рукава, огня нигде не осталось. Но едкий дым от сгоревшего топлива был повсюду. И вонь гептила. Которую ни с чем не перепутаешь. Гептил вонял тухлым чесноком. Справа от пожарных машин на земле лежали трое носилок, закрытых белым.

Подъехали еще пара инженеров из конторы Арифа. С моего отдела подтянулись несколько человек — я отзвонил им уже в дороге, пока на бешеной скорости гнали до завода

— Где тут у тебя все обсудить можно? — негромко спрашиваю Арифа.

— Там. — он показал на главный корпус.

И мы всей командой потопали в указанном направлении. Мысли были не радужные..

Заговорили все разом.

— Стоп, стоп, товарищи! Так не пойдет! — я поднялся со стула: — Давайте по одному и по порядку. Случилась беда, погибли люди. От того, что мы тут будем орать друг на друга, их не вернуть. Итак, у кого какие соображения?

-Какого хрена на стенде оказались люди?! — снова взвился заместитель Арифа. Сам то, небось, на тесте не был, а теперь орет больше всех. Давно я подозревал, что он на место Арифа метит, а тут вон какая возможность вырисовывается. Ариф же сидел молча, на нем просто лица не было.

— Вот ты! Ты лично поедешь к их родным, и скажешь, в глаза им скажешь, что они погибли из-за тебя! Из-за твоей глупости и халатности! — не унимается заместитель.

— Да, я поеду.

— Да, создание подобной техники, это не пластит на кухне в скороварке варить! И шоколадками эта дорога не усыпана! Но и трупами она не должна быть усыпана тоже! У нас есть уникальная возможность — не наступать на одни и те же грабли, не повторять ошибок тех, кто шел этой дорогой до нас. И затыкать пулеметный дзот своим телом — это верх идиотизма! Потому, что можно бросить гранату! И людям находиться в испытательном цеху во время теста двигательной установки — это непрофессионализм в квадрате!

— Ты знаешь, почему они туда полезли! Датчики показали утечку на топливной магистрали! И они полезли туда ее устранять! Если бы не это, тест пришлось бы отложить! Ты же сам вечно визжишь, что каждый день на счету!

— Визжат бабы на рынке! А ты и я — руководители! И отвечать нам за все вместе! Тебе — что позволил людям пойти на смерть, а мне — за то, что не смог втолковать в твою тупую голову, что такое техника безопасности. Надпись на входном шлюзе девятнадцатого цеха, «во время теста не входить!»— для кого написана? А знаешь, почему она красной краской написана? Потому, что кровью! Кровью тех, кому случилось заживо сгореть во время неудачных пусков ракет в пятидесятых и шестидесятых!

Обсуждение уверенно скатывалось в плоскость ругани и взаимных упреков. И это надо было срочно прекращать. Не хватало еще сейчас всем разругаться, расхлопаться дверями и разбежаться в разные стороны. Потому сделали перерыв.

— Я был уверен, что стенд отключили от питания! — тихо говорит он мне.

— Держись давай! Не раскисай! — негромко говорю своему коллеге и другу.

Все ясно. Давление в топливо проводе восстановилось, сработал датчик, и движок запустился, не дожидаясь никаких дополнительных команд. Отрабатывая программу испытаний, автоматика повысила тягу до девяноста процентов. А этого движок не выдержал. Почему его не отключили от системы? Забыли? Человеческий фактор, что же еще..

— Прошлый тест был успешным, двигатель работал без сбоев на восьмидесяти процентах тяги. При вчерашнем пытались выжать девяносто процентов от проектной.

— А что показали датчики? Был резонанс давления в камере сгорания или нет?

— Да не было никакого резонанса! — Ариф поднимается со стула, — если бы резонанс был возможен, он возникал бы уже на шестидесяти процентах! Расчеты правильные! Я головой отвечаю!

— Тогда без вариантов — брак изготовителя.

— Все детали для двигателя проходили контроль. Брака много, но на тест шли только качественные комплектующие. Дело в другом. Брак на рубашке охлаждения появился в процессе сборки двигателя. Других вариантов я не вижу.

— Может, закажем горячепрессованный титан в России? Брак ведь 90 процентов!

— Ага, вон телефон. Позвони в Рособоронэкспорт, закажи. Не забудь сказать, для чего он нужен. Да к чему мелочиться? Давайте уж сразу, закажем пару «Тополей», а еще лучше — с боевым оснащением! А весь этот балаган разгоним по домам! Вот и коллеги наши иранские плачут, что жены их не видят!

В зале повисло молчание. Только большая муха носилась над столом. Паузу нарушил Пашка, технолог из топливной группы.

— А может, черт с ним, с титаном?

— А чего — давайте титан заменим на чугун, а вместо системы наведения посадим двух макак — пусть педали у турбонасоса крутят. — сразу отреагировал язвительный Артюхов.

— Макловски! Ты скажи! Если на маршевом титан на сталь заменить, насколько дальность сократится?

— Ты мне скажи, насколько масса движка изменится, и я отвечу.

Все вопросительно смотрят на Арифа.

— Килограмм триста, как минимум. Да считали уже!

Прикинув в голове разницу, отвечаю:

— Ну, если очень приблизительно, то от силы километров сто не долетит. Может, меньше. На первой ступени не так заметно, это же не третья, где за каждый килограмм сражаться надо.

— Туда сто километров, сюда сто килограмм — так никакого запаса не останется.

— Хуже другое, — продолжаю я: — Сейчас на рубашке охлаждения менять титан на сталь, все равно что делать движок заново, и все это прекрасно понимают.

Ариф согласно кивает головой, и говорит:

— Никто не предполагал, что монтаж рубашки охлаждения горячим прессованием вызовет микротрещины. До установки деталь проходила рентгеновский контроль — никаких микротрещин обнаружено не было.

— Что предлагаешь?

— Придется увеличить толщину материала. И повысить температуру процесса. Масса увеличится, но не на триста, от силы на пятьдесят килограмм. Месяц, нам нужен еще месяц.

— Возражений нет?

Все молчат. Какие уж тут возражения. Коллеги еще некоторое время обмениваются мнениями, чиркая ручкой в блокнотах, но всем и так ясно — совещание окончено, выводы сделаны. Потихоньку народ начинает расходиться. Всем киваю, произношу обычное: «на связи», выхожу в коридор, и медленно спускаюсь по лестничным пролетам на улицу.

— Куда едем? — задал вопрос Саид, как только я влез на переднее сиденье.

Некоторое время я не отвечаю. За день, начавшийся с ночного звонка произошло столько событий, и сейчас мне кажется, что в одном дне поместилось целых три. Смотрю через лобовое стекло на темно зеленые стержни кипарисов, высаженные вдоль тянущейся к выезду с территории дорожки, и не чувствую сил даже пошевелиться. Наконец говорю: «К дому!», и Саид направляет машину в сторону выездных ворот.

Огромное желтое солнце медленно закатывалось за горизонт. Свет его уже не был нестерпимо слепящим, и я не опускал защитный щиток. И пока мы ехали в городок, так и смотрел на закат, чуть прищурив глаза. Ко времени, когда машина остановилась у моих зеленых ворот, уже стемнело.

Шурша ботинками по мелкому красноватому гравию, подхожу к крыльцу и присаживаюсь на верхнюю ступеньку. Глаза сами закрываются. В тот момент, когда я уже заснул, прислонившись к перилам, дверь открылась, и вышла Лаяль. Ни слова ни говоря, она потянула меня в дом. Уже внутри она спрашивает:

— Ты так и не поспал за день??

— Ага, не получилось поспать сегодня..

Я опускаюсь на ковер рядом с диваном, прислонившись к нему головой. Всю ночь не до сна было, потом был не менее горячий день, в котором для усталости просто не оказалось места. А вот сейчас она навалилась, словно грузовик сбросил полный кузов земли на плечи. Мне кажется в этот момент, что вся работа летит к чертям, что вывести двигатель на проектную мощность способно лишь чудо. Куда мы без этих движков? Размах на рубль, удар на копейку. Словом, на душе черно и погано.

Лаяль садится рядом и, ни слова не говоря, прислоняется щекой к моему плечу. Некоторое время мы так и сидим в темной комнате, не произнося ни звука. Затем она трогает мой лоб, говорит, что у меня жар, встает и включает свет. Сбегав за градусником, Лаяль засовывает его мне подмышку. Через несколько минут посмотрев на показания прибора, она взволнованно сообщает, что температура 9. Затем она тащит меня в кровать (откуда у нее вдруг силы то столько взялось?), укутывает одеялами и снова убегает готовить горячий чай с таблетками.

Чуть позже, сделав еще одно усилие, пытаюсь пить из горячей чашки, чашка трясется в моих руках. Лаяль подхватывает ее и поит меня сама, как маленького. В этот момент я чувствую к ней столько нежности, что измерить ее можно разве что в атомных единицах, в тротиловом эквиваленте. Что-то около десяти мегатонн нежности. Не выпуская ее пальцы из своей ладони, переворачиваюсь лицом в подушку — я смертельно устал, но не хочу, чтобы любимая видела мои слезы. А я и не знал, что от нежности тоже можно заплакать.

И мне уже не снится война. Я вижу Рауше и бирюзовые волны, шелестящие у Голубиных скал. С каждой минутой возвращаются силы. Потому что знаю — она рядом, она со мной. И потому мне надо быть сильным.

Глава 50

Это уже третий тест и ДУ устойчиво работает на девяноста процентах максимальной тяги. Я понимаю, что это успех. Показания тяги на расчетном уровне . Рваный факел бело-синего огня ревет в пустоте огромного цеха, посередине которого смонтирован испытательный стенд. Я приподнимаю шумозащитный наушник и в голову врывается пульсирующий грохот. Какая все-таки мощь! Оборачиваюсь на Арифа и показываю ему большой палец вверх. Он кивает. При тесте движок работает дольше, чем требуется времени на работу ускорителя первой ступени, и только через три минуты ослепительное пламя гаснет и грохот резко обрывается, но в контрастно глухой тишине ещё висит эхо загнанного в бутылку джина.

— Подгони мне последние данные по движкам, с этого теста. — говорю я Арифу, — Прямо сегодня.

— Еще надо прогонять пару дней на стенде! — возражает он. Видимо просто хочет перестраховаться.

— Да нету уже этих пары дней! Передавай проектную документацию в головное и тестируй себе дальше в свое удовольствие! Может, еще лучше получится. Но и этого результата уже достаточно.

Мы шагаем обратно по неширокому бетонному коридору, освещенному длинными люминесцентными лампами, тянущихся прерывистой линией сверху стены.

— Куда сейчас? — спрашиваю я Арифа.

— Домой поеду, спать лягу.

Со стационарного городского телефона на пропускном пункте звоню жене.

— Я сегодня пораньше, чем обычно. Куплю вина, кое-чего хочу отметить.

— Я приготовлю что-нибудь?

— Было бы совсем неплохо.

— Ну пока!

Августовский день льет на землю желтое лето. Откинув назад спинку сиденья, смотрю на мелькающие за окном машины кустики редкой зелени. Это правильно, что приехал сюда и сам всё увидел. Когда видишь проделанную работу своими глазами, а не из «овального кабинета рехсканцелярии», это очень помогает в поддержке чувства уверенности в успехе всего дела. А в последнее время её очень недоставало. Все мы понимали, что вопрос с движками ключевой, из тех, в решении которых не было места конструкторским компромиссам, к которым вынужден обращаться любой проектировщик. Надежная и простая в изготовлении ДУ открытой схемы или не менее надежная при правильном воплощении идеи в металле, но гораздо более технологически сложная замкнутая схема — это был вопрос быть или не быть изделию.

В какой-то мере это половина пути. Теперь все пойдет по нарастающей — через месяца два уже будем плеваться первыми габаритно весовыми макетами. Ещё раз выстраиваю мысленно всю цепочку проектно испытательных работ. Отработка на стендах отдельных ступеней носителя, отстрел ускорителей, разделение ступеней. Далее уже полевые испытания. Три бросковых, из них первое пустой болванкой, второе — натуральное изделие в заправленном виде и с заклоном по тангажу. Третье — с кратковременным запуском ДУ ускорителей первой ступени. И если все пройдет удачно, то первый пробный пуск. Приблизительные оценки подсказывает мне, что еще полгода. Скорей бы.

Бывают такие новости и события, осознание всей важности которых приходит не сразу. Сначала, когда датчики показали тягу в две тысячи четыреста тонн, было только осознание победы, всего лишь эмоция. А все положительные последствия удавшегося теста начинают доходить до меня только сейчас. Теперь двигатели выпустят мелкой серией, и проведут еще несколько тестов. На это уйдет месяц. И если испытания пройдут штатно, без сбоев, то двигатель можно будет ставить на носитель. И тут у нас получается небольшое окно — без системы наведения дальнейшие испытания невозможны. Димка Артюхов, конечно, человек гениальный, про таких говорят — конструктор от бога. Его идею разделить блок управления на две части переоценить трудно. Но, похоже, дела у гения идут не так уж гладко. На прошлом совещании руководителей подразделений он прямо сказал — система управления еще сырая, и в заявленные весовые параметры не влезает. Так что собирать носитель для бросковых пусков, похоже, получится уже в окончательном, завершенном виде — и маршевые двигатели будут стоять уже доведенные до ума, да глядишь, и блок наведения подоспеет. А пока — пауза.

По дороге с завода я смотрел на бегущий в окне машины ландшафт, арабские надписи на дорожных указателях, Как незаметно все эти детали, казавшиеся раньше экзотикой, чем-то необычным, останавливающим взгляд, стали повседневностью. Я привык? Этот мир уже стал частью жизни. Его правила больше не удивляли, и даже казались чем-то привычным и естественным. Как-то я упустил тот момент, с которого мой мир стал больше в два раза. Наверное, самого момента и не было. Он, этот другой мир, стал частью моей жизни постепенно. И самое интересное, что наступило время, когда и я стал ощущать себя частью этого мира.

А может, момент и был — когда в новостях показали бравых американских летчиков, стоящих на палубе авианосца, и улыбающихся перед полетным заданием. На подкрыльевых пилонах их штурмовика не висело ни одной ракеты класса воздух-воздух, только бомбы. Им не с кем было сражаться в завоеванном небе, и они летели только бомбить. А сопутствующий ущерб — кто их считает, это же не американские дети. Тогда американский пилот показался мне похожим на офицера люфтваффе. Наверное, когда этот пилот жал на кнопку сброса бомб, то кричал что-то вроде: «Бинго!». Тогда бомбили одну из стран ЕЕ мира, вот в чем штука.

Можно быть просто наемником, и хорошо сражаться. А можно драться за тех, кого любишь. Только вот наемники не совершают подвиги, потому что в контракте ничего про подвиг не написано. Вот и вся небольшая, но принципиальная разница.

Глава 51

Мы сидим на открытой террасе кафе. Полотняный навес сверху закрывает от прямых солнечных лучей, но на террасе все равно жарче, чем внутри. Внутри — кондиционер. Столиков на этом открытом участке немного и половина из них свободны. Двое бородатых дядек, сидящие через два столика от нас, что-то оживленно обсуждают. Тот, что сидит к нам спиной, обернулся и я встретился с ним взглядом. То же, что и в глазах других иранцев — настороженный интерес. Я приподнял чашку в руке и кивнул ему, широко улыбнувшись. Иранец тоже кивнул и моментально отвернулся. Любопытно — эти двое понимают, что мы русские? Ведь на наших рожах не написано, что мы не американские шпионы. А не любят американцев в Иране! Почему-то.

Мы с Олегом сидим у ограждения и пьем кофе. С этого места открывается великолепный вид на Тегеран. Я рассматриваю уходящую к горизонту архитектуру столицы Персидского царства, дрожащую в жарком воздухе, и слушаю историю последних нескольких лет жизни моего одноклассника. Это и правда интересно, в отличие от его легенды о настоящем — врать у Олежки никогда не получалось. «А где твой фотоаппарат, ты, «просто турист»? — хочется мне спросить. И ещё о многом. Например, что в Тегеране делает выпускник Физтеха, причем окончивший его с красным дипломом. И делает, судя по его загару, обычно плохо ложащийся на его конопатую физиономию, не пару недель, а пару лет, не меньше.

И потому меня просто распирает от смеха. Известно, какие бомбочки учат в Физтехе делать. Не из магния с марганцовкой, совсем даже наоборот.

— Только думается мне, Олежек, что турист из тебя, как из меня балерина! Ладно, проехали... Не можешь рассказать — так и скажи. Только не держи меня за идиота, уж сделай одолжение.

— Я же не спрашиваю, какая работа здесь у тебя! И что ты здесь делаешь! — выпаливает мой одноклассник.

— Кофе я здесь пью, — отвечаю я вздохнув: В этом кафе он немного похож на ливанский.

— Ливанский? — удивленно приподнимает бровь Олег: Там-то ты чего забыл?

— Да как тебе сказать... Помнишь тот анекдот про буфетчицу?

— Это где в буфете — буфетчица?

— Именно! Так вот, в буфете — буфетчица, а в Ливане...

— Ну надо же! И это я слышу от истинного арийца, беспощадного к врагам рейха! Давно мы не виделись... Куда же всё подевалось? Белая раса! Северный воин!

— Остались в прошлом, братуха. Разбилось моё арийство о ливанские глаза.

— Да, удивил ты меня сегодня. — Олег посмотрел на часы. — Расскажи кому из наших, так не поверят.

— А ты не рассказывай никому! Не надо! — отвечаю я с интонацией Саида из «Белого солнца пустыни»: — Ты бы свои круглые глаза видел, когда я тебя окликнул.

— По дурацки все как-то... Мы не должны были встретиться!

— Это потому, брат, что Земля — она на самом деле не круглая, а плоская. И на ней чертовски мало места! Эх! Жарища!

— Это точно! — соглашается Олег, снова смотрит на часы и говорит виновато, — Пора мне!

— Что, жена ждет в отеле? Вечером самолет в Россию? — шучу я.

— Да нет... В отеле она меня не ждет. Она ушла от меня три года назад.

— Я не знал, извини.

— Сказала, что я неудачник и рохля. Что физика эта не нужна никому сегодня. Да черт с ней! Баба с возу — сани легче! Не до этого сейчас. — говорит он сощурив глаза и поднимается, — Сколько с меня?

— Совсем дурак? Я заплачу. — поднимаюсь я тоже, — Ладно, братуха! Творческих тебе успехов в нелегком деле создания... Сам знаешь чего. Слушай, а тебе не обидно, что ты останешься за кадром? Этим-то хотя бы ордена дадут с медалями, может, их президент почетный прием устроит. А тебе только спасибо скажут. Ну, денег дадут..

— А я здесь не за деньги, мне за державу обидно! И тебе успехов в твоей работе по созданию газонокосилок вертикального взлета! — шутит Олег в ответ, жмет мне руку и уходит, оставив облако радиоактивной пыли. Джин из лампы. Я опускаюсь на стул и подзываю официанта. Прошу принести счет и пачку сигарет. Чуть позже сижу, верчу в пальцах сигарету, не понимая, зачем она мне, ведь я не курю. И ещё много чего понять не получается. А то, что получается.. Интересно, а на каких условиях Олежека выпустили за кордон? Или он нелегально пересек границу каким-нибудь экзотическим способом, например, в багажнике автомобиля с дипломатическими номерами? Хотя, правильно он сказал: никто нас на родине в расчет не берет и всерьез не принимает. Вот и Исаев. Интересно. Он сам то верит в ту дезу, которую я ему подсовываю последние года полтора? Почему он сказал эту фразу: «Всё это мало интересно. Главное, что мы хотим знать — примерную дату испытаний ракетного комплекса.» «Хорошо, что американцы по уши увязли в Афганистане. Теперь им долго будет не до Ирана. И все-таки, постарайтесь не затягивать.» Весело, блин. Что-то я совсем уже перестал понимать, на кого работаю. Как-то запутанно все.

Снизу, с улицы доносится городской шум, словно басовито гудит пчелиный улей. Достаю «ручник» и вызываю машину.

Глава 52

Аппетит, как известно, растет в во время еды. Еще несколько лет назад этот генерал даже в самых смелых снах не грезил, что однажды ему придется командовать оружием, способным доставить боевую часть на другой континент. А сейчас, после утренней демонстрации в сборочном цеху на лице генерала нарисовано вдохновение. Военная мысль воспаряет над реальностью, и ему уже мало. Амбиции переполняют генерала. Амбиции — это хорошо. Людям без амбиций в ракетно-спортивной олимпиаде вообще нет места. Круговое вероятное отклонение в 300 метров — это, безусловно, требование справедливое. Но ведь амбиции должны опираться на реальность.

Я сижу и думаю — а зачем тебе точность в триста метров, товарищ генерал? Уж никак прямо в шахту Минитмена собрался попасть? А зачем? Ведь даже дураку понятно, под какую боевую часть разрабатывают межконтинентальные ракеты. Никто здесь это не произносит вслух, но все знают что означает слово «спец боеприпас».

Мельком заглядываю в блокнот Артюхова — так я и думал! Опять рисует «боевых лягушат». Мультяшные лягушата, обвешанные оружием и в ластах улыбаются со страницы блокнота. Это коллега так нервы успокаивает во время напряженных дебатов. Все что Димка считал нужным сказать, он сказал. А то, что на заказчика сказанное не произвело впечатления, не его печаль. И я прекрасно понимал Артюхова — то, чего они требовали, это даже не прыгнуть вверх ногами, это сотворить чудо. Но мы тут не чудесами занимаемся, а инженерной работой. И выжать из этой системы наведения точность попадания в триста метров задача нереальная.

Эти редкие дебаты с военными я не любил. Димон вон боевых лягушат рисует, а я.. А я думаю о Лаяль. О том, что этот день закончится, о том, как она откроет мне вечером дверь. О том, как обниму ее крепко и нежно, зароюсь носом в ее волосы у шеи за ухом с топазовой сережкой, и на какое-то время забуду обо всем. И мир, и война снова будут где-то далеко в эту ночь. Она так нужна мне сейчас, эта ночь. Ночь перед следующим днем, когда мне снова уходить за тебя сражаться.

Ты так нужна мне, финикийская царевна, сияние твоих глаз, твой нежный шепот, твои руки на моих плечах, твои поцелуи на моих губах. Она долго удивлялась: «Почему тебе надо сначала меня обнюхать, перед тем как поцеловать?» «Не знаю!» — смеялся я: «Нравится, и все!» Затем вдыхал запах ее волос, и говорил: «Это ты!» «Конечно я!» — восклицала Лаяль, мы еще целовались «по индийски», одними носами, а потом... Потом во всей Вселенной были только я и она. А когда Лаяль засыпала на моем плече, я, старый солдат, не смел пошевелиться, чтобы не спугнуть ее сон. Мы делаем смерть, чтобы защищать жизнь. Битва за жизнь, или жизнь ради битв? Жизнь, в которой у меня есть нежность.

По сути, сейчас происходит не обсуждение технической задачи, а занятие по политинформации. Генерал долго рубит военными формулировками. Что враг силен и коварен, что враг изготовился, и нужно быть готовыми дать врагу решительный и сокрушительный отпор. Словом, все то, что нам и так известно. В Союзе мы с Димкой это еще в школе слышали на уроках по начальной военной подготовке. С той только поправкой, что генерал произносит все это не на русском, а на фарси.

Наконец военно политическая часть заканчивается. Как полагается в таких случаях, бурными аплодисментами. Народ начинает расходиться.

— А Вас, Штирлиц, я попрошу остаться! — говорю координатору группы системы наведения. Да Димка и сам уходить не торопится.

— А теперь не для протокола, между нами. Какую точность ты сможешь дать реально?

Димка морщит лоб, и засовывает руки в карманы брюк. Покачиваясь с пятки на носок он некоторое время пялится на исписанную вдоль и поперек настенную доску, затем по-военному разворачивается и произносит:

— Тысяча метров! Не меньше! На имеющейся элементной базе создать более совершенную гиростабилизированную платформу просто невозможно! Километр — это в лучшем случае! Эти гироскопы — даже не на газовых подшипниках! Накапливаемая ошибка — минимум два километра на час полета!

Затем Димон начинает махать руками, сыпать ненормативной лексикой и вообще, говорить всякие нелицеприятные вещи об уровне приборостроения в отдельно взятой стране Ближнего Востока. Вот, блин, все совещание он сдерживался, а сейчас прорвало товарища. Как будто раньше он не понимал, что изделие изначально получится таким, что в будущем его не раз придется доводить до ума. Словно раньше не звучало множество раз о необходимости заложить в конструкцию запас для последующей модернизации.

— И надо ли мне говорить, что астрокоррекция — это сейчас вообще из области фантастики?

Восклицает он, махая руками напротив моего лица.

Я наливаю в стакан минералочки, протягиваю Димке. Он выпивает большими глотками и замолкает. Открываю окно, в помещение врывается раскаленный на персидском солнце воздух, окончательно умножая на ноль все попытки кондиционера охладить комнату.

— Ладно, коллега, стоп машина. Подумаем ка вот о чем. А если за счет баллистики? Может черт с ней, с низкопрофильной траекторией? Тогда точность автоматически улучшится метров до пятисот! И только за счет изменения полетной программы по углу тангажа.

— И плакала тогда идея неуязвимости для ПРО?

— Дай ка стакан! — стакан у меня один, потому отбираю опустевшую посуду у Димки, и наливаю минералки себе.

— Присядем, что ли. В ногах правды нет.

Артюхов плюхается на черный псевдокожанный диван у задней стены, подальше от жаркого воздуха из окна, то есть. В отличие от меня, выросшего в Казахстане, коллеги из России тяжеловато переносят местные погодные условия.

— Второй вариант. Хорошо, полетная программа пусть останется прежней. Пусть враг по полету поймет, что математику мы с тобой учили хорошо, и тенденции в ракетной гонке видим правильно. Километр кругового вероятного отклонения — это, конечно, техническая отсталость. Но у америкосов на первых минитменах КВО было полтора километра, а на Атласах — и того хуже. И в нашем случае это не оружие первого удара, а оружие возмездия, возможная цель — большой город. Главное сейчас — скорость прохождения активного участка и низкий профиль траектории. Если при первом пуске попадем хотя бы в километр, считай, цель достигнута, и ядерное сдерживание на этом ТВД станет реальностью. Сколько там радиус сплошного поражения при мегатонной мощности? Пять километров? Да в Белом доме все кока колой захлебнутся. И ракета наша тогда будет тихо покоиться в транспортно пусковом контейнере на страже мира. А изделие доведем, летать научим. Вот увидишь, потом еще разделяющуюся голову поставим с комплексом средств преодоления.

— Да уж, выше головы не прыгнешь. — замечает Димка и поднимается с дивана:

— Обедать пойдешь?

— Не помешает! — отвечаю я, — это только в дешевых фильмах гении творят на голодный желудок! Кстати! Выше головы прыгнуть можно, есть метод.

— Ну-ка, ну-ка? Богат ты сегодня на методы.

— Просто — прыгать нужно вверх ногами!

И мы со смехом выходим из кабинета. Вообще, для руководителей подразделений на территории нашего головного КБ имелось отдельно стоящее уютное кафе, что-то вроде «только для офицерского состава». На открытии этой дополнительной точки питания я настоял сам же, помня одно из главных правил, составляющих залог успешной коллективной работы — создайте людям условия, такие, чтобы не приходилось думать о посторонних вещах. «Кадры решают все!» — любил повторять, Иосиф Виссарионович Сталин. И потому кадры надо беречь. Если конструктор ночи не спит, вскакивая с ино ати, и бросаясь к письменному столу, чтобы зафиксировать на бумаге внезапно пришедшую в голову идею, так дайте ему машину с водителем, чтобы он по крайней мере по дороге в КБ и обратно хоть в машине мог лишние полчаса поспать! И на предприятии обеденный процесс надо организовать так, чтобы мозгам не нужно было топать пару километров вдоль длиннющих сборочных цехов, испытательных корпусов и лабораторий. Но странно, мы с Артюховым редко захаживали в это совсем рядом стоящее кафе, а топали через всю территорию в столовую для рядового персонала. Димке та столовая нравилась тем, что напоминала армейскую. Он так и называл ее — солдатская столовая. А мне нравилось быть «ближе к народу», всему тому персоналу, который непосредственно «крутит гайки», собирает воедино части носителя, устанавливает двигатели на стенды, проверяет электрические цепи. Словом, делает всю ту работу, которая превращает бумагу в сложнейшее изделие. А ведь это только верхушка айсберга. Если представить все цепочки, которые образуют всю систему сто сорокового департамента, все тысячи людей, в сумме дающих то, что сейчас спрятано за стенами во-он того серого здания, то только тогда понимаешь, как много было сделано за это время. Весьма короткое время. И иначе как «ракетной гонкой» это и не назовешь.

Но сегодня мы пришли к «офицерам», место приема пищи мозга всего предприятия. Оглядев небольшой зал, я заметил за столиком у окна Арифа и помахал ему. Тот сделал приглашающий жест, и мы с Димоном, пройдя мимо других, активно жующих коллег, разместились там же. Заметив новых посетителей, к столику подошел официант и записал наш заказ.

— Ну что, коллеги? — начал я, — Какие планы на выходные?

— А они будут, выходные? — ехидно заметил Ариф, — Совсем ты народ загонял!

— А что делать? Время то работает не на нас. Думаешь, мне самому легко? Тут большинство хочет работать по принципу «поспешай не торопясь», а это не годится для решения нашей с тобой задачи. В одном ты прав, надо бы устроить пикничок. Что-то вроде выезда на природу. А то вот он, — я кивнул на Димку, — скоро на людей кидаться начнет, нервы у него совсем уже ни к черту. Знаешь какое-нибудь живописное местечко неподалеку? Чтобы рядом с водичкой и народу немного.

— Неподалеку не получится, ехать надо.

— Ну вот и съездим! Покажешь нам местные красоты. Все работа да работа, а страны то мы еще и не видели толком! Что, если завтра?

Весь остаток рабочего дня я дурью маюсь. В предвкушении завтрашнего активного отдыха на природе настроение совсем не рабочее. Понимая, что так дело не пойдет, пытаюсь «включить мозги», ворошу свои старые записи и заметки по проекту, морщю лоб, с умным видом шагая по кабинету из конца в конец, но настроится на рабочий лад так и не получается. Наконец я перестаю бороться с собой, заваливаюсь на диванчик у стены и закрываю глаза. И только под вечер просыпаюсь от стука в дверь, она открывается и в проеме появляется усталое лицо координатора Артюхова. Гляжу на его помятую рожу, и мое подозрение, что остаток рабочего дня он тоже провел не по регламенту, вырастает в уверенность.

— Ну что? Закончена еще одна трудовая неделя? Пойдем ка, дружище, заглянем кое куда. Поглядим на экспонат.

Охрана нас, так называемых «координаторов проекта», знает в лицо, но все время, пока мы находимся в девятнадцатом корпусе, цеху, нас сопровождает вахтенный сержант. Он тактично держится чуть поодаль, но глаз с нас не спускает. Вообще, с соблюдением норм секретности в департаменте стало гораздо лучше, не то, что в начале работы, два года назад. Молодец сержант. Плакаты, развешенные по моему настоянию по всей территории предприятия, дают свои результаты. Содержание лозунгов даже придумывать не понадобилось, просто содрали вчистую советский опыт: «Будь начеку! Враг не дремлет!». «В такие дни подслушивают стены! Недалеко от сплетни до измены!» Пропаганда — великая вещь.

Посреди цеха на многоколесных тележках лежит пятнадцати метровая сигара. Это уже совсем не тот пустой макет, стоящий тут еще год назад. Из кормы сейчас торчат четыре сопла маршевого двигателя, ускорители первой ступени установлены в свои длинные желоба, вторая ступень тоже уже с двигателем. И все они уже отработаны на стендах, отказов — ноль.

— Вот, блин, смотрю и не верю, что полетит, — замечает Димка.

— «Нет мира, кроме созданного верой», так что верить надо, брат! — с оптимизмом замечаю я. Подхожу ближе и хлопаю по корпусу в районе бака окислителя.

— Полетит! Куда ж она денется?

— Как назовем то?

— Ну, что-то вроде «гром с небес», или «возмездие». А может, ЧСТА? Ну, типа, «Что, Страшно Тебе, Америка?»

— Нет, давай назовем ее «Ы».

— Почему?

— А чтобы никто не догадался!

Мы смеемся и направляемся к выходу. Уже девятнадцать почти, солнце у самого горизонта, и жара на улице заметно спала. На парковке наши машины рядом. Водилы, мой Саид и димонов о чем-то разговаривают, одинаково поставив ботинки на бамперы.

Перед тем, как захлопнуть дверь, Артюхов произносит:

— Кстати, Макловски! А как же насчет «головы»? «Голова» то откуда появится?

— А это, брат, уже не нашего с тобой ума дело! Нам массу полезной нагрузки дали — вот и забрось ее в пределах КВО. Знаешь, как говорят? Меньше знаешь — спокойней спишь.

— Ну, спокойно спать — это точно не наш случай! Никто не говорит, хочешь, скажу я? Спец боеприпас! И не говори, что не понимаешь! — отвечает он, хлопает дверью, и его черный седан выезжает за шлагбаум. Справа на бетонном заборе, прямо под колючей проволокой, в несколько рядов натянутой на стойки с изоляторами, висит здоровенный такой, два метра на два, плакатище. На плакате изображена девушка в черном хиджабе с указательным палцем, прижатым к хиджабу в месте, где должен быть рот. Крупная надпись на фарси внизу содержит следующие слова: «Болтун — находка для шпиона!». Девушка в форме корпуса стражей исламской революции, через плечо — Калашников. При этом глаза у девушки на плакате красоты неописуемой. Эх, Димон.. Не надо вслух говорить такие очень специальные слова — спец боеприпас.

Я, махнув рукой удаляющейся машине, влезаю в Чероки и кидаю водиле: «Поехали!» Нравятся мне внедорожники, они чем-то похожи на танки. Саид включает радио, и в машине начинает звучать музыка. Какой-то певун с чувством поет, часто повторяя такие слова как «хабиби» и «хаяти». Нравятся мне эти восточные песни «про любофф», нет в них «суровой правды жизни», неизменно звучащей в песнях российских радиостанций, забивающих мозги текстами «на злобу дня». Помнится, еще будучи в России, проезжая по зимней Москве, я любил слушать ливанские диски, время от времени переключаясь на «наше радио», для контраста. Контраст был разительным. Вот песня по радио кончилась, и началась знакомая мне композиция, одна из моих любимых у Наваль — «Ана эхлавейт». По дороге я вспоминаю Олежку, ту случайную встречу в Тегеране, наш разговор в кафе. Вспоминаю тот разговор и усмехаюсь — насчет «головы» можно не волноваться, Олежка свое дело знает, ядерная физика была его любимым предметом в школе.

Глава 53

Наконец в сплошной стене зеленого кустарника, облепившего речную пойму, показался открытый участок, и наша «колонна» из трех машин остановились. Двадцать солдат остались на насыпи, а остальные десять переправились вброд на тот берег. Причем не остались стоять, держа калаши наготове, а реально заняли огневые позиции, залегли и изготовлись к отражению нападения. Я словил беспокойный взгляд Лаяль

— Дорогой, все так серьезно?

— Не волнуйся, милая, все под контролем. Видишь, как нас охраняют?

Лаяль не знает... Это даже не показали в новостях. Неделю назад погиб Пашка — газолин, как мы по доброму называли нашего инженера химика. По дороге с производства его машину подорвали выстрелом из РПГ, найти и задержать никого не удалось. После этого случая мероприятия по обеспечению безопасности были дублированы. Городок ракетчиков вообще закрыли для въезда гражданских лиц, а по его раскаленным на солнце улицам теперь курсировали военные патрули. Лаяль была очень недовольна: «Они там вообще с ума посходили?! Совсем как в тюрьме теперь!» «Так надо!» — ответил я тогда.

Разведка, в которую мы с Арифом сходили вместе, показала, что место действительно прекрасно подходит для заявленных накануне целей. На маленькой отмели, песчаным полукругом лежащей между прибрежных зарослей, оказалось достаточно места для маленькой компании. Машины оставили над берегом и стали выгружаться. Ребятишки Арифа сразу стали носиться друг за другом по отмели, звонким смехом распугивая лягушек и прячущихся в кустах птиц. Артюхов притащил из багажника связку дров, купленных еще в городе, и со словами: «Космодром будет здесь!» — по хозяйски бросил ее в паре метрах от воды.

— Это у тебя какой-то мыс Канаверал получится! — заметил я, — Так близко то от воды!

— На Канаверал нет шахтных пусковых установок! — не растерялся Димка, — Вот прямо сейчас здесь и вырою одну!

И он с энтузиазмом достал из машины саперную лопатку, и принялся выкапывать ямку в земле — уже был полдень, солнце жарило вовсю, и воду с соками следовало упрятать в место попрохладнее.

— Хорош уже шахтером работать! А то и впрямь шахту под Рс-20 выкопаешь! — я поставил две сумки с продуктами под кустом.

— Так! — деланно строго произнесла подошедшая сзади Лаяль: — Мужчины! Сегодня ни слова о ракетах!

— Молчи, женщина! — так же деланно строго отвечаю я: — Мужчины говорят!

Мы все смеемся. Правда, чего это мы? Не хватало еще, чтобы наша вылазка переросла в производственное совещание.

— Дорогой, тебе налить сока? — спрашивает Лаяль, взяв меня под руку.

— Моего любимого, хаяти! — отвечаю я и поворачиваюсь к Димке, — Костер предлагаю разжигать по-немецки!

— Со своим керосином даже близко к дровам не подходи! — протестует он. Простой сибирский паренек с детства таскался с отцом по разным походам, и это его таежное детство засело в нем так крепко, что использовать для разжигания огня разного рода вспомогательные горючие жидкости, это Димке вроде как расписаться в своем непрофессионализме. Затем он маленьким топориком рубит деревяшки и складывает их «вигвамом». Армейским ножом, позаимствованным у его водителя — охранника Муртазы, нарезает мелких щепок и стружки и пытается по-пионерски «зажечь костер с одной спички». После нескольких неудачных попыток Димка сдается и недовольно восклицает:

— Давай твой чертов керосин!

— Сразу бы так, Чингачгук ты наш! — я протягиваю ему красную пластиковую бутылочку.

И уже через несколько секунд дрова начинают потрескивать в разгорающемся пламени. Мы еще некоторое время обсуждаем нюансы разных методик разжигания огня в диких условиях. Димка говорит, что у Робинзона Крузо на его острове даже спичек не было, я ему возражаю, что в своем спортивном костюме он на знаменитого островитянина не похож ни разу, а блага цивилизации вот они, под рукой. Он еще пытается некоторое время двигать тему неэкологичности продуктов сгорания керосина и даже (ну что за бред!) возможного их попадания на шашлык.

— Ведь мясо же на этих дровах еще жарить! — сокрушается Димка: А ты — керосином!

— Любезный! — со смехом возражаю я: Ты химию то в школе учил? Сгорая, керосин превращается в углекислый газ и воду!

— Остаются вредные примеси! — не сдается заядлый походник.

— Примеси улетают туда же, в синее небо.

— Все равно это как-то неправильно... Костер надо зажигать по человечески, без всяких бензинов керосинов.

— Ну, можно и по нашему, по ракетному. Ложку азотного тетроксида в ложку гептила, и да будет свет!

— Это ты через край! Тогда тут не то, что мясо, траву потом не вырастешь лет десять на этом месте.

Я медленно допиваю самое вкусное на свете ананасовое содержимое из пластикового стаканчика, Димон пьет тоже (Лаяль любезно налила и ему), и понимаю, что день удался.

Женщины в это время со знанием и умением раскладывают еду на белом покрывале, по углам прижатом к траве камнями в тени кустарника. Они деловито суетятся, нарезают салаты, что-то весело обсуждают и иногда негромко смеются.

Водилы наши остаются наверху, у машин, мягко, но наотрез отклонив мои предложения присоединиться к компании. Обижаться тут нечего, для них это работа. И сейчас они — и Саид, и Муртаза, стоят, прислонившись к бортам машин, и сканируют окружающее пространство, и мне отсюда видно, как на поясе Саида висит кобура с его огромной Береттой.

— Давай, скажи уже чего-нибудь!

— Ребята, девчата.. Хорошо это, что получилось так вот выбраться сюда всем нашим коллективом. А сказать я хочу вот что — выпьем за мир во всем мире!

И я смотрю на солнце, играющее золотистым блеском на волнах, слышу смех веселящихся детей Арифа, голоса женщин, доносящиеся со стороны разложенной на белой ткани еды в окружении целой гаммы газировки и соков. В теплом ветерке речная прохлада перемешана с запахом жарящейся на шампурах баранины, и мне как-то тепло и уютно. Так было уже однажды где-то далеко во времени и пространстве, так далеко в памяти, что сегодня уже начинает казаться, будто и не было той великой страны, и тот пикник, устроенный на берегу реки Ишим в Казахской ССР двумя офицерскими семьями тоже кажется чем-то призрачным и нереальным. Пикник был у реки, а за рекой стояли ракеты в шахтах... Никто из нас, детей офицеров, не знал, где конкретно. Но и тогда, как и сегодня, ракеты были рядом. И подумалось, что не думать о ракетах здесь могут разве что наши жены, да дети Арифа. Пусть они получают от этого мира солнце в синей вышине персидского неба, пусть веселятся. А о ракетах будем думать мы. Хотя бы для того, чтобы они о ракетах никогда не думали. Особенно о тех ракетах, которые могут сюда прилететь, если у нас ничего не выйдет. В этот момент стало как-то особенно остро ясно, до мельчайших деталей, для чего и для кого вся эта гонка с носителем. Для них вот, не ради славы, ради жизни на земле. «Сегодня ни слова о ракетах? Ладно, дорогая моя царевна, пусть ни слова. Но совсем не думать о них невозможно, даже в таком дышащем полуденной безмятежностью месте.»

А Артюхов молодчага, судя по запаху, мясо получится вкусным на удивление. Так и хочется сейчас подкрасться и неожиданно выхватить шипящий шампур.

Возвращались на закате. Верхушки гор темным зубчатым гребнем подпирали красное небо. Впереди нашей маленькой колонны ехал грузовик с солдатами. Это было правильно тактически, но дорожная пыль, поднимаемая колесами большой машины, вынудила закрыть окна.

Глава 54

Недельный отпуск дали неожиданно легко. Подчинялись мы напрямую службе госбезопасности, а полковник Рошан... Впрочем, по порядку.

Почему-то в тот день я одел галстук, впервые за все время работы. На этот тест съехались все — главные, их заместители. Все наши были здесь. Полковник Рошан молча курил, сидя на табуретке чуть в стороне от толпы инженеров в белых халатах. Вякнула сирена, суровый голос произнес в громкоговоритель: «Начало теста!». Мы дружно повернули головы на табло обратного отсчета — десять, девять, восемь.. Я смотрю в смотровое окошко.

После короткой работы аккумулятора давления отстреливается поддон. И через пару секунд цех заполняется кратковременным оглушительным ревом — это запускаются сразу все двигатели первой ступени, маршевый и ускорители. Когда смотрю сквозь смотровое окошко из толстенного стекла, мне кажется, что вся эта мощь сейчас порвет в клочья силовой стапель. Но это иллюзия — в пакетных ускорителях только заряд имитации, вся функция которого только показать прохождение команды и подтвердить факт зажигания. Да и в баках топлива только на треть мощности. Следующие две с половиной минуты мы слышим только ровный рокот маршевого двигателя, работающего на трети от максимальной тяги.

Мы молча наблюдаем за тестом. На наших лицах пляшут отблески синего пламени, делающие нас похожими на неких магов подземелья, кующих магический меч. Технический персонал уперся взглядами в дисплеи, на которых разноцветными линиями ползут показания датчиков — давления, температуры, тяги, вибраций.

Отхлебываю газированной воды из банки. Чего сейчас-то волосы рвать от волнения? Или получится, или нет. Это первый полный тест, на котором проверяется слаженная работа основных систем. Насколько мне известно, подобных тестов до нас ни один разработчик ракетной техники не проводил. По идее, сейчас пора проводить первый испытательный пуск. Но тут мы новаторы — в испытательный процесс воткнули еще одно звено, имитацию реального полета. Это вроде как подвесить автомобиль за кузов, чтобы колеса пола не касались, и гонять двигатель на разных передачах. Так и у нас — двигатели работают, ступени разделяются, а ракета из цеха никуда не улетает, мощный стапель специально рассчитан, чтобы удержать носитель на трети мощности. И он держит ракету, охватив ее стальными кольцами вокруг силовых элементов.

Вот отстреливаются пакетные ускорители, все пять. Маршевый продолжает реветь. Но и его пламя гаснет, и через мгновение мы слышим глухой треск-хлопок — это срабатывают пиропатроны, и первая ступень откатывается назад. С удовлетворением смотрю, как запускается движок второй ступени. Такой же по цвету синий факел, только поменьше. По бокам кратковременно вспыхивают совсем малюсенькие синие струи — это полетная программа отрабатывает маневр по рысканию.

Наконец отстреливается опустевшая вторая ступень. Мы молча смотрим на никуда не летящий головной отсек. Тест закончен. И он прошел успешно, то есть — все системы носителя отработали штатно, без сбоев. «Пойду отлить!» — произношу я и добавляю: «Поздравляю, коллеги! Можем рапортовать руководству о готовности к первому испытательному пуску!»

Возвратившись в операторскую, вижу дядю Арифа, с серьезным лицом говорящего по телефону. Присаживаюсь на стульчик и жду.

— Ну как, товарищ полковник, доложили наверх? — спрашиваю я положившего наконец трубку Рошана. Лицо полковника просто излучает добродушие.

— Вы молодцы сегодня! Наверху вас поздравляют. На САМОМ верху! — делает ударение Рошан.

— Поздравлять нас еще рано, товарищ полковник. Теперь осталось главное — реальный пуск. И мы готовы. Еще два носителя практически собраны. Пусковая готова. Можем проводить испытания хоть на следующей неделе.

— Да нет, погоди. Тут такое дело.. — полковник хлопает меня по плечу, зовет Арифа и мы выходим из операторской. Видимо, с самого, по выражению полковника, верха передали еще что-то кроме поздравлений.

Уже на улице он продолжает:

— Значит так. Никакого пуска через неделю. Тормозните пока, ребята!

— Как так?! — восклицаем мы с Арифом в один голос.

— Да вот так. Да, я понимаю, мы вас все время подгоняли, давили на сроки. И вы справились.

— Мы еще не справились, только реальный пуск это покажет! — замечаю я.

— А вы еще раз все проверьте. Чтобы пускать наверняка!

— Товарищ полковник! Все проверки закончены! За носитель мы уверены! По крайней мере за то, что на земле проверять больше нечего, только в реальном полете!

Рошан закуривает. Выпустив облако дыма в синее раскаленное небо, он говорит:

— Дату испытаний я сообщу позже. Причин назвать не могу. Ты давно в отпуске не был? — обращается он ко мне: — Вот и сходи! Отдохнуть тебе не помешает — вон, синяки под глазами. Выспись, посмотри страну. Ариф тебе покажет красивые места.

Некоторое время я обдумываю его слова, и спрашиваю:

— Если вы серьезно, то можно и в отпуск. Только просьба у меня, товарищ полковник.

— Говори!

— Мне бы в Ливан! Хоть на неделю!

Он некоторое время смотрит, прищурившись.

— Ливан, говоришь? Ты же знаешь — до конца работы по проекту никуда из Ирана тебе нельзя! Ах да, у тебя же жена ливанка.. Понимаю..

Полковник подумал, и дал добро на определенных условиях: «Ладно, думаю, можно будет это организовать. Но! Полетишь спец рейсом, и с тобой полетит Саид! И даже не возражай! Это нужно для твоей же безопасности!» Да я и не возражал. Будет у меня в Ливане личный водитель — чего отказываться? Да и в доме дяди Абдула для него найдется комната.

Глава 55

Эта была замечательная неделя. Небо было синим, а море бирюзовым. Ветер был теплый, а ночи звездные. За эту неделю мы с Лаяль успели побывать во всех знаковых местах, да и просто отдохнуть. Привыкнув вставать рано, я просыпался часов в семь, и не уже не мог закрыть глаза. Лаяль еще спала, а я выходил на балкон и здоровался с Саидом, уже сидящим на скамейке во дворе и пьющим кофе. Просыпался он, видимо, до рассвета. Однажды подумал, что несмотря на почти два года, как мы уже знакомы, я практически ничего не знаю о Саиде. Кроме того, что он из каких-то супер специальных армейских подразделений, что виртуозно водит машину, стреляет с двух рук из калаша, редко улыбается, немногословен. И еще вдруг с удивлением я понял, что никогда не видел, что Саид смеется. И в Ливане он вел себя также. Наверно, он и правду был такой. Даже в каком-нибудь кафе он сидел неподалеку, но подчеркнуто в стороне. С Лаяль он вообще не разговаривал, только: «Да, мадам, нет, мадам.» Лаяль сказала, что так и надо. Что ж, ей видней.

Было солнечно и жарко. Сентябрь — летний месяц в Ливане. Мы гуляли по Рауше. Остановившись напротив Голубиных скал, мы с Лаяль облокотились на алюминиевое ограждение, и долго молча смотрели в синюю морскую даль. Внезапно Саид дернулся в нашу сторону, остановив какого-то загорелого бородатого парня. Оказалось, что этот человек зазывает желающих покататься на лодке вокруг скал. «Покатаемся?» — спросил я Лаяль. «Конечно, дорогой!» Спустившись вниз по крутой тропинке, проложенной между камней, мы сели в маленькую моторную лодку. Лодочник завел мотор, и мы поплыли. Я крепко держался за сиденье, Лаяль крепко держалась за меня. Лодку сильно качало на волнах, соленые брызги сверкали на солнце и иногда летели нам в лицо. Описав длинную дугу, лодочник заплыл в скальный грот, где принялся свистеть что есть силы. От его свиста проснулись летучие мыши, спящие на каменном потолке грота. Они носились над нашими головами и тонко пищали. У пристани я опустил руку в прозрачную бирюзовую воду — она была теплая и кристально чистая.

Мы снова ездили в Кедры, гуляли по дорожкам, усыпанным нападавшей хвоей, прислоняли свои ладони к древним шершавым стволам. Нашли то самое бревно, на котором сидели два года назад. Та надпись, вырезанная на стволе кедра, которую мы обнаружили в то лето была на прежнем месте: «Рима + Жад= любовь».

Спать шли всегда далеко за полночь, вдоволь насмотревшись на яркие звезды, наговорившись. Каждый раз, засыпая, я думал о ракете, стоящей на стапелях в девятнадцатом цеху . Созданная взлететь, ждала своего часа. Ждал его и я.

Рошан позвонил только через две недели, сказав одно короткое слово: «Пора!» На следующее утро мы уже ехали в аэропорт.

Глава 56

Заправили изделие еще вчера. Пока шел процесс заправки гептилом, пока за стеной гудели насосы и заправщики в противогазах и костюмах химической защиты возились со шлангами, черными змеями тянущихся от цистерны с топливом, мы с главными инженерами еще раз пробежались по плану на завтра. Пуск был запланирован на пять часов утра. Место утвердили только несколько дней назад — секретность.

К слову сказать, мероприятия по маскировке просто поражали своим размахом и оригинальностью подхода. Достаточно сказать только о «Проекте-2», который Ариф называл «крупнейшая мистификация века». Далеко от головного предприятия, совсем в другом районе страны был построен большой испытательный центр — пусковая площадка и макеты сборочных цехов. Кроме того, этот фальшивый ракетный центр жил реальной видимой жизнью. На «Проекте-2» работали люди, огромные грузовики привозили на сборку «детали ракет», из которых соорудили макет допотопной ракеты, которая своим видом не могла напугать даже страны не обладающие вообще никакой противоракетной обороной. Мы заезжали с коллегами поглазеть на этот цирк, смеялись долго и от души, поставив пятерку отделу технической маскировки.

Утро ушло на установку ракеты в вертикально стоящий транспортно пусковой контейнер. Затем труба контейнера опустилась горизонтально и восьми осный тягач втянул упоры и просел на амортизаторах, приняв пятьдесят три тонны изделия. Мы еще поглазели на наше детище, мирно стоящее посреди цеха, и разбрелись кто куда. Обернувшись, я поглядел как у закрытых ворот занял пост караул, и потопал к себе, напевая марш ракетчиков:

«Мы — ракетные войска

Нам любая цель близка

Наши мощные ракеты

Наши точные ракеты

Безотказные ракеты

Грозно смотрят в облака»

Уже на подходе к третьему корпусу меня окликнули. Это были члены правительственной комиссии, неделю назад подписавшие разрешение на испытательный запуск. Увидев их, я немало удивился. Завтрашний день (вернее, ночь) был расписан поминутно, и сначала даже не поверил, что они пришли, с целью как было сказано: «Выразить пожелание руководства страны усложнить полетное задание, чтобы показать возможности комплекса во всей красе».

И вот сейчас они сидят передо мной на стульях, и расписывают, какие политические очки можно заработать, если ракета покажет все, на что способна.

За последние полчаса эти «двое из ларца» так меня утомили, что мне уже наплевать на условности. Представители заказчика, блин... Они внимательно слушают мои контр аргументы, согласно кивают, поддакивают иногда. Но как только замолкаю, продолжают упорно гнуть свое. Потому я демонстративно откидываюсь в кресле, подвинув рукой прибор для письменных принадлежностей, одну из немногих вещей, привезенных из оставшейся далеко на севере огромной страны. Прибор сделан из малахита, и повторяет в миниатюре Спасскую башню московского Кремля. Из-за малахитовой зубчатой стены сейчас торчат пара ручек, (одна из них не пишет точно, другая вечно куда-то закатывается), острые наконечники карандашей, словно ракеты системы ПРО А-135, да несколько помятых квадратных бумажных листочков с какими –то моими заметками, давно потерявшими свою актуальность. Совсем заработался, порядок на собственном столе навести нет времени. «Рабочий беспорядок» царит на всем пространстве кабинета. Например, эта маленькая настенная доска, на которой цветными маркерами изображены символические линии траекторий полета, заканчивающиеся в точке, обозначенной американским флагом. Флаг нарисован старательно, с белыми и красными полосками. И поверх всего этого размашисто написано нецензурное слово по-русски, написанное Димкой Артюховым в пылу обсуждения на прошлом совещании. Жаркая тогда получилась беседа, содержательная..

Откидываюсь в кресле, закинув руки за голову и шумно делаю выдох.

— Нет, дорогие мои господа товарищи! Нет и ещё раз нет! Русский язык богат и могуч. И в нем есть одно слово, очень подходящее к ситуации, которая возникнет обязательно, если я соглашусь с вами. И которая возникнет в любом случае, если вы наплюете на мое мнение и сделаете по-своему. Это слово — «обосраться». В своем первом значении оно означает наделать в штаны. Во втором — сильно испугаться. В третьем же — провалить какое-либо дело, не справиться с заданием. Так вот, если первый запуск осуществлять по сложной полетной программе, с маневрами уклонения на активном участке, то обосремся мы на весь мир. Сами будете перед вашим царем отчитываться. Успех не гарантирован даже при простом запуске. Потом — на полную дальность, потом... Три запуска, не меньше! И только после. Полетную программу можно усложнять только пошагово! Это — азбука испытательного процесса! И если решение будет принято на самом верху, то запускайте хоть с восемью реальными боевыми блоками! Но уже без меня!

Мои посетители все молчат, видимо, усваивая короткий экскурс по русской ненормативной лексике.

— Ладно. — прерывает молчание Фарид: — Успех испытаний ставить под угрозу нельзя ни в коем случае. Пусть будет по твоему.

После чего они молча поднялись и пожелав успеха, вышли из кабинета. Я глянул на часы — только полдень. Все распоряжения отданы, все системы носителя проверены. Делать здесь сегодня больше нечего, а потому надо ехать ближе к дому — ночь предстоит напряженная и совсем неплохо будет хоть немного поспать. Только, чувствую, не получится.

Глава 57

Уже отрыв входную дверь, я внезапно вспомнил, что забыл пропуск, он остался в кармане пиджака.

Возвращаться — плохая примета. Надо бы в зеркало посмотреть. Что-то стал я в последнее время излишне суеверен. Где же у нас зеркало? Ага, в комнате, где Лаяль «рисует» глаза, и где в ящичках трильяжа у нее хранятся разные женские вкусно пахнущие флакончики и коробочки. Обычно я редко сюда заглядывал — чего мне копаться в шкафах с женскими платьями и коробками с обувью? Конечно, тут лежала и моя одежда, только Лаяль всегда выдавала мне, что одеть, как кладовщик выдает солдату обмундирование. Придешь, бывало, с работы, так она критически осмотрит, скажет: «Рубашка уже грязная!», и выдаст свежую, отглаженную.

На полке трильяжа я увидел рассыпанную сумочку. Посреди россыпи женских мелочей — разноцветных коробочек косметики, цилиндрика помады, лежит бумажный прямоугольник. С виду это какая-то... открытка? Протянув ладонь, я секунду держу ее над карточкой. На листке написаны цифры — 1985. У меня странное ощущение. Такое чувство, что если перевернуть открытку, то отроется что-то важное. И я не уверен, что хочу это знать. Переворачиваю — это не открытка. На старой черно белой фотографии виден берег реки. У небольшого костра на раскладном стульчике сидит подросток тринадцати лет. Сзади видны невысокие холмы.

Я медленно кладу фото обратно на столик, так как оно лежало. В голове — каша. Каша от того, что я не приблизительно определил возраст паренька на фото, я точно знал, сколько ему лет. Мне даже было известно, сколько ему лет сегодня и когда у него день рожденья. На фото был я.

Натянув на лицо выражение невозмутимости, выхожу из комнаты и сталкиваюсь с Лаяль лицом к лицу. Некоторое время мы молча смотрим в глаза друг другу. В голове у меня сумбур, я даже не могу сформулировать вопрос. Что лучше спросить: «как?», или «когда?», «Почему?» или «Зачем?» Или просто: «Да кто ты на самом деле?» Но я ничего не спрашиваю, только смотрю в ее загадочные глаза. «Женщина и должна быть загадкой.» — сказала она тогда, три года назад, на прогулочном теплоходе, плывущем по Москве: «А если правда не понравится тебе?» Лаяль первой прерывает молчание.

— Тебе нужно ехать, и.. Я жду тебя, возвращайся!

Я все молчу. Затем легонько обнимаю ее за плечи, чмокаю в щеку, и выхожу из дома. Если сейчас я дам ход новой информации, то просто с ума сойду. Понимаю, что эта жалкая попытка оттянуть неизбежный момент — посмотреть в глаза бесчисленным вопросам, каскаду вопросов, лавине, вызванной маленьким куском фотографической бумаги. Только на один вопрос могу сейчас ответить точно — больше всего я боюсь одного, потерять её однажды. Накануне вечером мы долго говорили о разных вещах. Впереди был пуск и я волновался. «А вдруг завтра будет провал?» спросил я ее. Она придвинулась ко мне, обняв руками за шею, и ответила: «Я всегда была твоей, Цезарь. И знаешь, даже если завтра у тебя ничего не получится, я всё равно останусь твоей. Ведь я знаю тебя всю свою жизнь!» Почему-то сразу стало спокойно. Тогда подумалось — чего волноваться? Мы сидели обнявшись, и все тревоги и опасения ушли как вода в песок. И вот сейчас...

Мне казалось, знаю её всю — каждую улыбку, каждый жест. Когда она шутит, когда серьезно. Но до этого момента она ни разу не смотрела на меня ТАК.. Так серьезно, так откровенно. И я понимал, что она хочет меня и спросить и сказать одновременно что-то такое, что невозможно передать словами. И от этого чего-то зависит большее, чем просто ответ на вопрос— откуда у нее эта фото?!

Когда смотришь на такое небо в голову невольно лезут всяческие поэтические эпитеты вроде — черный бархат покрывала ночи, глаза незнакомых миров, жемчуг рассыпанный на звездных дорогах. Звезд и правда, очень много. Они такие большие и яркие, что создают своеобразный стереоэффект, когда созвездия обретают объем и глубину.

Охрана закрыла за мной ворота. Я подошел к переднему внедорожнику и сел рядом с водителем. Трехмерная вселенная продолжала сиять где-то над головой. Полночь. Ехать три часа примерно, и не хочется упускать шанс выспаться, но я смотрю на повороты дороги, знаки, иногда появляющиеся в свете фар и думаю. Через приоткрытое окно задувает теплый ночной воздух, пахнущий травами и пылью. Наш маленький городок быстро остается позади и теперь впереди почти сто километров шоссе, плавно петляющего среди гор. Пару раз на пути встречаются посты дорожной полиции, где мы немного снижаем скорость, но люди в форме, завидев номер, машут палкой, чтобы ехали дальше, да ещё и козыряют. Замечательная вещь — государственный номерной знак, в любой стране. И в этой тоже.

В стране, в которой живу уже два года с небольшим. Да не просто живу, работаю. На «очень интересной и ответственной работе». И работы за этот год все это вообщ, что ни на что другое просто не оставалось времени. По утрам за мной заезжала эта машина с молчаливым Саидом, с которым я говорил мало, в основном спал по дороге в КБ. А уж там скучать не приходилось. Поначалу всё это меня .. Нет, не пугало. Это как если раньше летал только на пароплане, а в один прекрасный момент сел за штурвал огромного реактивного лайнера, как летать на котором знал только в теории. И поначалу с меня по семь потов за день сходило. Честно говоря, даже до конца не верилось, что со всем этим смогу справиться, и даже не совсем понимал, откуда удается черпать этот субстрат уверенности. Наверное, если бы все эти люди, что работали со мной все это время, хотя бы заподозрили, насколько я сомневаюсь в успехе предприятия, (а иногда все это вообще казалось авантюрой), то разбежались бы кто куда. Поэтому каждый раз в коридорах сто сорокового департамента, на общих совещаниях головных подразделений, проводимых через каждые несколько дней, на стендах, во время всех этих бесконечных испытаний, я изображал на лице выражение железобетонного спокойствия и убежденности в успехе. И только когда впервые увидел пятнадцати метровый корпус изделия, установленный на стапеле в сборочном цехе, только с того момента стал понимать — получится. А когда впервые выплюнули из транспортно пускового контейнера (ТПК) болванку габаритно-весового макета, то эта убежденность только росла. Даже во время всех этих взрывов движков на стенде, даже когда во время последнего неудачного запуска при взрыве погибли эти три человека, я уже верил в неотвратимость победы.

Странно, я очень редко вспоминал о Москве.. И каждый раз, когда возвращался домой, (а именно этот небольшой служебный особнячок с садиком и маленьким синим бассейном я уже привык называть домом), то был настолько вымотан, что сил оставалось только на поесть и добраться до кровати. И это был замечательный момент, когда изысканно вкусный ужин, приготовленный для тебя одного любимой женщиной, начинает впитываться в организм, а эта самая любимая женщина засыпает на твоем плече. И ради этого момента я готов был горы свернуть. И это было не последней причиной, по которой убежденность в успехе и появлялась.

И вот.. Конечно, я прекрасно понимал, что вся эта ракетная «Шахерезада» началась именно со встречи её. Мозги у меня так устроены, любят складывать мозаику даже когда их не просят. И если это знакомство с Лаяль выглядит вполне случайным, то тот неожиданный иранский вояж с наглядной агитацией на предприятие ВПК только дураку не покажется рекламной акцией. Вполне точно подходящую к картине поиска волонтеров от баллистики для прорыва в ракетной гонке. Но многое в этой истории я считал чистой воды случайностями. Случайно, считал я, мне подфартило встретить в тот вечер будущую красавицу жену. Случайно у Арифа оказываются ливанские друзья. Даже представить себе, что эта история берет начало не пару лет назад, а с босоногого детства, я тогда не мог. «Это судьба» — думал я. А судьба то оказалась заранее смоделированной.

И самое хреновое, что не понятно кем. Работу разведчиков, шпионов и прочих разных резидентов я знал только по фильмам «Щит и меч», да «Семнадцать мгновений весны». Даже этих фильмов хватало понять — объект вербовки ищут и прощупывают заранее. Но чтобы из такого далекого «заранее»… И я отдавал себе отчет, и прекрасно всё понимал.

Ночь за окном машины. Темнота тоже имеет много оттенков. Думаешь, за стеклом просто ночь и ничего больше, а сколько деталей, однако, скрывает темнота. Выходит и она тоже только часть плана? Ерунда.

Да, черт возьми! Ерунда! Чушь собачья! Не верю я, просто не верю. И никогда не смогу поверить. Что ничего не было. Что я для неё всего лишь работа. И эта чертова фото подсунута сейчас под всё, во что ещё осталось верить, как тонна пластиковой взрывчатки под легковой автомобиль. В её любовь. И если я срочно не найду объяснение, то фитиль догорит. Только, думаю сейчас я, не разобраться мне одному. Слишком всё запуталось.

Всё-таки плохая из Лаяль шпионка. Уж слишком непрофессионально она хранит секретные материалы по проекту «Вербани его с пол оборота». У Штирлица, к примеру, был сейф специальный, в котором он прятал тушенку и прочий компромат.

Либо ещё одно объяснение, самое простое. Эта неуклюжая попытка изобразить «случайно» рассыпанную на полке сумку.. Может, она хотела, чтобы я её увидел? После этих трех лет, проведенных вместе, она наверняка не сомневается в моей склонности выстраивать логические цепочки. Тогда — зачем? Миссия окончена? Фильм — баллада «Северный воин» подошел к концу? Всем спасибо, все свободны? Но ведь никто ещё не знает как пройдет пуск!

Машина шуршит колесами по ночной трассе, через несколько часов многое станет ясным. А мысли мои совсем в другом месте. Парень на фото… Тогда этот воскресный пикник стал событием в жизни этого парня. Тогда мне было тринадцать лет, мы с предками потащились в то утро за реку на шашлыки. Я, родаки и наши знакомые — сослуживец отца, Миша, кажется, его звали. Миша и его жена. На фотографии только я, костер слева, да низкие холмы за спиной, покрытые короткой зеленой весенней травкой. Остальные пикникеры остались за кадром. И сирийская жена дяди Миши в том числе..

Что мне нравится в Иране, так эта его похожесть на Казахстан. Сейчас сижу на кожаном сиденье внедорожника, а есть ощущение, будто на советском УАЗике еду в тот городок. Странно.. я совсем забыл.. Большой оригинал был этот Миша. Это же надо додуматься, приехал из служебной командировки в Сирию с женой, чем ошарашил своих родичей и общественное мнение жен советских офицеров. Эти Ракитины (Эврика! Вспомнил фамилию!), приходили к нам на Новый год, прочие праздники. Да и мы к ним захаживали. Настоящее её имя я узнал в тот день за рекой. А влюбился в неё гораздо раньше, пацан тринадцати летний запал на взрослую замужнюю женщину. Сейчас я улыбаюсь, а тогда было как-то сладко и стыдно одновременно. И если раньше в школе мне некоторые девочки нравились за разное и прекрасное, то забыл о них напрочь, когда рассмотрел глаза этой сирийки, такими нереально красивыми они были.

Все мы писали в школе записочки и подкидывали девочкам в портфели классе в третьем и пятом. Я тоже писал записки. Только не одноклассницам, а жене дяди Миши. Ага, хотел наставить ему рога. Что-то в этом роде. Написал тогда какую-то детскую романтическую чушь про Черного рыцаря, принцессу в замке.

Великие стихоплеты и сладкоречивые ловеласы были в ауте, когда я писал ту записку письмо, перед тем как положить её в сумку сирийской красавицы. Что-то вроде: на высокой скале стоит твой замок, драконы и злые колдуны закрывают дорогу к тебе. А ты спишь в своей башне на бархатных крыльях ночи. Мой верный конь донесет меня через пустыни и ледники, упирающиеся в небо, и одним солнечным утром я увижу вдалеке твой замок. Далее ещё что-то про отвагу, доблесть, розы и любовь.

Моя королева,

твой верный вассал,

опять Федот в ведро ..

Сирийская женщина не посмеялась надо мной. Но кое-что мне сказала.

Когда все взрослые потащились фотографироваться «на память» к гранитным утесам, выпирающим метрах в двухстах от покрывающегося аппетитной жареной корочкой мяса на шампурах, то меня оставили следить за процессом. Но в итоге на фото сессию поперлись только мои родаки и майор Ракитин, выполнявший в прошлом в Сирии работу по обучению сирийских офицеров работе новых советских ЗРК (зенитных ракетных комплексов). А она осталась у костра. И сказала «Спасибо тебе! Я никогда не читала такой красивой сказки!». Я покраснел, как рак и выдавил что-то нечленораздельное типа: «Извините, мадам, дурак был, каюсь».

Мы сидели у костра на маленьких складных стульчиках. С реки дул несильный ветер, от голубых тающих толстых льдин, вытолкнутых на берег сильным течением, веяло прохладой. Я вертел мясо, от которого шло легкое шипение, и разговаривал с ней. Извиняться мне не за что, наоборот, она воспринимает мое письмо как комплимент, выраженный оригинально и со вкусом. И что в будущем я обязательно повстречаю свою принцессу. И, может, добавила она, у неё будут более глубокие глаза, чем её.

Но самое любопытное было вот в чем — даже в моем семейном альбоме нет этой фото. Как она могла попасть к Лаяль? Длинной, похоже, была цепочка.. Что-то в горле пересохло.

— Попить у нас ничего нет? — спрашиваю Саида. Он молча протягивает бутылку с минеральной водой.

Штука в том, что у рыцаря образ нарисовался, модель соответствия, выкидывающая в реакторе стрежни замедлителя из активной зоны. Вот сам ли.. Казалось, что от этой женщины шел какой-то таинственный магнетизм. Однажды шел со школы мимо продуктового магазина и каким-то неведомым чувством догадался, что она в этот момент внутри. Зашел и это оказалось правдой. Она увидела меня и помахала рукой. Совсем как Лаяль тогда за столиком.. Интересная складывается из всех фактов мозаика, причем её рисунок исключает возможность случайных событий. Выходит, не случайно. Наверное, многое станет ясным, если добавить вторую большую часть файла — то, что может мне рассказать Лаяль. Она уже многое рассказала одним этим своим действием.

Сейчас, когда уже определены час и минута запуска, я вдруг понял, что совсем не боюсь неудачи. Волнуюсь? Да. Но сейчас уже нельзя остановить процесс. Либо пан, либо пропал. И на эти два случая у меня в чемодане две бутылки — шампанское и «Столичная».

«Враг моего врага — мой друг». Большие ракеты — это ещё и большая политика. Если сейчас все получится, мир не станет уже прежним. В конце концов, если не я, то другой. У истории нет ни единого шанса отклониться в сторону большую, чем статистическая погрешность.

Родина…

Да, не было ни минуты. Но даже во сне я не видел ни России, ни московского метро. А теперь вдруг вспомнил. Так всё далеко. Прошло только два года, а вон оно как обернулось. Наверное, на вопрос: «Как жизнь?», я бы сейчас ответил примерно так: «Жизнь сложилась совсем иначе, чем предполагал».

Глава 58

Гористая местность постепенно заканчивается. Дорога петляет меньше. Еще через час впереди показываются синие проблесковые маячки машин, припаркованных на обочине. Солдат показывает гаишной полосатой палкой остановиться, заглядывает в машину. Показываю ему удостоверение и водитель паркует машину рядом с уже подъехавшими участниками испытаний. Выхожу размять ноги, коротко здороваюсь с коллегами, стоящими плотной группой, с красными точками сигарет на уровне лиц. Ждем еще полчаса, пока подтягиваются остальные.

— Ну что, викинги? К бою готовы?

— Готовы, командир!

— Только дай-то Бог чтобы такие испытания испытаниями и остались.

— Успешно выстрелим — так и будет. Сам должен соображать.

Вот и последний прибыл. Быстро рассаживаемся и сворачиваем на проселок. Теперь до самого места только грунтовая дорога, почти незаметная в лиственной чаще. Ну вот, колонна останавливается. Мы идем к восьми осному тягачу с трубой ТПК на длинной платформе, который пригнали сюда несколько часов назад. В паре сотен метров расположены бетонные брустверы, за которыми стоят несколько грузовых крытых машин — связи и управления. Рядом с ними офицеры иранской армии, каждого по паре — пара полковников, пара генералов, да пара переводчиков.

Здороваемся. Интересуюсь, как связь с фрегатом. Полковник отвечает, что фрегат находится в заданном районе Атлантического океана и связь надежная. Ну всё, можно начинать.

— Ну, командуйте. Мы тут теперь так, наблюдатели.

Полковник кивает, смотрит на часы. До старта осталось совсем немного. Он поворачивается к группе солдат, сидящих в кузове грузовика и они сыплются вниз на землю.

Солдаты подбегают к комплексу и начинают стаскивать с тягача и длинной трубы транспортно-пускового контейнера защитную сетку и древесные ветки. Тягач заводится, выпустив в утренний воздух выхлоп сгоревшей солярки. Труба контейнера плавно поднимается в вертикальное положение. Мы сидим на расстоянии триста метров в бетонном укрытии, сооруженном здесь только несколько дней назад. И это укрытие, единственное, что отличает место старта от леса вокруг. От меня уже ничего не зависит, даже команду по рации начать отсчет дает вон тот полковник иранской армии.

Где-то далеко за океаном, в информационных центрах объединенной ПВО североамериканского континента NORAD сидят американские военные и ждут. Где-то высоко в космосе летит разведывательный спутник, только его электронные глаза сканируют совершенно другой район страны — установленный на стартовой площадке фальшивый макет ракеты, вокруг которого создается видимость суеты и подготовки к запуску. Там, в трехстах километрах от настоящего места старта десятки людей показывают миру спектакль. Тянут заправочные шланги, командные кабели, открывают на макете фальшивые лючки.

Наверное, ребята в NORAD подавятся гамбургерами от неожиданности, когда наша малышка выпрыгнет из пускового контейнера совсем в другом месте. Конечно, разведывательный спутник сразу направят на этот район, и когда окажется, что никакой пусковой здесь уже нет, то в Пентагоне начнется паника. Ведь в тот момент станет ясно, что в Иране появилась не просто новейшая баллистическая ракета дальнего радиуса действия, которую невозможно перехватить на начальном участке, а ракета на МОБИЛЬНОЙ пусковой платформе. Иранские леса не «зеленое море тайги», но попробуй, найди цель, спрятанную в зарослях. Да еще если она меняет свое положение. Так и вижу, как американские военные шишки бледнеют, поперхнувшись Кока-колой, стучат друг другу по спинам.

И в Цахале небось привели в боевую готовность ракетные перехватчики Хейц, сидят и ждут, изготовились. Жаль, они даже не знают, что перехватить им ничего не светит. Сегодня утром мир поймет, что перехватчики устарели. Только несколько часов назад, вчера в конце дня иранское командование официально уведомило главных геополитических игроков мировой шахматной доски о намерении произвести испытательный запуск. И у «мировой общественности» времени не остается даже «заявить решительный протест». Они заявят его сегодня в первой половине дня, когда всё это шоу уже закончится.

Сейчас тестовый сигнал от вертикально установленной пусковой передается по кабелю в большой грузовик — передвижной центр обработки и передачи данных. Полковник произносит в рацию короткую отрывистую команду на пуск, из чего я делаю вывод, что в грузовике загорелся зеленый огонек, а не красный, что сигнализирует о правильном прохождении сигнала.

Раздается трескучее шипение порохового аккумулятора давления и из пускового контейнера в желтом облаке парогаза показывается нос ракеты. Пара секунд и темная сигара подлетает на десяток метров, наклоняется в бок и из её кормы вниз с ревом ударяет огненный букет из семи стволов пламени. И я не дышу, пока она стремительно начинает уходить в рассветное небо. Раскаленные струи сгоревшего топлива снизу видны как стремительно тающий в вышине цветок с ослепительной бело синей серединкой и пятью круглыми желтыми лепестками. Я как вдохнул, так и держу в легких воздух. Даже когда через тридцать секунд отделяются пакетные ускорители и ревущая уже далеко в небе ракета выглядит одной яркой точкой, стремительно катящейся за горизонт. Еще минута, вот и её уже не видно. Перевожу взгляд на коллег. Никто не произносит ни слова, пока по экрану ползет кривая траектории. Оператор озвучивает происходящее на экранах вслух: «восемьдесят семь секунд, отделение ускорителя первой ступени. Сто сорок две секунды, отделение ускорителя второй ступени. Конец активного участка. Сто сорок пять секунд, отделение полезной нагрузки».

Ну вот и все, макет моноблочной боеголовки с измерительно-передающей аппаратурой теперь летит по баллистической траектории и повлиять на этот полет не может уже ничто. Этот блок не управляется на пассивном участке. Пока. Сейчас, даже если не попадем, главное уже понятно — изделие умеет летать. И это всем ясно, поэтому лица заметно расслаблены. Все ступени отработали без отказов, и остается только ждать минут пятнадцать, пока макет боеголовки совершает свободный полет на высоте несколько сотен километров. Полковник держит трубку спецсвязи у самого уха, лицо его словно «высечено из куска гранита». Наконец, когда я уже думал что время остановилось и эти пятнадцать минут не кончатся никогда, он опускает трубку и спокойно смотрит на нас.

— Ну?!! — не выдерживаю я, — Попали? Промазали? Что Вы молчите?!

И тут он расплывается в улыбке и произносит:

— Макет боевого блока упал в заданном квадрате!

И у меня вырывается крик, который по громкости может сравниться с ревом нашей ракеты, и еще я понимаю, что это: «Попали? Промазали?» кричал по-русски и полковник не мог меня понимать в тот момент. Достаю из портфеля шампанское, а водку выкидываю в ведро.

Мы все валим на воздух, и бежим к закопченной от дыма пусковой. Лейтенант в кабине, который запустил нашу малышку, сидит за рулем и курит через открытую дверь тягача. Солдаты обратно натягивают защитную сетку и восьми колесный транспортер не спеша удаляется по грунтовой дороге, плавно поворачивающей среди деревьев.

И все жмут друг другу руки, кто-то хлопает меня по плечу и поздравляет.

Я пью шампанское прямо из горла, лью его себе на голову и понимаю, что сегодня напьюсь. Напьюсь так, как умеют только в России, и буду петь что-то русское народное типа: «конь мой вороной». Ко мне подходит Ариф, у него слезы на глазах. Я понимаю, что ему пришлось чуть не тяжелее всех, когда началась вся эта чехарда с двигателями. Он произносит: «Они не зря погибли!», имея в виду тот взрыв на стенде, когда движок разнесло в клочья и эти трое сгорели за несколько секунд. Мы стоим под раскидистой кроной карагача, я, Ариф, еще несколько руководителей проектных подразделений, и решаем, где соберемся отпраздновать вхождение в элитарный клуб создателей современных БРДД. Хасан, который вместе с Димкой Артюховым вымучивал компоненты системы управления, предлагает собраться у его дяди, который, как оказывается, держит в Самане ресторанчик. Я задаю резонный вопрос: «А почем стоит посидеть хорошо и с водочкой?». Хасан обижается, что такой случай, он угощает, и платить не придется. Несмотря на ранний час он набирает на телефоне номер и звонит дяде. Положив трубку в карман, Хасан сообщает, что собраться получится самое раннее часам к двум. Согласуем еще несколько орг моментов — в каком прикиде, какова будет «винная карта». Всем весело и каждый предлагает свой вариант, один остроумнее другого. Я, например, предлагаю заявиться к дяде Хасана в китайских трехполосых трениках, специально коротких, чтобы было видно белые носки, всунутые в черные лакированные туфли и майке — алкашке, висящей на подмышках. А чтобы было больше символизма, пить предлагаю спирт, слитый с системы охлаждения ракеты. Решение оставить жен дома было единодушным, все хотят расслабиться и неча тут светский раут разводить. Конечно, ресторанчик дяди Хасана не столовая «Три коня» на метро Бауманская, и русская половина коллектива понимает, что если напиться до поросячьего визга, общественность просто не поймет. А мне лично так вообще после к жене ехать и совсем не хочется, чтобы Ариф притащил меня к крыльцу пьяного в люлипан, мечущего харчи направо и налево.

Набирается нас человек тридцать— сорок. Поедем так, как кто одет на данный момент — почти все в пиджаках, но больше половины без галстуков. Отмечаю, что эта половина почти исключительно из страны Советов.

Наконец, все рассаживаются по машинам, и колонна отправляется в обратный путь. Над лесом начинает вставать солнце и сквозь листву светит в окна машины. Шесть утра. Выезжаем с проселка на асфальтированную дорогу. Машина слегка покачивается на неровностях дороги, которая хотя в целом неплохая, но с немецкими автобанами имеет мало общего. Глаза мои начинают слипаться, сказывается усталость и грамм триста шампанского, попавшие таки в желудок, пока я обливался сладкой пеной как гонщик-победитель Формулы-1. Говорю водителю, что посплю до города и перебираюсь на заднее сиденье. Отрубаюсь практически сразу.

Глава 59

Большое желтое солнце висит над горной цепью вдали и прямая как стрела улица залита теплым светом. Маленькие, уютные домики прячутся за высокими крашенными в белый цвет каменными заборами. Зеленые кроны деревьев свешиваются через них своими ветвями из глубины дворов. Если идти прямо, то можно выйти за город, к горам, которые кажутся близкими, но идти к их белым вершинам можно много часов. На улице ни души, только иногда где-то слышен шум проезжающей машины.

— Сделай погромче!

— Я должна тебе рассказать..

— А я не требую ничего рассказывать. — прерываю я её в самом начале: Только если ты считаешь это необходимым.

— Да, считаю необходимым. Ты.. Максим, ты многого не знаешь обо мне. — Лаяль вздыхает и поворачивается ко мне. — И..я не знаю с чего начать.

«А ведь она совсем не уверена в моей реакции» — подумал я вдруг. Неужели она думает, что эта правда о нас — о ней, обо мне, которую она хочет сейчас мне сказать, может повлиять на мое к ней отношение? Поистине, когда тебе говорят: «люблю», далеко не факт, что имеется в виду именно это. Я где-то слышал, что в каком-то языке слово «любовь» имеет настолько много значений и оттенков, что для каждого состояния можно найти точно подходящее слово. Маленький принц Антуана Экзюпери говорил так: «Главного глазами не увидишь, зорко лишь сердце». Наверное, главного и словами не скажешь. Вот если бы сердце умело говорить. И чему верить мне сейчас, словам или сердцу? И чему верит она?

Лаяль держит руки на коленях и мнет край своего платья пальцами правой руки — волнуется.

— Значит, у нас впереди вечер откровений. — прерываю я паузу и разливаю вино по бокалам, — Давай, что ли, за откровенность.

Прозрачный звон хрусталя долго гуляет по краю бокала. Я поднимаю его напротив заходящего в окне солнца, и некоторое время смотрю, как солнечный свет преломляется на граненом рисунке.

— Лаяль, — произношу я, и слегка улыбаюсь, отпивая маленький глоток вина: — А ты начни сначала. С самого-самого начала. Может, так будет проще?

Она ставит свой бокал на край столика, не выпуская его тонкую ножку из своих пальцев.

— Сначала? Пусть будет так. Но тогда рассказ будет длинным. Сначала.. Сначала была война.. Была ночь, на улице стреляли из автоматов. Выстрелы звучали где-то далеко, но мне всё равно было страшно, и я не могла заснуть.

Мне было тогда десять лет. В комнату зашла мама и села рядом. И чтобы успокоить меня стала рассказывать мне сказку.

Лаяль перестала вертеть бокал в пальцах и подняла глаза на меня.

— Это была самая интересная сказка, которую я слышала в жизни. Я слушала и уже не замечала звуки выстрелов. Мама рассказывала, что далеко на севере находится могучая империя волшебников. В этой стране есть зима и белый снег падает прямо с неба, а реки в это время покрываются толстым льдом. И зима в этой стране длится полгода.

У волшебников, как рассказала мама, есть магический щит и меч. Поэтому никто не смеет напасть на эту империю, которая может отразить любой удар своим щитом и ответить мечом. И еще мама рассказала, что в этой далекой стране живет рыцарь, который знает секрет этого щита. И однажды я отправлюсь в эту страну и повстречаю этого рыцаря. Рыцарь полюбит меня и закроет своим щитом от любых бомб и выстрелов. Потом мама сказала, чтобы я спала. Потому что теперь мне нечего бояться.

Она вышла из комнаты, а я опять не могла заснуть. Но уже не потому, что было страшно. Я лежала в кровати и думала о далекой империи волшебников. В моем воображении возникали сказочные города и могучие великаны, большие горы из снега и льда. И загадочный рыцарь защитник. С той минуты он всегда был со мной, мой незримый хранитель. И я думала, что когда вырасту, обязательно встречу его. Мне было интересно, какой он, как выглядит. Какой у него конь, как он одет. Знаешь, я придумала кучу деталей. Только не могла представить себе его лицо, поэтому я решила — пусть на голове рыцаря будет шлем. Тогда я и не знала, что лицо рыцаря увижу совсем скоро. Через три года. У отца тогда были большие проблемы. Я совсем не знала какие, только иногда слышала разговоры родителей, что какие-то люди хотят убить папу.

Мне было тринадцать, когда к нам в гости приехал мамин брат, мой дядя Абдул. И дядя сказал мне, что сейчас я могу помочь своему папе, для этого надо совсем немного. Почти совсем ничего, нужно только пообещать сделать одну вещь. Причем не сейчас, а в будущем, когда я стану взрослая. Дядя сказал, что если я поеду в одну далекую страну, то повстречаю там человека, с которым надо будет познакомиться. А я уже знала такую страну, не знала только, как она называется. «И всё?» — спросила я. «Пока всё» — ответил дядя: «Потом я скажу тебе больше. А вот и этот человек» — и дядя дал мне фотографию: «Это снято в СССР».

На ней был ты, Максимус Цезарь. Так я увидела своего рыцаря без шлема.

«Демонстрация Ираном своей ракетной мощи идет в разрез с неоднократными заявлениями руководства этой страны об исключительно мирном характере национальной космической программы. Как сообщают официальные источники, новая иранская баллистическая ракета дальнего радиуса по ряду параметров превосходит лучшие зарубежные аналоги и представляет собой очень сложную цель для перехвата. Вот что заявил в этой связи американский госсекретарь». — диктор прерывает свой монолог и на экране появляется пузатый …… Он долго плачется об угрозе национальным интересам, при этом почему-то постоянно говорит от имени всего мирового сообщества, по типу: «В нашем лице все мировое сообщество решительно осуждает..» Потом еще министр обороны янки сотрясает воздух о не соответствии всего происходящего национальной оборонной доктрине. Он сидит за столом в студии, его галстук съехал на бок, лоб покрыт крупными каплями пота. Неважный вид, словом. Плохо выглядит штатовский министр обороны. Ещё бы, поставили мат гроссмейстеру в школьном шахматном клубе. Говорят, когда Советский Союз впервые испытал свое ядерное оружие, и об этом сообщили американскому президенту Трумену, то тот воскликнул: «Как могли эти варвары создать у себя такую сложную технологию?!» Ага, советские недочеловеки утерли тогда нос высшей расе, а мы.. Мы — всего лишь дети своих отцов. И яблоко от яблони недалеко падает, но всегда чуть дальше.

— Просто у меня есть своя половина правды о нас. Получается, что ты тоже не всё обо мне знаешь. Та фотография сделана в восемьдесят седьмом, во время воскресного отдыха за рекой. На фото нет одной женщины.

Я опять держу в пальцах это фото «Привет из восьмидесятых». Во взгляде мальчишки прямо таки светится ответственность за судьбы мира, не меньше. Из памяти вдруг всплывает забытое слово — «канадка», название самой популярной в то время прически для мальчиков. И я не был исключением, меня тоже всегда стригли «под канадку». Еще, помнится, был «полубокс». В пять лет он хотел стать водолазом, моделируя «подводье» в трехлитровых банках — лепя из пластилина рыбок и сажая их на палочках среди пучков травы, прилепленных к дну банки. Потом космонавтом. Но когда к третьему классу зрение немного подсело, и стало ясно, что карьера звездного капитана мальчишке не светит, в его жизни появилась она — Ракета. Но мог ли тогда этот пацан знать, куда эта мечта приведет, каким будет это будущее на самом деле?

— Вероятность того, что в будущем ты станешь заниматься ракетной темой серьезно, была очень высока. А еще аналитики психологи, изучив твое личное дело, сделали заключение, что ты сможешь находить очень неординарные технические решения. И не улыбайся! Тебе было только 12 лет, а личное дело уже было. И не на тебя одного. Да, мне нужно было тебя встретить и очаровать настолько, чтобы ты уже никуда от меня не делся. Это тонкое искусство — сделать так, чтобы мужчина даже не догадался о том, кто на самом деле охотник, а кто дичь. И я в тот вечер в клубе была на охоте. Но поверь мне, я охотилась на того, которого уже любила. А на следующий день, когда позвонила по телефону, который ты оставил, и мне сообщили, в какую переделку ты попал в ту ночь, то всё изменилось. И на утро к тебе в больницу я ехала уверенная в одном — с этого момента всё, что будет происходить между нами, не будет касаться никого, кроме нас. И что я сделаю всё так, как сама захочу, а не так, как мне кто-то скажет. Думаешь, я стала бы все это делать, если бы не была уверена, что ты хочешь того же?

— И что? Получилось?

— Это зависит от того, как ты мне сейчас ответишь. Теперь ты знаешь всё. Я бы очень хотела, чтобы ты поверил мне, но не могу тебя заставить. Я не должна была тебе всё это говорить. Вернее, не должна была ни в коем случае. Так что, решай теперь сам, что дальше. Сейчас твой ход, Максимус Цезарь.

Я перевожу глаза на телеэкран — внимание привлекла фраза: «У нас срочное сообщение». И далее: «Как только что стало известно из достоверных источников, сегодня ночью Иран произвел испытание ядерного оружия. Мощность взрыва составила приблизительно 50 килотонн»

— Шах и мат. — произношу я. Полтинник килотонн, вообще то, для ядерного боезаряда мощность почти предельная. Если выше, то это уже водородное оружие. Что ж, неплохо для первого раза.

— Что теперь будет, Максимус?

Она смотрит мне в глаза и ждет. За стеклом багровый сентябрьский закат полыхает над горами.

— Теперь все будет хорошо, хаяти.

«Девочка моя.. Ты как будто созналась мне в чем-то нехорошем, словно виновата передо мной. Да в чем ты можешь быть виновата?! В том, что действительно любишь меня? Или в том, что за тебя все заранее просчитали — твою жизнь, мою, нашу реакцию друг на друга и то, что я просто не мог пройти мимо а ты — сказать «нет»? Или, что не стала отговаривать, когда я садился в самолет два года назад? Ни ты, ни я, ни в чем не виноваты. Ни перед друг другом, ни перед остальным миром. А еще сейчас важно, что мы ничего никому уже не должны. Только друг другу. Ведь, если не ты, я бы не сделал все это»

Я всё молчу. Не потому, что нечего ей сказать. Как она не могла мне сказать, когда провожала меня сегодня ночью. То, что можно передать друг другу только из глаз в глаза. Это так просто — то, что чувствую сейчас, нельзя сказать словами. Разве только теми двумя, которые сказал ей только дважды. Тогда, когда примчался к ней той ночью, и когда ставили печати в паспорта. Таким образом, две ступени мы уже прошли и впереди третья. Последняя ли?

В этой комнате уже нет ракет, российского снега, ливанских кедров. Нет Пентагона и NORAD, нет флагов и паспортов, самолетов и белых прогулочных теплоходов. В этой комнате сейчас только двое — я и она. И вопрос — кто мы друг для друга.

Я сижу на стуле, откинувшись на спинку и любуюсь её силуэтом на фоне окна. Наверное, я не буду говорить ей эти два слова слишком часто, но сейчас как раз тот момент. Момент, когда я вдруг понял, что сейчас дома. Не потому, что в этой в принципе далекой от меня во всех смыслах стране. Не потому, что пейзаж за окошком напоминает мне место из детства, а просто потому, что мы вместе. Потому, что мы — экипаж.

Я встаю со стула и делаю шаг к ней. Только один шаг — и я прошел зону «А». Значит, для неё важно, что будет дальше. Несмотря на то, что mission completed.

Второй шаг — зона «Б». Её ладони лежат на подоконнике, распущенные волосы темной волной падают на плечи.

Зона «В» — я подхожу сзади и накрываю её ладонь своей. Я совсем не знаю, что будет с нами завтра и где. Почему-то мне кажется, что все будет хорошо. Где бы мы ни были.

«Г» — обнимаю её за плечи и слегка прижимаюсь своей щекой к её. Мы оба молчим и смотрим как солнце прячет свой багровый диск за вершинами горной цепи. Все погодные приметы говорят, что завтра будет холодно.

Она поворачивается и ждет ответа. Граница «Д» — словно опять мы на разных берегах и она снова ждет меня на своем — следующем.

И остался последний — «Е», рубеж невозвращения. Перед нами дорога жизни и у нас нет другого пути, кроме того, который нам предначертан. В мире не существует случайных вещей и всё происходит единственно возможным образом. Теперь я это знаю точно, и не хотел бы ничего изменить, зная, что это все равно не возможно. Говорю ей два слова..

И мне нет пути назад.