Что происходит с героями после того, как нажата кнопка delete?

— Привет, Алексей, как всегда, за две минуты до начала рабочего дня?

— Да… как всегда. Привет, Николь.

Ну, вот я и на работе. Не могу сказать, что мне очень нравится то, чем я занимаюсь, но кто-то же должен это делать. Так я повторяю себе почти каждое утро. Честно говоря, всё ещё мечтаю быть юристом, но, если по правде, то больше нужен здесь. Просто моя работа бесперспективна, что толку вымакивать воду, когда прорвало трубу, этим можно заниматься до бесконечности.

А если ты врач, то сложно спрыгнуть с этого поезда и повернуть на другую колею. За тобой горьким шлейфом всегда будет тянуться чувство вины, и мысли о тех, кому бы ты мог помочь, не оставят тебя, чем бы ты ни занялся.

Поднимаюсь в кабинет, беру со стола свежие карточки, заботливо определённые туда ассистентами.

Ну, что там у нас сегодня? Две девушки с перерезанными венами, парень, которого соскребли с асфальта и мужчина, расстрелянный бандитами. Всё, как обычно.

Просматриваю листики на предмет штампика «неоправданная жестокость подтверждена». Это обязательно, как-то пару лет назад проглядел, начал реабилитацию, а после оказалось, что пациента ко мне направила медсестра в обход комиссии, по личным мотивам, так сказать. Конечно, всё выяснилось, пациента убивать обратно, естественно, не стали, но нервов мне попортили изрядно, с тех пор проверяю.

Что ж для разминки начну с суицидников, там, обычно, ничего сложного не бывает. Захожу в палату безымянной девушки. Безымянной, потому что незачем давать имя той, кого собираешься убить через полчаса-час. Арика уже там. Сидит рядом на стульчике и вовсю живописует вновь вернувшейся прелести её будущей жизни.

Арика — это благословение нашего отдела, без неё вся реабилитация накрылась бы медным тазом. Я-то, конечно, чиню их всех, но воли к жизни во мне ни на грамм, я — тот ещё мрачный тип. А вот Арика пробудит веру в лучшее у кого угодно. У неё редкое психическое… тьфу, политкорректность, особенность психики, в общем. Называется «короткая эмоциональная память». Девочка наша влюбляется во всех кого видит, ну, точнее, с кем установит контакт, неважно, хоть зрительный, хоть словесный. По-настоящему влюбляется, сильно, искренне. Вот только, когда не видит, то и не любит. Те, кто не попал в её поле зрения в эту минуту, безразличны, она помнит о своих чувствах, но больше не испытывает их. Пока снова не увидит. На практике это оборачивается тем, что она не держит слово, ведь пообещав что-то одному человеку, она забывает, что это было для неё важно, потому что в следующий час она уже любит другого. Измены… Ну, и так далее по списку, то все деньги отдала проходимцу, то ещё что-нибудь. Правда, после многочисленных курсов психотерапии она научилась себя контролировать, повысила порог эмоциональности. В смысле, чтоб влюбиться ей нужно, хотя бы четверть часа провести с человеком, а не как раньше, когда одного взгляда в очереди перед кассой было достаточно.

Так о чём это я. Ах да, конечно, реабилитация пациентов заметно ускоряется, когда с ними работает Арика. Ведь когда тебя так сильно и искренне любят, причем, просто так, гораздо легче поверить, что жизнь налаживается.

Итак, жертва № 1. Внимательно читаю записи в карточке. После воскрешения прошло два часа, отклонений при процедуре не было, эмоциональное состояние по шкале Стейтера — 3 балла. Ну, это не так плохо, значит, перед тем как убить, её долго не мучили. Вот когда 7-8, тут уж надо попотеть. Что там ещё, причина смерти — несчастная любовь, подробности в приложении. Ясен пень, «несчастная любовь», ещё есть «меня никто не понимает», «этот мир так жесток», ну и так далее.

Смотрю на девушку, лицо бледное, глаза красные, взгляд отсутствующий, зачем-то убрала волосы под платок. Осторожно кладу руку Арике на плечо, пара секунд, дольше нельзя. Она встаёт и, подмигнув пациентке, выходит из палаты. Присаживаюсь на освободившийся стул.

— Я — твой врач на ближайший месяц, меня зовут Алексей.

Пациентка даже не поворачивает голову в мою сторону.

— У меня нет имени.

— Да, я знаю. Ничего, это дело поправимое, как бы тебе хотелось, чтобы тебя звали? С ответом можешь не торопиться, в этом шкафу есть книги с различными именами, а в общем реабилитационном зале — компьютер, там можно сгенерировать случайный набор букв, если захочешь, чтобы твоё имя ничего не обозначало.

Нет ответа.

— Жалобы? Пожелания?

Тишина.

— Скоро придёт твоя соседка по палате, она уже почти совсем поправилась, сможете пообщаться.

Молчание.

Чёрт, и почему я должен с ними встречаться так быстро после процедуры? Ни я им не нужен, ни они мне. Пусть приходят психологи, для моей работы ещё совсем-совсем не время. Но люди, определяющие порядок, считают, что я должен присутствовать при всех мало-мальски эмоциональных событиях, в том числе и созерцать классическую апатию.

Ладно. Ухожу. Также на автопилоте знакомлюсь с остальными сегодняшними «воскрешенцами». Думаете, что я жесток и бессердечен? Я просто привык. Это моя работа. Каждый день одинаков, их лица не остаются в моей памяти, их глаза не западают ко мне в душу, они просто повторяют мою судьбу. В разных вариациях, но суть всё равно одна.

Это мир неудачников.

Мы — придуманные голографические декорации, призванные дополнять канву повествования.

Мы — второстепенные литературные отбросы, которых пустили в расход.

Главные герои, те, кому повезло больше, живут в соседнем мире, там, где всё хорошо, там, где «happy end», там, где «жили они долго и счастливо», там, где исполнились их желания, все сюжетные линии сошлись в одну точку, а катарсис истории даровал свободу, а не смерть.

Нет, нас, конечно, оживляют не всех. Причинно-следственную связь не отменяли ни в одном из миров. Существует комиссия, которая долго и нудно разбирает каждое произведение, определяя, допустил ли автор жестокость по отношению к герою, обусловлено ли это сюжетом, не перегнул ли палку ради красного словца, ради эффектной сцены, ради лишних штрихов к образу главного неприкосновенного героя.

И после того, как решение принято, и персонажу повезло, его отправляют к нам на оживление.

А потом уже к делу приступаю я.

Я, по сути, самый главный человек в этой больнице, ведь толку воскрешать кого-то, если есть нерушимая запись о том, что он мёртв. Эта запись висит дамокловым мечом над несчастной жертвой весь, так называемый, период реабилитации. По истечении месяца, меч исчезнет вместе со своей незадачливой жертвой, если мне не удастся закрепить пациента.

Как я это делаю? Я переписываю их судьбу. Не думайте, что это легко, так же сложно, как ткани тела принимают инородный орган, так же история настороженно принимает чужие вкрапления. Нужно максимально вжиться в текст, нужно филигранно уловить стиль, нужно видеть глазами автора, слышать его ушами и думать его мыслями, только тогда можно поймать за хвост ту волну, которая двигала его руки, выписывающие судьбу воскрешённого персонажа.

Просто, я — идеальное зеркало. Художник, в голове которого не рождаются новые идеи, но который великолепно владеет техникой, рисует репродукции. Музыкант — становится исполнителем. А вот для писателей не предусмотрено такой ниши, разве что стать «литературным негром» для кого-то, в чьём пере есть талант…

Проблема в том, что я такой здесь один, поэтому буду в этой больнице всегда.

Не жалуюсь, просто констатирую.

Обход закончен, новички меня увидели, побеседовал с ожидающими, посмотрел записи психологов — откатал обязательную программу.

Сегодня по плану Лия, у неё через неделю должна быть операция.

Захожу в свой кабинет, который не закрывается никогда, кроме как по одной-единственной причине — моей готовности писать.

Сажусь за стол, поднимаю крышку ноутбука, заношу пальцы над клавиатурой и приступаю к сотворению новой судьбы…

Продолжение следует...