Безымянный Панк вытаращился на незваного гостя во все глаза и подумал, что последний косяк явно был лишним.

— Ты... Вы... — сдавленно проговорил он, отодвигаясь к стене и поджимая под себя ноги, — с-с В-вашего позволения, Вы кто такой? — от испуга и неожиданности в нем на короткое время пробудилась крепко спавшая до этого вежливость. — И ч-ч-то Вы тут д-делаете?

— Что вы тут дэлаити, что вы тут дэлаити, — передразнило его создание, плюхаясь в кресло и закидывая одну тощую ногу на другую. — Сижу, не видно что ли? Креатифф Аполлонович. Я. Прошу любить и жаловать.

Ну, чего уставился, — он сделал движение головой в сторону окончательно потерявшего всякое соображение панка, — садись давай за столик. Работать будем. Выпить у тебя не найдется?

— Извини, все выпил, — все еще не в силах отойти от первого потрясения, Безымянный Панк. — И курить тоже нечего. Сигареты вот только.

— Отлично, давай сигарету, у меня как раз свои закончились, — плотоядно оскалился Креатифф Аполлонович и потянулся навстречу протянутой ему пачке. Достав сигарету, он закурил и с блаженной миной откинулся на спинку кресла. — Вот так, прекрасно. Дешевые дурацкие сигареты, все как я люблю.

— Вы вообще как сюда попали? — немного осмелевший Безымянный Панк уселся в другое кресло, напротив того, в котором сидело создание, и, немного подумав, позволил себе тоже закурить. — Дверь я вроде запер, это я точно помню. Или не запер...?

Креатифф Аполлонович задумался, затушил полувыкуренную сигарету прямо о кофейный столик, поковырялся мизинцем у себя в ухе и заметил:

— Знаешь, для меня вообще-то никакие двери не проблема, не говоря уж об окнах. — Поймав удивленный взгляд Безымянного Панка, он быстро подался вперед и сказал:

— Поясняю. Я — вольный дух, где хочу, там и хожу, кому хочу, тому и являюсь, — впрочем, являюсь я как правило к тем, кто меня зовет. Понял теперь?

— Ничего не понял, — пожал плечами Панк. — Я же тебя вроде как не звал. Я вообще никого не приглашал к себе домой в последнее время. У меня приступ социофобии.

— Ну, со всеми бывает, — развел руками Креатифф Аполлонович. — Ты вот что. Сейчас клювом не щелкай, а слушай меня внимательно, — он наклонился к Безымянному Панку и заговорщическим шепотом затараторил: — Я, понимаешь, не просто так к тебе пришел, а по делу. Работать с тобой хочу. Творить, понимаешь. Ты же текста вроде неплохие пишешь, так. Про смерть там, про... кишки... да, вот это, про кишки, мне особенно понравилось, надо будет его доработать, — так вот, я что предложить хочу, — давай мы вместе будем текста писать, а там, глядишь, и прославимся, и денег кучу сделаем, а потом свалим куда-нибудь в Тихий Океан, на острова, и будем там оккультными науками заниматься. Ну, как тебе перспектива?

— Вполне... неплохо, — произнес слегка ошарашенный такой тирадой Безымянный Панк, — только вот... сомневаюсь что текста мои кто-то купит, уж слишком они нестандартные, даже для панка...

Креатифф Аполлонович расхихикался, вцепившись пальцами в подлокотники и запрокинув голову:

— Ну ты и чудааак! Ну ты и поооц. Да зачем тебе текста продавать? Мы сами музон мутить будем! Изобретем новое музыкальное направление... Ну, как тебе — он почти умоляюще посмотрел на Панка, — соглашайся, ну же. Я тебе мир покажу. Баб красивых достану. Самому-то мне ничего не надо. Все тебе.

— Ааа... все бы хорошо, вот только... — Безымянный Панк задумчиво уставился в потолок и поскреб небритый подбородок, — вот только чем мне за это все придется платить? Я хотел бы заранее обговорить условия договора, дабы...

— Ой, да ладно тебе, — создание переменило положение в кресле, подобрав под себя ножку, — думаешь, я как эти ребята из Департамента, за душу бессмертную работаю? Да далась она мне, твоя душа, как мертвому припарка. Я тебе дружить предлагаю. Серьезно.

— Ну и ну, — только и смог вымолвить Безымянный Панк.

— Так что, согласен? — Креатифф Аполлонович поднял брови и расширил глаза, словно ребенок, пытающийся что-то выклянчить, — ну соглашайся ты, я ж тебе дурного не сделаю. Я ж не черт, как сам видишь, я всего лишь свободный дух, где хочу, там и хожу, кому хочу, тому и подсобляю. Нуу?

— А, Бог с тобой! — недолго думая, воскликнул Безымянный Панк, не заметив, как перешел на "ты". Ему начинала нравится перспектива такой странной "дружбы". Что ни говори, но от нее он ничего не терял. — Дружить так дружить. Давай лапу... как тебя там? Креатифф какойтотамский....? А, к черту...

— Чуваааак, — радостно взвизжало создание, вскочило с кресла и повисло на вконец обалдевшем Безымянном Панке. — Ура, ура, ура. Ну хоть кто-то согласился! Теперь мы будем дружить! Мы будем дружить, правда? — Безымянный Панк молча покивал головой. — А теперь айда бухать! Айда бухать и трахать шлюх! Ин Вино Веритаааас!

...Позже, на заблеванном полу клозета в какой-то придорожной забегаловке, Креатифф Аполлонович извивался ужом, размазывая по лицу слезы и слюни, и, всхлипывая, рассказывал сидящему рядом с ним Безымянному Панку историю своей нелегкой жизни.

— Понимаешь, — гнусавил он, утирая нос подолом рваной зеленой майки, — меня папаша мой, Аполлон Зевсович, ну совсем не любил. Ни в грош не ставил, понимаешь. А тут еще мамка, пусть земля ей будет пухом, взяла да и продала меня, можно сказать, за пустяковину ублюдине одной, не к ночи она будь помянута. Красоты вечной ей, понимаешь ли, захотелось. Да только не знала она, что сыновней кровью расплачиваться нельзя, вот потом сама и сгнила заживо. А я... что я... один остался. Один-одинешенек. Никому не нужен, — тут он снова оглушительно втянул в себя сопли и утер нос, на этот раз пальцем, — никто не любит, всем насрать. Что мне сила моя, которую я от папаши в наследство получил? Ничего, пустой звук, хреновина одна. Я бы помер, если б мог, да только не умирается мне. Я же дух. Вот и развлекаюсь, как могу, чем могу...

— Но ты же можешь сделать что-то, чтобы так не было, — попытался подбодрить его Безымянный Панк. — Ты же можешь, скажем, обидчикам своим отомстить... ну или не знаю, начать жить нормально, не мучать себя так... творчеством, скажем, заниматься...

— Дурак ты, — покачал головой Креатифф и горько усмехнулся. Он больше не плакал, только время от времени остаточно всхлипывал. — Дурак. Думаешь, я творчеством не занимаюсь? Да еще как! Вот только кому оно, это творчество, нужно. Да и кому я сам нужен. Я даже самому себе уже опостылел, понимаешь?

Безымянный Панк задумался. Он не знал и не представлял, каково это — опротиветь даже самому себе. Да, в своих текстах он писал о подобных вещах, но это было лишь данью господствовавшей в те времена моде, — но никак не его собственными мыслями. Он посмотрел на своего нового друга. Тот уже не лежал на полу, а сидел, обхватив руками колени, и тусклый свет сортирной лампочки отражался в его больших, застывших глазах. На секунду Панку показалось, что он, похоже, знает ответ на мучающий странного духа вопрос — вот только озвучить его было бы, пожалуй, сложновато. Безымянный Панк встряхнулся, словно сбрасывая с себя оцепенение, поднялся на ноги и сказал все так же недвижно сидящему Креатиффу Аполлоновичу:

— Вставай, пойдем отсюда. Тут пол холодный. Простудишь жопу, я тебя лечить не буду.

Креатифф Аполлонович, кряхтя и скуля что-то себе под нос, нехотя поднялся и пошлепал за Панком к выходу из колзета, а затем и из забегаловки. Засиженные мухами часы над барной стойкой показывали пять утра. В раскрытые окна задувал свежий морской ветер.

Панк и Креатифф перебежали пустынную утреннюю трассу и спустились по дамбе к песчаному пляжу, первый — обычным шагом, а второй — неуклюже косолапя, вразвалочку, будто утка. Духа шатало из стороны в сторону, а его лицо побделнело и приобрело слегка зеленоватый оттенок. Панк посмотрел на него, и ему сделалось его жаль. Первоначальный страх перед странным созданием улетучился черт-те знает куда; на смену ему пришло нечто вроде зарождающейся привязанности. Жалость и желание позаботиться стали ее первыми признаками.

Они улеглись на песок и некоторое время молчали.

— Знаешь, — наконец промолвил Креатифф Аполлонович, осторожно покусывая грязный ноготь, — а я ведь не случайно к тебе пришел. Ты, сдается мне, что-то знаешь такое, чего не знаю я, вот только ты сам до этого еще не дошел. Человек же. Люди долго до всего доходят, увы. Не то, что духи.

— Мне и самому кажется, что знаю, — Панк в это время следил за волнами, то подползающими совсем близко к его ногам, то испуганно убегающими обратно в море. Иногда кажется. Кто ж его знает, как все дальше-то выйдет. Посмотрим.

Креатифф Аполлонович ничего не ответил, а лишь закрыл глаза и надвинул на лицо свою бесформенную шляпу. Донесшееся с его стороны через пару минут сопение изветило Панка о том, что его странный товарищ заснул.

***

Прошло несколько лет. Безымянный Панк больше не был Безымянным — теперь называли его не иначе, как Безумный Панк. Слава пришла к нему буквально через год после того, как они с Креатиффом Аполлоновичем записали свою первую песню. Теперь у нашего героя было все, чего он только мог пожелать — и деньги, и дом, и красавица жена, и хорошенькая дочка. Нельзя сказать, что богатство не доставляло ему удовольствия. Нет, напротив, он использовал все средства, данные ему, для того, чтобы как следует почувствовать вкус жизни, — только — вот беда, — жизнь с каждым днем становилась для него все безвкусней и все сильнее отдалялась от него.

Пару лет назад Безумный Панк пристрастился к химическим наркотикам, — вернее, пристрастился он, конечно, не сам, — Креатифф Аполлонович его подсадил ( и в

довершение подсел сам, мотивируя свой выбор тем, что психотропные вещества якобы "расширяют сознание".) Сознание-то, оно, конечно, расширялось — но лишь на время, а во время "сеансов" Безумный Панк порой видел такие вещи, от которых, привидься они ему в обычном кошмаре, в лучшем случае еще месяц страдал бы бессонницей.

Но, тем не менее, были у совместного творчества и положительные моменты. Во-первых это, разумеется, была слава. Во-вторых — деньги. В-третьих — то, что бывший Безымянный Панк, несмотря на то, что и первые, и вторая его изрядно подпортили, все равно пытался придать творениям, написанным в соавторстве с Креатиффом Аполлоновичем, некий позитивный смысл. Да, в основном его песни были о хождении по грани между Добром и Злом и муках выбора, — но, тем не менее, сам Панк считал, что чаша весов определенно склоняется в сторону Добра.

Креатифф Аполлонович безумно к нему привязался. Вернее, это скорее Панк привязался к своему товарищу, — когда тот по каким-то непонятным причинам долго отсутствовал, наш герой не находил себе места, курил, пил и бесцельно слонялся из угла в угол. В такие дни скрасить одиночество нашего героя могла только его жена. Они вдвоем либо напивались до бесчувствия, либо сутками не вылезали из постели, — правда, даже тогда Панк скорее изображал радость, нежели радовался по-настоящему.

Зато когда Креатифф Аполлонович к нему возвращался, жизнь становилась совершенно другой. Безумный Панк, соскучившись по своему другу, встречал его с распростертыми объятиями. Дух кидался к нему со всех ног, начинал бодаться, терся об него щекой, как кот, и временами даже тихонько мурлыкал от счастья. Панк рассеянно перебирал его спутанные рыжие волосы, не в состоянии до конца поверить в то, что — вот он, его друг, живой и невредимый (насколько живым могло позволить себе быть подобное ему существо), рядом с ним, прижимается к нему и кладет голову к нему на плечо, жмурясь, как маленький котенок. Нет, никакого подобия физического влечения ни тот, ни другой друг к другу не испытывали, да и не могли испытывать, — Духи вообще любят иначе, чем люди, но если случится им привязаться к человеку, то привязываются они навсегда. Потом, наплакавшись и наговорившись вдоволь, они вдвоем садились за стол и начинали работать.

Креатифф Аполлонович брал в руки гитару и начинал тихонько наигрывать на ней приходящую ему на ум мелодию, а Панк тем временем лихорадочно придумывал очередной текст о боли, смерти, насилии и неземном счастье. В такие моменты его восприятие было особенно обострено, и он мог в полной мере прочувствовать все, что писал. Как правило, для получения большего эффекта они вдвоем с Креатиффом Аполлоновичем занюхивали небольшую дозу героина, — по пол-чайной ложки на каждого. Правда, со временем дозу пришлось увеличить.

Креатифф Аполлонович мало рассказывал о своих странствиях. Как правило, он старался избегать таких разговоров. Безумный Панк старался не докучать своему другу ненужными расспросами, но видел, что после очередного длительного отсутствия тот становится беспокойным и черезчур раздражительным, а по ночам неспит, бродит по дому, вздыхает, перекладывает вещи с места на место и временами тихонько плачет, подвывая, словно раненая собака. Жена Безумного Панка, не умевшая видеть духов, из-за ночных похождений Креатиффа Аполлоновича начала думать, что в доме завелся полтергейст, который дурно влияет на психическое здоровье ее мужа, и принялась обращаться к различным магам, экзорцистам и охотникам за привидениями, дабы те либо утихомирили беспокойного духа, либо изгнали его из дома совсем.

Разумеется, ни у первых, ни у вторых, ни у третьих ничего не вышло, а "полтергейст" никуда не делся и так и продолжал бродить по дому ночами, плача и вздыхая.

— Надо переехать из этого дома, — сказала Безумному Панку его жена, когда они как-то раз сидели в их большой столовой и завтракали. — Мне боязно за нашу дочку. Если мы и дальше будем тут жить... что с нею будет? Кем она вырастет?

— Спокойно, дорогая, — ответил Безумный Панк, украдкой наблюдая за тем, как Креатифф Аполлонович, стоя прямо за спиною его жены, опустошает пакет с шоколадным молоком. — Ну, подумаешь, полтергейст. По мне так он совершенно безвреден...

— Ну да, — раздраженно пробурчала жена, — конечно же, безвреден, безобиден да и вообще — просто душка.. До поры до времени А если он убьет кого-нибудь из нас? Ты об этом не подумал?

— Не подумал, — пожал плечами Панк. — Да и чего тут думать...? Мне вообще кажется, что все эти вздохи-шорохи — не больше, чем плод нашего с тобою воображения. Дом-то старый. Мало ли, что может показаться...

— Угу, — сказала жена, подложив себе на тарелку консервированного горошку. Креатифф Аполлонович тем временем стащил у нее из-под носа стакан с апельсиновым соком и выпил его, а пустой стакан поставил на стол. Потянувшись за стаканом, жена Безумного Панка обнаружила, что он пуст, и сделала удивленные глаза: — Где же сок? Только что же был тут, а теперь...

— Ты сама его и выпила, и ничего не заметила, — устало отозвался Безумный Панк. — Мне кажется, что и тебе, и мне стоит завязывать с алкоголем и веществами. И к психиару обратиться. Желательно хорошему. А то вся эта канитель с полтергейстами может плохо закончиться.

Жена слегка опешила, вытаращила густо накрашенные глаза и открыла рот, пытаясь что-то сказать, но Панк уже вышел из-за стола и направился к двери, ведущей в сад. Выйдя в сад, он уселся на скамейку и задумался. Выползший следом Креатифф Аполлонович уселся рядом с ним, но не сказал ни слова. Так они сидели некоторое время, не разговаривая друг с другом, а потом дух проронил:

— Что ж, беда, — встал со скамейки и направился к дому. Панк еще долго сидел на скамейке, обхватив голову руками.

"А что, если — в ужасе думал он, — я окажусь прав? Вдруг мой дорогой друг, к которому я успел так привязаться — всего лишь плод моей больной фантазии, галлюцинация, — или, что еще того хуже, у меня раздвоение личности? Ну ведь так не бывает; не бывает такого, чтобы духи просто так, от нечего делать, приходили к человеку и помогали ему ни за что! Просто за дружбу! Нет. Надо с этим разобраться. Сегодня же ночью я прослежу, куда этот перец пойдет, а там..."

В общем, наш герой настроился во что бы то ни стало вывести своего товарища на чистую воду. Что он и сделал этой же ночью.

Обычно Креатифф Аполлонович уходил путешествовать под утро, когда все в доме, в том числе и Безумный Панк, крепко спали и не могли за ним проследить. Правда, пару раз Панк просыпался и видел, как его друг тихонечко крадется к выходу из кабинета, а затем бесшумно закрывает за собою дверь, — но тогда он не придавал этому особого значения. Однако, сейчас ему предстояло дождаться утра, притворившись спящим, а затем на цыпочках, тихонько, выйти следом за Креатиффом Аполлоновичем и, стараясь не шуметь, проследовать за ним и посмотреть, куда же он пойдет. Почему-то Безумный Панк чувствовал, что его друг уйдет снова именно сегодня, и поэтому решил не терять времени даром.

И, надо сказать, у него все получилось. Креатифф Аполлонович, по счастью, не заметил его, потому что торопился, и наш герой увидел, как он идет по коридору, на цыпочках спускается по лестнице в гостиную и подходит к большому антикварному зеркалу, висящему на одной из ее стен. Протянув руку, Креатифф Аполлонович коснулся его стекла — и — о чудо! оно дрогнуло под его пальцами, подобно воде, а мгновение спустя дух и сам погрузился в зеркало, словно в наполненную до краев ванну, и — исчез.

Взбудораженный Панк пулей слетел вниз, скрипя ступенями, подбежал к зеркалу и остановился перед ним, как вкопанный, пожирая глазами свое отражение. Подумать только! Так вот куда все время уходил его странный приятель! Наш герой, весь трясясь от нахлынувшего возбуждения, осторожно дохнул на стекло — и увидел, как по нему прошла чуть заметная рябь. На секунду он замешкался, раздумывая. Ему вдруг показалось, что он делает что-то неправильное, что туда, куда он собирается отправиться следом за своим товарищем, соваться вообще не следует. Однако, Безумный Панк быстро отбросил эти мысли прочь и, набрав в легкие побольше воздуху, зажмурился и нырнул в зеркало, словно в пруд.

Холодная субстанция, похожая на воду, обступила его со всех сторон, а когда он вынырнул из нее и открыл глаза, то обнаружил, что находится в своей собственной гостиной — только теперь все предметы в ней были повернуты в другую сторону. Безумный Панк почесал в затылке и усмехнулся. " Надо же, — подумал он, — почти как у Льюиса Кэррола в его "Алисе". Осмотревшись кругом, наш герой начал ходить по комнате и трогать вещи, исследуя их, — но ничего необычного не заметил, и уже собрался было отправиться дальше, как вдруг странный звук за его спиной привлек его внимание.

Звук был не похож ни на что, слышанное им ранее. Он одновременно напомнил ему и невнятное бормотание, и бульканье, и шорох, и рвоту, и какой-то непонятный свист. Безумный Панк обернулся, — и ничего не увидел. Однако пару мгновений спустя звук повторился снова, а еще через мгновение какая-то неведомая сила обрушилась на него, подмяв его под себя, и тот почувствовал, что не может ни дохнуть, ни шевельнуться, ни — о ужас! — даже подумать!

Это была абсолютная, едкая пустота, вакуум, заполняющий его сознание изнутри и, подобно волне, вымывающий все, — чувства, эмоции, ощущения и разум. Безумный Панк сделал попытку вырваться — но неведомая мерзость крепко вцепилась в него, продолжая вливаться в его душу, словно в пустой сосуд, и одновременно погружать его в себя, растворяя. В какой-то момент Безумному Панку показалось, что в нем не осталось уже ничего, — но внезапно воспоминание, последнее воспоминание, оставшееся в нем нетронутым, промелькнуло в его угасающем разуме, и наш герой, внезапно обнаруживший, что может — о чудо! — разговаривать — заплетающимся языком начал выводить:

— Отче наш, иже еси...

В гостиную вбежал Креатифф Аполлонович. Увидев, что творится с его другом, он подскочил к нему, и, упав на колени рядом с ним и схватив его за плечи, завопил:

— Нет, нет, нет, прошу тебя, только не это! Эй, ты! — он посмотрел наверх, обращясь к неведомому ничто, терзающему Безумного Панка. — Ты, дрянь! Забирай меня вместо него, ты слышишь?! Я сдаюсь! Я сдаюсь, я не хочу больше бороться с тобой, забирай меня, ешь с потрохами уже наконец! Забирай! Только оставь ему жизнь! Оставь ему жизнь, пожалуйста! Я умоляю тебя!

Однако, в следующую секунду он осекся, так как услышал, что Безумный Панк что-то едва слышно бормочет. Прислушавшись, Креатифф Аполлонович сумел различить следующие слова:

— Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли.

— Ты жив! — взвизгнул Креатифф Аполлонович, однако, Панк никак не отреагировал на его слова, а лишь продолжил:

— Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение,но избави нас от лукаваго. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.

Креатифф Аполлонович попытался повторить молитву вслед за ним, но вместо молитвы у него получилось только какое-то нечленораздельное бульканье, в котором время от времени можно было различить отдельные слова. Его всего трясло — не то от страха, не то от чего-то еще. В конце концов, он не выдержал такого напряжения и попросту зарыдал:

— О Боже, бедный мой друг, кажется, я сошел с ума! Кажется, мы оба сошли с ума! Пойдем отсюда, пойдем скорее!

Но Безумный Панк лежал молча и не двигался. Креатифф Аполлонович уже намеревался заорать во всю глотку от нахлынувшей на него тоски, — как внезапно его товарищ открыл глаза и внимательно посмотрел на него, а спустя секунду промолвил:

— Оно ушло.

И снова закрыл глаза.

— Пойдем, пойдем, — дух принялся тормошить его, заставляя встать. — Пойдем скорее, а не то оно вернется.

Безумный Панк с трудом поднялся на ноги и, влекомый Креатиффом Аполлоновичем, последовал за ним к выходу из зазеркалья.

Выйдя на волю, они сразу же разбили зеркало, а сами забаррикадировались в дальней комнате, зажгли уйму свечей и сидели там тихо, как мыши, опасаясь разговаривать, пока не пришло утро. Когда первый слонечный луч пробрался в комнату сквозь щелку в шторах, Безумный Панк встряхнул волосами, протер глаза и облегченно вздохнул.

— Что она показывала тебе...? — спросил у него сидевший рядом Креатифф Аполлонович. Безумный Панк в ответ только замотал головой. Дух подполз к нему поближе и обнял его.

— Бедный мой братишка, — всхлипнул он, уткнувшись носом в его волосы. — Я во всем виноват. Я должен был тебя предупредить. Я должен был сказать тебе, куда и зачем я хожу, чтобы у тебя не возникло вопросов. Дурак я, дурак. Кретин несчастный, что же я наделал!

— Не вини себя, — тихо отозвался Безумный Панк. — Ты тут ни в чем не виноват. Даже твоя мать, продавшая тебя этой твари, не виновата ни в чем. Это ведь была, она, да? Та самая "ублюдина", про которую ты мне порой говорил?

Креатифф Аполлонович выдавил из себя судорожное: "Угу", и Панк продолжил:

— Впрочем, я сомневаюсь, что ее возможно назвать тварью... и что это она... это... это нечто не отсюда... оно не отсюда... и я не думаю, что оно вообще откуда-то. Не вини себя, слышишь? — он крепко стиснул запястье своего друга и посмотрел тому в глаза. Креатифф Аполлонович заскулил и уткнулся к нему в плечо, содрогаясь от рыданий.

— В тот момент, — Безумный Панк осторожно взъерошил ему волосы, — в тот момент, когда мне показалось, что из меня уже высосало все, что возможно, я внезапно вспомнил. Вспомнил, как я молился в детстве. Как мама учила меня моей первой молитве, когда мы сидели на диване в нашей маленькой гостиной, и я все время отвлекался на что-то, а она хмурилась и легонько шлепала меня по руке, и заставляла меня повторять за нею слова. Тогда я не думал, что это все мне когда-нибудь пригодится...

— Скажи мне, — Креатифф Аполлонович поднял на него полные слез глаза, и Безумный Панк только сейчас заметил, что они у него светло-зеленые, словно молодая листва, подсвеченная солнцем. — Скажи мне, как... как вы, люди... где ты научился так верить, братишка? Так искренне. так горячо верить? Почему я так не могу? Почему?!

— Я не знаю, — Безумный Панк пожал плечами и растерянно улыбнулся. — Но мне кажется, рано или поздно ты обязательно научишься.

Немного помолчав, он добавил:

— Знаешь, а порой я скучаю по тому времени, когда я был еще Безымянным, а не Безумным. И кажется, теперь я понял, что это значит — "опротиветь самому себе". Боже мой, чувак, как ты только выносишь это?!

***

После того случая Безумный, некогда Безымянный, Панк прожил недолго. Не прошло и месяца, как он засрелился у себя в саду. В своей предсмертной записке он сообщил то, что обычно сообщают в предсмертных записках, сославшись на усталость от жизни и от людей. Двенадцать его поклонников покончили с собой следом за ним, и все гадали, почему же он решился на столь ужасный шаг. В убийстве заподозрили даже жену Безумного Панка, которая после смерти мужа беспробудно пила, — однако, подобная версия его гибели не нашла себе подтверждения, и вскоре несчастную женщину оставили в покое.

Истинную причину смерти Безумного Панка знал лишь его друг, Креатифф Аполлонович. Он был рядом с ним в тот момент, когда тот совершил самоубийство.

— Прошу тебя, братишка, не делай этого, — выл он, кусая пальцы. Безумный Панк был непреклонен.

— Я устал от жизни, понимаешь, — ответил он. — Я всего лишь человек. Слабый человек. Небольшая доза того яда, который ты принимаешь каждый день, оказалась гибельной для меня. Я больше не смогу жить. Единственное, на что я могу надеяться — так это на то, что Отец мой примет меня и простит мне мой грех.

— Он не примет тебя, он вышвырнет тебя обратно, как все время вышвыривал меня, — плакал Креатифф Аполлонович, размазывая сопли по лицу. — Пожалуйста, не делай этого. Я прошу тебя. Я умоляю. Я останусь совсем один, у меня никого не будет. Никто не будет любить меня так, как любил меня ты. Пожалуйста.

— Брат мой, — вздохнул Безумный Панк, — утешься и отпусти меня с миром. Да, я знаю, что тебе придется трудно. Но вот увидишь — я доберусь до нашего Отца, я обязательно разыщу его там, на небесах, и попрошу у него, чтобы он помог тебе. А я уверен, что он поможет. Ты только сам поверь.

— Я не могу, я не могу поверить, — простонал Креатифф Аполлонович, опускаясь на колени и стаскивая с головы шляпу. — Бездна идет за мной по пятам. Я совершил столько грехов, что она, боюсь, не оставит меня в покое даже на небесах. А если ты сейчас умрешь, то твоя смерть будет на моей совести.

— Не будет, — печально улыбнулся Безумный, а некогда Безымянный, Панк и приставил пистолет к виску. — Прощай, брат.

— Нет! — закричал Креатифф Аполлонович и, мгновенно поднявшись на ноги, опрометью рванулся к своему другу — но было уже поздно. Безумный Панк лежал на земле ничком, и струйка крови вытекала из его простреленного виска.

— Нет, нет, нет, нет... — несчастный, осиротевший дух вцепился пальцами в волосы и, запрокинув лицо кверху, завыл.

Никто не знает, куда он девался потом, но поговаривают, что Креатифф Аполлонович якобы пришел на землю в облике простого смертного, и теперь живет среди нас инкогнито, пишет себе песни и рисует странные картинки. О своем друге, Безумном, вернее, Безымянном, Панке, он не забывает ни на секунду и постоянно, как только выпадает свободная минутка, слушает его песни. Креатифф Аполлонович помнит о том, зачем он пришел на землю, и искренне надеется на то, что в один прекрасный день он все-таки научится верить — верить так, как верил его названный брат, спасший и его, и себя из лап самой Смерти, а затем отправившийся на Небеса, единственный человек, полюбивший его таким, какой он есть, и, пожалуй, единственный человек, которого полюбил он сам.

Так пожелаем же ему удачи в его нелегком пути.