В тот год из моря выкидывались киты, птицы бросались с неба, а люди из окон. А она в это самое время была счастлива. Нет, смерть этих несчастных тоже не имела отношения к ее радости, просто так совпало. Тогда же больше миллиарда человек по всему миру стали жертвами очередной войны, но и не в этом была причина ее счастья. Оно было беспричинным, как свет, темнота и их взаимозаменяемость. На западе бы эту девочку называли « литл-хепибич», на востоке счастливой маленькой сучкой. И хотя казалось, что разницы в этих словах никакой, она все же есть. Именно поэтому, она была скорее «литл-хепибич», чем счастливой маленькой сучкой. Эта девочка любила людей, алкоголь и закаты, рассветы, собаки и наркотики ей тоже нравились. Как-то у нее даже был пес, и она даже дала ему какое-то имя. Но эту псину сбила машина, «литл-хепибич» вспомнила, что любит людей гораздо больше. Эта мысль посетила её, когда она выжигала сквозные дыры в связанном по рукам и ногам водителе, так неудачно переехавшем ее Собачку. В руке она держала банку серной кислоты, из которой методично капало на человека, которого она, как я уже говорил, любила гораздо больше, нежели собак. Пожалуй, ей даже было его жаль, когда на него падали посылаемые ею капли, он так неистово кричал, что «хепибич» мог сделать из него второго Лучано Павароти …ей очень нравился голос первого, и она была совсем не против второго. Даже хор Павароти был бы воспринят ей на ура, но ей было жаль... Но не вид его съёживающейся кожи и разъедаемого мяса не расстраивал её, впрочем, как и не радовал. Главное для нее было то, чтобы в собачьем раю ее песику было хорошо, а для этого, почему-то решила она, нужно обязательно найти сбившего его водителя и долго жечь его кислотой. Думая об этом, она была счастлива. Разыскивая водителя, она продолжала быть счастливой. И прожигая его насквозь, продолжала быть счастливой. Она бы могла это не делать, быть по-прежнему счастливой, но предпочла сделать и стать, я не знаю, еще счастливее. К тому же, по сути, дело тут было даже не в ее бедном, прилипшем к асфальту песике. Нет, в нем, конечно, тоже, просто он стал скорее ускорителем того, что и так должно было случиться. Счастливая маленькая девочка превратилась в сучку, и не в какую— то там злобную или пафосную, как это обычно бывает, она стала счастливой сучкой, а это, согласитесь, редкость. В этом мире, насквозь пропитанном бредом и нелепостью, сучки, безусловно, встречаются, но счастливых — раз-два и обчелся. А точнее — раз, и расчет кончился, потому что счастливая, маленькая сучка только одна, и вся эта книга посвящена исключительно ей, безумной, забавной девочке, которая улыбается так, что, засранцы становятся счастливыми.

В один из дней, когда она торговала безумно вкусным мороженым на берегу невероятно теплого моря, к ней подошел мальчик лет восьми, и, протянув смятую пятидесяти рублевую бумажку, попросил два шарика: фисташковый и шоколадный, она же бесплатно положила ему еще и апельсиновый. «Литл-хепибич» почему то было совершенно ясно, что перед ней архангел Михаил. А почему она решила, что он любит апельсиновое мороженное так же, как фисташковое с шоколадным кремом, это уж одному богу известно. Он, кстати, предпочитает вишневое. А дьявол любит, спрятавшись рядом с лотком, нападать на других ребят и забирать их мороженое. Довольно часто у него это получается, он выше других и никогда не дерётся честно. Ему нравится любое мороженое, которое достается бесплатно. Но когда он все-таки его покупает, то тоже предпочитает вишневое. В другой день она плавала в море, периодически чувствуя себя рыбой, опускалась на его дно, рассматривая через очки настоящих рыбок, не менее настоящих. Водоросли и все прочее тоже такое же настоящее. Синие рыбки были отксерокопированными реинкарнациями Буды «Хепибич», это я поняла, когда увидела их застывающими в позе Братиславы. Водоросли были Ганашей или по крайней мере его хоботом, но так как хоботы не живут отдельно, то было ясно, что водоросли Ганаши, а кромка воды была Шивой, потому что только за кромкой начиналось небо. Большой краб с икрой на брюхе сказочно прекрасная дева Мария со своим вот вылупившимся потомством. Все это была ясно маленькой девочке, которая при этом была очень большой сучкой, так же ей было понятно, что Ганеша может запросто стать крабом, а Дева Мария Небом. Ей как возможно никому больше стало ясно, что все это настолько взаимозаменяемо, что даже она могла бы при случае стать Буддой. Другое дело, что ей совсем не хотелось разрывать цепочку своих перерождений. И уж тем более достигать нирваны, хотя Курт ей нравился. В ее комнате когда-то даже висел плакат с его изображением. А ее ущемленные песнопевцы, с надкусанными яблочками, то и дело радовали девочку его песнями. Это ее очень забавляло: человека вроде бы нет, а его голос есть. Это навело ее на мысль, что звук бессмертен, и самого бессмертия можно достигнуть, лишь уподобившись звуку. Литься вокруг, заплывать в уши, вытекать слезами из глаз…

Ей хотелось стать звуком, с тем условием, что она останется собой. Будет такой же красивой молодой, но при этом еще станет вечной. Зачем ей это нужно она и сама не знала просто быть некогда не умирающей сучкой гораздо интересней, чем смертной. Поэтому когда началась та самая война она полностью уверенная в собственном бессмертии, записалась добровольцем на фронт. Поначалу брать ее не хотели, но потом когда в этой мясорубки погибли почти все мужчины ее все— таки записали санитаркой. Это было так: толстый наглый подполковник сидел в кожаном кресле и мерил ее презрительным взглядом. Разомкнув жирные, полные презрения ко всему губы он сказал.

-Сейчас все хотят на войну, там кормят.

Он затрясся в приступе неудержимого хохота. «Литл-хепибич», понимая, что именно от этого ушлепка зависит: возьмут ее на войну или нет. Не стало ничего говорить о том, что он наверняка тоже не голодает. Вместо этого она сказала. Что безумно любит свою страну и хочет помогать пострадавшим в битвах гражданам. На самом деле ей было абсолютно плевать на свою страну, да и на все другие тоже. Ей было искренне непонятно, почему ее планета на политических картах раскрашена столькими цветами. Она бывала в этих странах, и они вовсе не такие, стран одного цвета просто на просто не бывает, ей то это было совершенно ясно, а вот остальным не особо. Видимо поэтому они так любили кидать друг на друга бомбы. Это все из за цвета думала хепибич, и когда она это поняла ей захотелось стать цветом, каким она еще не решила: может быть красным или зеленым, но точно не фиолетовым. А еще лучше было бы быть звуком и цветом одновременно сверкать и звучать и быть великолепной. Примерно такими были ее мысли, когда она садилась в грузовик, которой должен был отвезти ее и других, вновь испечённых медиков туда где нужны их еле-еле развитые медицинские навыки. Хепибич научили перевязывать раны и останавливать кровотечение на этом ее медицинское образование закончилось. Фронту нужны были медики: обучать же их не совсем не уместное дело. Ведь мух в тот год расплодилось столько, что радиолокационные станции не редко принимали их жужжащие тучи за неопознанные летающие объекты. А с ними в то лето разговор был короткий. Ни каких уфологов или журналистов. Ракеты, лазеры, и гранаты отлично их заменяли. «Литл-хепибич» попала в госпиталь находящийся в пятистах километрах от пролетающих пуль, блеска лазера, и рвущих барабанные перепонки взрывов. Не сказать, что это полностью устраивало, но для начала было не плохо. Первое время вся ее медицинская помощь сводилась к выносу уток и мойке полов. С ней в этой работкой занимались все девочки приехавшие с ней из «учебки». Главным у них был однорукий контуженый санитар. Он постоянно тряс головой и пытался несуществующий рукой почесать себе бровь. И всегда очень удивлялись, когда этого не получалось. В первый день он попытался заставить всех новых санитарок сделать ему миньет. Они же все были не в восторге от этой затеи, лишь одна «хепибич» с радостью отсасовалала ему. Она, как я уже, и говорил очень любила людей.