Halgen — Саблина след

Хорошо было на Васильевском! Каждый глоток воздуха был таким, словно делал он его из бездонной фляги свободы. Да-да, именно свободы, которой не мешала суровая дисциплина Военно-морского училища. Дисциплину Валера уважал, ведь его папа, старый моряк, много раз говорил ему, что недисциплинированность на корабле может стоить жизни всему экипажу. В доказательство своих слов много раз приводил историю, как один мичман при погружении подводной лодки нажал не ту рукоятку, и стал причиной мучительной смерти для самого себя и еще 52 сослуживцев. Каково ему было в последние часы жизни, когда его уши слышали последние вздохи людей, умиравших вместе с ним и по его вине?!

Свободу, которой дышало море, он ценил куда дороже, чем свободу городских шатаний. Ведь вторая — временна и преходяща, а во второй заложена седая древность. Для нее можно и дисциплину потерпеть, и добровольно затвориться на несколько лет в стенах Училища.

Учился Валера Саблин на штурмана. На того человека, который проведет кораблю сквозь пенные буруны, через водянисто-черный полог ночи, и отыщет правильную дорогу там, где нет ни то что берегов, но даже сами небеса как будто захлебнулись в потоках штормовой воды.

Своенравность будущих своих морей Валера брал в узду своих знаний, для чего приходилось постигать множество наук. Любимой была астрономия, ведь еще в далеком детстве Валерик любил смотреть на звездочки, проводя без сна целые ночи. С тех пор его любимыми днями стали ясные и теплые осенние дни, предвещавшие звездную ночь, в которую небо кажется таким низким и близким. Правда, любуясь в такую ноченьку небесами, можно принять за падающую звездочку осенний листик, но это скорее весело, чем досадно.

Валерий чувствовал, что в созвездиях таится много смыслов, ведь небо так похоже на большую раскрытую книгу, повернутую ко всем людям. Сейчас в Училище он проходил те смыслы, которые обращали небо в путеводную нить, ведущую корабль даже если предательски легли стрелки и погасли огоньки всех его приборов. Но у небес, наверняка, смыслов много больше, и есть у них особенный, самый важный смысл, который человеком, быть может, нигде и не написан.

Звездами он любовался вместе с Вероникой, своей первой любовью. Она восторженно слушала рассказы будущего моряка, и ее глаза тоже сверкали, как две звезды.

Потом они расстались. Просто потому, что родители Вероники отправились жить в город Киев, там умер кто-то из их родственников и освободил квартиру. А Валера поступил в Училище. Огромность русского простора ясна, лишь когда он разлучает. Конечно, они обменивались письмами но тонкая бумажная ниточка делалась все тоньше и тоньше — письма приходили все реже и реже. Реже писал и сам Валера. У него началась другая жизнь, в которой Вероники уже не было…

Теперь только и осталось вспоминать те давние дни. Их воздух, которого Валерий никогда больше не вдохнет. Те мечты, которые дошли до своей последней точки, из которой дальше нет продолжения. В самом деле — нет. Это не уныние, сейчас это реальность последних дней жизни. Да, последних, хоть Валерий еще не стар. Еще мог бы и пожить. Но ведь последний день все равно где-то присутствует, есть он у каждого, и простор временной долины, отделяющей человека от него — лишь один из самообманов, которыми так богата наша жизнь.

Может, я написал о тех днях слишком красиво, даже сладостно? Но именно такой становится предшествующая жизнь, когда наручные часы вместе с сердцем отстукиваю последние ее минуты.

Далеко, в притихшей квартире, маленький мальчик играл в игру. На пол он поставил наполненный землей деревянный ящик. Сверху на земле стояла коробочка без дна, на которой мальчишка нарисовал окошки, закрытые решетками. Поместив в нее руку, он черенком чайной ложки копал из нее подкоп, идущий далеко наружу, и следом за ложкой проталкивал через него алюминиевого матросика. Рука — в земле, зато матросик уже далеко от деревянного ящика, отделившего его и от родных, и от любимого моря. Матросик рад, но радуется на самом деле за него его хозяин. Он подбрасывает матросика на ладони, и ставит его на игрушечный кораблик в шкафчике, который ему когда-то подарил отец.

Немножко отдыхает, но вскоре опять берется за дело — достает из-под стола железный прутик, который достал где-то на помойке, и принимается пилить его напильником из отцовского набора. Ему тяжело, аж покраснел от усердия, но прут все-таки поддается. Каждый день теперь будет пилить понемножку, и железо когда-нибудь лопнет. Что от этого получит мальчишка? Ничего, только лишь поломанную арматуру. Зачем он это делает? Сам не знает. Но чувствует!

Ребенок ставит на края ящика деревянных солдат, сделанных отцом из большой палки и раскрашенных. Внутрь — опять того же матросика, которого снова достает из шкафа. Матросик потихоньку вылезает из ящика и резво толкает солдат, отчего те падают вниз. Он снова на свободе…

Входит мама.

— Во что играешь?

— Папу освобождаю. Может, он так и сделает, как я сейчас, и убежит! И скоро будет с нами! Может, когда думаешь — тоже слышно, и далеко. Если, конечно, очень думать! Мне во сне приснилось!

Мама берет сына на руки, гладит по голове, целует. Ее глаза роняют прозрачные ягоды слез, которые она не скрывает.

— Нет, сынок, не из всякой тюрьмы убежать можно. Из той — не убежать… Я сама отдала бы половину жизни, чтоб его освободить. Но никак…

— Мама, а давай ему пирожки с напильником и веревкой передадим! Или с лопаткой маленькой торт ему испечем и отправим! Он и убежит! Я сам такое в фильмах смотрел!

Не переставая ронять слезы, мать чуть-чуть улыбается.

— Думаешь, кто тюрьмы придумывает, тех фильмов не смотрел, и о таком не думал? Думали они, все передумали. Не глупее нас с тобой чай они! В тюрьмишках попроще, конечно, дисциплины мало, и там, может, караульщиков вокруг пальца обвести можно. Но в той тюрьмище никого не обведешь!

Мама рассказала сыну об отце правду. Сначала, конечно, говорила, что он — в море. Но… Не всякий человек и не всегда может быть хорошим артистом! Слез и морщинок скрыть не получилось, и сын стал повторять «Что, папа с корабликом своим утонул, а ты не говоришь мне?!» Пришлось поведать ребенку правду — что папа на своем кораблике правду пошел делать, а те, кто ее не любит, его схватили и в тюрьму упрятали. Прежде она, конечно, говорила ему, что в тюрьму сажают только очень нехороших людей. Но мальчишка даже ничего и не спросил. Понял, видать, сразу, что и очень хороших туда тоже сажают, а не сажают лишь тех, кто не плох, но и не хорош…

Лейтенант Саблин командует БЧ-1 Большого Противолодочного Корабля. На столике — карты, лоции, готовальня. Прокладывая по карте путь кораблю, он одновременно беседует с лейтенантом Кимой Долгим. Да, его звали таким удивительным именем — Иоаким, а в сочетании с редкой фамилией вообще выходило очень интересно. Потому он один и мог говорить на интересные темы.

— Как думаешь, что будут делать люди при коммунизме? — поинтересовался он, — Будет, допустим, все бесплатно и всего много. Изобилие, как сказано в учебнике. И чего дальше? Жрать все это изобилие — и все? Так с тоски подохнешь! Играть в разные игры, убивать время жизни — так на кой тогда коммунизм нужен?! Наукой ради науки заниматься? Так все одно наука цель должна иметь!

— Может, в космосе цель и будет? — предположил Саблин.

— Если искать другие планеты, чтоб погулять по ним — без толку, и на Земле не во всех краях за жизнь перегуляешь! Если полезные ископаемые там копать для того же «изобилия» — опять же пусто, замкнутый круг выходит…

— Выходит, что-нибудь другое искать, — неуверенно ответил Валерий.

— Да… — задумчиво ответил Кима, — Только вот с коммунизмом чего-то не получается. Видно, в социализме что-то не так. Только и слышно, что построен он «целиком и окончательно, но не полностью» или «целиком и полностью, но не окончательно». Видать, это все оттого, что он не всем там (лейтенант указал пальцем в потолок) и нужен!

На этих словах помолчали — тот случай, когда всем все ясно, и добавить больше нечего.

— Вот, хочешь сала?! Настоящего, украинского, мне с родины прислали! — оживился вдруг Долгий и вытащил из сумки, с которой пришел к Саблину шмат сала.

— Не откажусь! — улыбнулся Валера, достал хлеб и бутылочку разведенного спирта.

— Мой прадедушка за Махно воевал, за Нестора Ивановича. У того идеи лучше были, не было этого «сегодня коммунизм построим целиком, завтра — окончательно, а после — полностью». Нет, коммунизм прямо тут и сейчас, ведь он — не «производственная база», а отношения людей! А мы что видим — производственная база, может, и лучше становится, а люди кругом — все хуже. Это потому, что в города народ перетянули, чтоб ту самую «базу» строить, а без земли человечек — уже не тот. Ведь для селянина она — все равно что три четверти его тела, он не знает даже, где он сам заканчивается, и начинается она, кормилица!

Валера пожал плечами. Сам он был городским, вернее сказать — потомственно морским человеком, и про деревню с ее землей знал очень немногое. Единственное, что он мог сказать, так это то, что похожее на коммунизм можно наблюдать и на корабле, когда он в открытом море, а кругом — ни души…

С такими людьми, как Иоаким служить было интересно. Постепенно с Валерой произошло то, о чем говорил один из преподавателей, суровый преподаватель теории корабля Фаддей Иванович Староверов. «Когда Вы почуете, что хребет корабля сделался недостающей частью хребта вашего, а его шпангоуты — вашими недостающими ребрами, радуйтесь — Вы сделались моряком. Тогда — дорога в академию!»

И вот Саблин с дорожным чемоданчиком в руках явился в Военно-Морскую Академию. Уладив дела с поступлением, он буквально вылетел из нее навстречу потокам тополиного пуха летнего Петербурга. Ни то Валера не смотрел по сторонам, ни то пух залепил ему глаза, но влетел он прямиком в объятия девушки. Да-да, она как раз зачем-то развела в стороны, а к чему — и сама не знала, наверное — навстречу ветру, несущему целое облако теплого летнего снега.

Так они и обнялись. Нечаянно, не зная друг друга. Но объятие перешло в любовь и в свадьбу. Так и женился Валера на Ниночке. Чаще всего случайность в жизни бывает сильнее долгих, продуманных до мелочей поисков. А, может, рука жизни долго водила их по лабиринтам вдали друг от друга, чтоб однажды вот так взять, да и встретить, столкнуть в самом прямом смысле?!

Начались занятия. На лекции по корабельным энергоустановкам Валера спросил у преподавателя, есть ли в этом направлении что-то новое, чего мы еще не знаем? Преподаватель с удивительной фамилией Русский предложил ему подойти после лекции.

— Да, есть, — сказал он Валере, — И я могу познакомить Вас с человеком, который с этим связан непосредственно! Приходите ко мне в гости.

Вечером он явился в гости к Русскому. На столе стояли графин водки, стаканы и нехитрая закуска. В его углу сидел небритый человек с длинными волосами, так непохожий на опрятных моряков. Он вливал в себя стакан за стаканом, несильно заботясь о соответствии глотков тостам.

— Знакомьтесь! Это — мой ученик, Саблин, а это — Иван Семенович Бор, физик-теоретик.

— Что, потомок того самого? — удивился Валера.

— Нет, конечно! — усмехнулся Иван, — Я — русский и фамилия моя тоже — русская. Просто как узнаете, кто я, сразу такая связь в уме вырастает. А вспомните, ведь в русском языке тоже есть такое хорошее русское слово — бор! Наверное, происходит оно вообще из языка, который был одним для наших предков и немецких, отсюда и связь такая!

— Думаю, что наш Иван Семенович велик не меньше, чем тот Бор. Вы послушайте, какое открытие он сделал!

— Не я один его и сделал. Но расскажу. Вы же знаете, что никому в мире как будто не удалось провести управляемый термоядерный синтез. А у нас — получилось! Просто мы пошли немного другим путем, чем все — путем микровзрывов. Крошечные кусочки льда дейтерий-тритиевой воды у нас падают в реактор, и по ним ударяют лучи лазеров большой мощности. Тут же вода превращается в плазму, и ядра дейтерия и трития вступают в термоядерную реакцию. Плазму удерживаем системой магнитов, а энергию забираем в прямом виде, через элементы-преобразователи. Если смотреть в реактор через черное стекло, то кажется, будто в нем маленькие солнышки вспыхивают и гаснут. И нет ни турбин, ни насосов, КПД — почти 100 процентов, безопасность — полнейшая. Одной установки размером с эту комнату хватит, чтоб весь Ленинград обеспечить. А если на корабле установить, то он будет вообще вечен, а ведь даже атомные реакторы требуют перезарядки, а это технически сложно. Можно такую установку для накачки лазера использовать, и мы тогда получим идеальное оружие противовоздушной обороны, уничтожающее в воздухе любую цель! Но ведь его можно и на космический корабль поставить, к звездам лететь! Скорость и автономность такого корабля будут такие, о каких сейчас, когда летают на керосине, и мечтать не смеют!

Ученый еще выпил.

— Вдобавок другая научная группа, работая в нашем проекте, смогла создать материал, обладающий высокотемпературной сверхпроводимостью. Причем дешевый. Если это изобретение соединить с нашим, то энергетическая мощь страны возрастет в тысячи раз. А ведь вся промышленность в некотором роде — производное энергетики! Вот и наступит то самое изобилие, коммунизм! А дальше только фантазировать можно. Тут и летающие с большими скоростями поезда на электромагнитной подвеске, и маленькие, но чудовищно мощные электрические движки, и вечные машины, в которых части вместо смазки будет разделять воздух, ведь они будут висеть в магнитном поле, и потому никогда не стираться! Вот такая вот дверца в будущее!

— Ой! — заволновался Валера, — И что в итоге? Наверное, скоро большие перемены будут?..

— Какие к черту перемены?! Группу нашу расформировали, все средства токамачникам передали, которые и через сто лет реакцию не сделают. Всегда будут говорить, что все к ней готово «полностью и окончательно, но не целиком»! Вот-вот, как про коммунизм! А наработанные материалы под сукно положили. Премии нам выписали, и на этом — все! Катитесь! Ладно бы еще на Западе, там от такого открытия нефтяные буржуи бы застрелились сразу или со своих любимых небоскребов вниз сиганули. А у нас?! Один начальник мне, правда, сказал что-то о том, что «общество к этому еще не готово. Целые отрасли ведь закрывать придется, а людей куда девать? Ладно еще работяги, их переучить можно, а с профессорами-академиками соответствующих наук как быть?! А с министрами да председателями?!» Но, думаю, этим дело не ограничивается. Мне кажется, что Запад влияет на них гораздо больше, чем мы о том думаем. Иначе зачем было бы покупать в Италии дряхлый завод, чтоб у нас мастерить на нем машины, на которых там уже даже калеки не ездят?! (В те годы уже началось строительство ныне печально знаменитого города Тольятти с заводом по выпуску не менее известных автомобилей «Жигули»).

Валера слушал и кивал головой. Мысли в голове сгущались и темнели, делаясь похожими на грозовые облака.

Потом пьяный Бор шатаясь побрел к портфелю и принялся извлекать из него какие-то чертежи и бумаги с печатями, чтоб не думали, что он хочет ввести в заблуждение. Собравшиеся его останавливали, но он все равно совал под нос бумаги и что-то говорил, уже мало понятное.

— Ленин сказал «Советская власть плюс электрификация страны»! Если второе можно сделать, но первое — не дает, значит — что-то не так с первым, это же ясно!

На последних словах он заснул, положив голову на стол.

Окончить Военно-Морскую Академию Саблину так и не удалось. Перевели в другую академию — Военно-Политическую. В приказном порядке. Потому, что на флоте остро не хватало замполитов, особенно с командирским образованием, видавшим корабли не только на коробках конфет.

В Москву ехать не хотелось — пришлось оставить в Ленинграде молодую жену, с болью разорвав медовый месяц. Вдобавок преподаватели той академии неприятно удивили Саблина в сравнении с бойкими и толковыми технарями академии Военно-Морской. Они читали материал так, будто прокручивали сами в себе магнитофонные ленты и на вопросы отвечали прокруткой тех же самых лент. Из их лекций Валерий сделал неожиданный для самих лекторов вывод, который, конечно им он не сказал.

Выходило, что все управление страной строится на представлении о ней, как об осажденной неприятелем крепости, и при этом правила этого осадного управления выдаются за подлинный социализм. Но осада, как известно, никогда не продолжается вечно — она либо снимается геройским ударом, либо крепость сдается. О геройском ударе никто даже не помышлял — войны все боялись, и на лекциях рассказывали о чудодейственных возможностях новых проектов иностранного оружия, хотя они были наверняка — преувеличены. Но ведь необязательно и воевать на бранном поле, врага можно сразить и экономически, с помощью хотя бы тех изобретений, какие сделал его новый знакомый Бор. Можно сразить и культурно, сделав свою страну пусть и не самой богатой, но самой красивой, и потому — самой привлекательной. Но об этом не шло и речи.

Похоже, те, кто правил страной, привыкли к тому, что она — в непрекращающейся осаде, и ни к чему другому просто не были готовы. В их седых головах прочно засела незатейливая мысль, общая для всех стариков, независимо от их положения — «На наш век — хватит!» На том и все.

Ко второму году учебы Саблин больше времени проводил в библиотеке, где попадались книжки, которых больше ни в одной библиотеке было не сыскать. Например — «Государство» Платона, или «Влияние морской силы на историю» Мэхена. Последняя книжка потрясла Саблина. Из нее он узнал, что флот — это судьба всех морских, островных стран, и с его помощью они могут прийти к мировому господству. Но великая континентальная страна, которой, конечно же, является Россия, развивая флот придет к господству скорее. Ведь свой флот она сможет собрать в кулак, а не распылять на охрану множества жизненно необходимых морских коммуникаций.

«Значит, наш флот — это будущее, с ним мы сможем снять осаду с нашей крепости. Но только хочет ли этого тот, кто управляет ею?! Если нет, то флот прежде всего должен поправить дело там!», решил будущий замполит.

Незадолго до окончания академии, судьба свела Саблина с еще одним человеком, который оказался конструктором из Нижнего Новгорода, приехавшим по делам в Министерство Судостроения и по каким-то делам забредший в Политическую Академию. Так случилось, что Саблин с ним разговорился в коридоре Академии и узнал о крылатых кораблях — экранопланах. Применяя их, флот получил бы невиданную по прежним временам мобильность, намного превосходящую «классические» надводные корабли и подводные лодки. Их использование избавит от тяжелой необходимости строить авианосцы, в которых СССР всегда будет отставать от противника, а потому их производство может обернуться пустой тратой сил и средств. Но проекту не дают хода, и генеральный конструктор, Ростислав Алексеев, хочет прибыть в Москву к Олимпиаде-80 на своем удивительном кораблике, «младшем брате» ракетных и транспортных экранопланов. Его визит в Москву — последняя попытка договориться перед этим отчаянным шагом.

Саблин от души пожелал конструктору удачи.

А через несколько дней произошло распределение. Валерий получил направление в Калининград на Большой Противолодочный Корабль «Сторожевой». И отправился в древнюю прусскую крепость, сделавшуюся волей судьбы крепостью русской. Символ былой мощи Пруссии и двух побед русского оружия (в Семилетнюю и Вторую Мировую войну), город понравился Саблину. Но больше понравился ему Балтийск, Пеллау, где и стояли боевые корабли. В городе сохранилось множество немецких кирпичных домиков, прочность которых заставила бы задуматься любого современного теоретика от строительства. Располагаясь в их комнатах, можно было представлять, кто в них обитал прежде. Наверное, аккуратные бюргерские семьи, также мечтавшие о светлом будущем, как и поселившиеся в этих домиках теперь русские. Немцам будущее принесло сперва рев стай американских бомбардировщиков, а вслед за ними — грохот русских танков и яростные крики пехоты. Многие из прежде флегматичных горожан тогда сделались героями, выходя навстречу танковой реке лишь с одним-двумя фаустпатронами и заливая улицы родного города кровью. Для выживших будущее оказалось не веселее — товарные вагоны-телятники, нехитрый скарб и чужбина. Хоть и германская, своя, но все же — уже не их тихий городок, наполненный плеском волн. Какое же будущее ждет теперь на этой земле русских?!

Саблин расположился в одном из этих домиков, и вызвал из Ленинграда жену. Потом отправился на корабль. Так и началась его служба.

За несколько лет они обжились в этом городишке, обзавелись кое-какими вещами, родили сына, который по семейной традиции, конечно, тоже будет моряком. С вещами и продуктами в Балтийске было неважно, и Саблин часто отправлял жену в близкий Калининград. По советским меркам город снабжался неплохо, ведь находился близко к границе, под боком лежали обращенные к Западу «витрины СССР» — прибалтийские республики. Но все равно слово «дефицит» и в этих краях было нередким. Часто вырастали очереди, особенно — за вещами вроде дамских сапожек. Эти сороконожки становились настоящими генераторами и аккумуляторами слепого и бесполезного людского недовольства. Недаром один мудрый человек сказал: «В какую очередь идти, чтоб стоять в ней меньше всего? Конечно — в пулеметную!» Потому из каждой такой поездки супруга привозила Валере кроме товара еще и налипшее на нее людское недовольство.

Валере стало ясно, что в городах образовалась нехорошая питательная среда, наподобие теплого бульона, и очереди — это одна из ее частей. Попадут на нее микробы (а они уже попали) — и среда разрастется, начнется гниль, которая понемногу вберет в себя все. В качестве «микробов» выступали нехитрые рассуждения, что «за границей очередей нет, потому что всего навалом», и «если перестанем Америке да Германии злые рожи корчить, а сделаем, как у них, то и заживем по-человечески». Иногда после рассказов жены у Валерия возникали мысли, что из-за границы в эти края прилетают рои демонов и облепляют каждого человека, старательно нашептывая ему на ухо то, что надо им. Сдадимся, и будет как у них! Как же! Неужели никто не слыхал сказку о том, как медведь пригласил барана на пир в очень знатном качестве — в качестве пищи?! А тот взял, да и пришел! Так же и они собираются идти к Западу, а нужны они ему в том же самом качестве, в этом сомнений быть не может!

Несомненно, волны гнили рано или поздно смоют тех, кто придет на место кремлевских стариков. Они сами этого, конечно, не увидят. И страна обратится в самый большой гнойник из всех, которые когда-либо видела история. Поэтому надо их опередить. Но как?! Ведь единственное, что у Саблина под руками — это его корабль… Тут вспоминается кумир его детства, лейтенант Шмидт, через мост которого он столько раз ходил в увольнение, когда учился еще в Училище, и за это так его любил. Вокруг — недовольный народ, готовый пойти куда угодно, и его надо лишь увлечь за собой своим примером. Не успеешь — все равно увлекут другие, те, которые — «микробы»!..

Дома на стол Саблина легла изданная в Финляндии книга про Кронштадтский мятеж. Без всяких надежд на победу немногочисленные революционные матросы заперлись в своем Кронштадте под лозунгом «Советская власть без коммунистов и жидов!», и продержались там больше месяца. За ними никто не пошел. Наверное, потому, что у большевиков в те времена идеи были посильнее, чем у них. Но у Брежнева сейчас — какие?! Кстати, интересная фамилия «Брежнев», в ней самой смысл найти можно. Например — от слова «беречь», только что и от кого — она не раскрывает, а сам ее хозяин не раскроет и подавно, он уже двух слов связать не может…

Саблин по долгу своей службы часто говорил на корабле с матросами и офицерами, осторожно излагая свои взгляды. Восновном — поддерживали, даже желали, чтоб появилась в народе сила, которая «все исправит». Но особенно замполиту приглянулся матрос Шеин, который сразу сказал, что за правду надо бороться, иначе она не придет. И его предки бились за правду, особенно прадедушка, который воевал за красных, когда чувствовал правду за ними, но когда почуял, что правда от большевиков ушла — влился со своей винтовкой в Тамбовское восстание…

Снова наступила звездная осенняя ночь, из тех, которые Валера всегда обожал. Настолько, что весь год казался ему ожиданием славной ранней осени.

«Вот река Млечного Пути. Там вот — плеяды. Много еще созвездий разных, все не запомнишь. Запомни пока эти два ковшика — Большую и Малую Медведицы. Их еще звали — Большое и Малое Коло, или Плуги, или Лосихи. Много имен у них. Но мы запомним, как Медведиц. И если ручку малого ковшика продлить, то она укажет на самую главную звезду — Полярную, прямо под ней — наш Северный Полюс!» — рассказывал Валера сыну. Тот внимательно слушал, и указывал в небеса своими пухлыми пальчиками.

— Ему уже спать пора! — крикнула Нина.

— Идем! — ответил Валера.

Дома он взялся за карандаш и бумагу, и быстро набросал план будущего восстания, который родился в голове мгновенно. Единственный инструмент, который он может сейчас получить в свои руки — это его корабль. Им он и будет действовать. Его преимущество — внезапность, которая шокирует мирно посапывающую страну. Особенно, если случится все после большого праздника. Пойдет на Ленинград — самый крупный из городов, к которому можно подобраться на корабле. Возле него есть удобный остров, уже однажды в истории превратившийся ненадолго в революционное государство. Обратится и снова. Наверняка среди флотских найдутся единомышленники, его поддержат. А там можно будет требовать и слова по телевидению. Оно всколыхнет страну, как могучая бомба — придонную муть старенького пруда…

Что делать со страной? Устроить выборы советов депутатов, как в 1917. Чтоб от каждого села, от каждой деревушки, от каждого завода. Сначала — в местные советы, потом, из них — более крупные. Наконец — на Съезд, а Съезд уже выберет Правителя (или как его назвать? Впрочем, сейчас не важно). Так и восстановим Советскую Власть. КПСС, конечно, от власти отстраним, нынешний Верховный Совет — то же. Заодно и съезд ученых созовем, и зададим им один вопрос — как строить коммунизм? А у них уже и ответы есть, много-много. Мы их отберем, и тут же станем внедрять. Хотя бы изобретение Бора, аккуратно в ленинскую формулу насчет коммунизма.

Дальше никто не знает, что будет, но из ямы, в которую страна провалилась сегодня, будет вытолкана! И усилие это совершат руки простых русских моряков!

На корабле у Саблина уже было с десяток единомышленников. Некоторые из них даже давали дельные советы. Но согласие на участие в восстании они давали лишь в случае, если Саблин возьмет все под свою ответственность. Все, кроме Сашки Шеина, которому служить-то пару месяцев оставалось. «Куда ты лезешь! Мне по-любому «вышка» будет. Больше дать не могут, меньше — тем более. И куда тебе-то, жизнь только началась!» — говорил ему замполит, но тот только пожимал плечами и молчал.

Замполит оглядывал свой красавец-корабль, вставший в парадный строй на 7 ноября 1979 года. Его хищное серое тело грозно выглядывало из такой же серой воды Двинской губы. Впечатление производит. Что там насчет оружия? 4 ракето-торпеды с большой дальностью стрельбы (35-50 км); 2 реактивные бомбовые установки, стреляющие на 6 тысяч метров; 2 торпедных аппарата по 4 торпеды (для поражения подводных и надводных целей); 2 ракетных комплекса "Оса" (40 зенитных управляемых ракет); 2 двухорудийные артиллерийские башенные установки; современнейшее радиоэлектронное оборудование "Муссон". Шума можно наделать, не только в море, но и на суше. Реактивные установки и ракето-торпеды сотрут с лица Земли что угодно, из Кронштадта до Смольного, по крайней мере, достанут легко…

В праздник, конечно, было не до веселья. Рои сомнений, новые и новые повторения плана, в который добавить уже было нечего. Быстрые движения глаз, непобедимая дрожь в руках. Минуты и часы капают, как капли расплавленной резины…

Мгновение настало. Валера шагал к каюте командира. Еще можно все повернуть, спокойно отслужить сегодняшний день и все последующие дни. Вернуться к жене и сыну. Дослужиться до пенсии. Получать военную пенсию. Нянчиться с внуками. Играть со старичками во дворе в домино. Сделать последний вздох на пропитанной мочой больничной простыне…

Саблин постучался и открыл дверь.

— В акустической — пьянка. Матросикам праздника мало! Вот пойдите, сами полюбуйтесь. Приказали же в праздничные дни обо всех нарушениях докладывать лично Вам.

— Ах, чтоб тебя, — пробормотал командир Потульный, перед этим мирно читавший газетку. Ему оставалось всего-то два года до заслуженного отдыха, и сейчас был для Саблина чем-то вроде наглядного примера, каким он сам когда-нибудь сделается, если сейчас… Ну, например, если войдя в пустую и темную акустическую скажет «Извините, мне послышалось»…

Они вошли в акустическую. Где-то капала темнота, сквозь темноту красной звездой мерцала лампочка на пульте.

— Ну и?.. — спросил командир.

Ответом был резкий грохот двери.

— Что такое! Отставить! Открыть! Приказываю!!!

Дверь отвечала тишиной и стальной прочностью. Узкое, как все корабельные помещения, задраенное со всех сторон пространство акустической. И все, Спрашивать не у кого…

Командир включил-таки свет и увидел на столе листок бумаги, покрытый каракулями замполита. Позаботился-таки он об арестанте! Потульный прочитал его (к почерку своего зама за три года службы привык). Фантастично. Невероятно! Глупая шутка? Непохоже, на флоте так не шутят, тем более — замполиты…

Кроме тишины и шороха далеких волн, других ответов — не было.

Тем временем Саблин вбежал в кают-компанию, где пережевывали свой обед почти все офицеры корабля. От появления запыхавшегося замполита куски пищи застряли в их ртах. Кто-то осторожно потянулся за салфеткой, но большинство — застыло.

Саблин тут же сказал свои соображения о положении дел в стране и о своем плане. Его окружали безмолвные тела, не способные даже пошевелить рукой.

— Ответственность беру на себя! — спокойно сказал Саблин, — А кто пойдет со мной — пусть кладет на стол белые шашки, кто нет — черные.

Он протянул шашечную доску.

Стали голосовать. Кто-то клал шашку уверенно и твердо, у кого-то дрожали руки, кто-то клал то одну шашку, то другую.

— Отказавшиеся останутся тут под замком. По прибытие в Кронштадт будут просто выпущены на берег! — объявил Саблин.

Живости прибавилось. Вскоре кают-компания с большей частью офицеров оказалась закрыта на ключ, меньшая — пошла за Валерой. Внизу, в корабельной утробе, уже выли и набирали обороты турбины. Это означало, что разговор с матросами Сашки уже состоялся, и голосование у них — прошло.

По канату, протянутому от корабля к почти невидимому островку соседней подводной лодки, никем не замеченный, полз маленький черный паучок. Метла ноябрьского ветра силилась смести его в близкую пучину, чей беззубый рот разверзся у самых пяток. А со стороны корабля в любой миг могла показаться рука с пистолетом. Не знаешь ведь, что там у них на уме…

То был лейтенант Фирсов. Он рассудил просто: если пойти за Саблиным, то тюрьма, а то и пуля в затылок — неизбежны. Отказаться и остаться на корабле — потом обвинят в трусости. Хоть и не посадят, но легкой службы не жди. А вот если он убежит с мятежного корабля и все доложит… Героя, пожалуй, не дадут, но карьеру если и не улучшит, то, по крайней мере, не испортит. Ну а об успехе дела Саблина и говорить нечего, оно столь безнадежно, что и думать о таком варианте ни к чему. Сейчас те времена, когда всякое слово потонет во всеобщей тишине, даже если на него и навешаны ракеты да пушки… Страна пусть думает о себе, Саблин — о себе, а он, Фирсов — о себе…

Проходившие по набережной рижане, наверное, не удивились выходу корабля из парадного строя. Праздник все-таки закончился, и кораблям пора расходиться… Ничего исторического не было и когда серое тело понеслось в сторону открытого моря, погасив все бортовые огни. Вахтенные соседних кораблей лишь пожали плечами. Мало ли что на флоте случается, служба давно приучила не совать свой нос в чужие дела!

Корабль набрал ход. 32 узла, максимальная скорость, мало надводных кораблей, которые могут нестись так быстро. Вот и маяки, выход из залива на большую воду. За кормой шипел огромный бурун, во все стороны неслись волны. Этот корабль разорвет гладь жизни 70-х!!!

Саблин застыл возле рулевого. Все шло хорошо, матросы большей своей частью перешли на его сторону. Им отвечать не за что и терять нечего. Скажут «выполняли приказы замполита», и больше никакого спроса!

Неожиданно справа по курсу показалось несколько маленьких огонечков. «Пограничные катера», сообразил Саблин.

— Так держать! — крикнул он.

Мотыльки огней шли наперерез. БПК не сбавлял хода. В рубке появился мичман Затик, старый приятель Саблина.

— Кто-то уже сообщил. Тревогу подняли, — сказал Саблин.

— Влипли мы, Валерий Михайлович, по самое «не хочу» — отозвался мичман, — Я вот что предлагаю — того берега держаться. Если чего — сразу в Швецию рулить, а как к Кронштадту подойдем ближе — в Финляндию. Идеи идеями, но надо возможность отступления все же себе оставить!

— Из залива бы выйти, там видно будет. Передай Володе Дуднику, чтоб телеграмму отправлял, как я говорил. Все равно нас раскрыли!

Спустя несколько минут в рубку вошел лейтенант Володя Дудник.

— Передали телеграмму о том, что мы — независимая территория. Объявили о создании Ревкома. В ответ Командующий прислал приказ вернуться в строй.

Саблин ничего не ответил. Он указал рукой к горизонту. На фоне сереющего рассветного неба там появилось несколько сверкающих стрел. Авиация!

— Не обманывайте себя. Они — по нашу душу. Как раз — по нашу! И летчики все одно нас не услышат, через нашу радиостанцию с ними не связаться…

А небеса уже рушились на землю. Рядом с правым бортом вырос фонтан воды, потом еще несколько — чуть подальше. «Не выпустят нас из залива. Скорее потопят здесь, а потом замнут дело. «Город подумал — учения идут…» И никто о нас не узнает. Ну, может, лет через сотню, разве что», грустно рассуждал капитан 3 ранга Валерий Саблин. Он вышел из рубки и ветер трепал его волосы. Последние мгновения свободы, а, может, и жизни. Последние капли свежего ветра, который так весело встретил его тогда, в давние годы. Теперь он — провожает…

Сломалось там, где было слабее всего — в душах матросов, перешедших — было на его сторону. Они не знали, что такое бомбы, а теперь вот — узнали. Им чудовищно захотелось жить. Кто же за такое осудит?!

И вот топот десятков ботинок. Со всех сторон несутся освобожденные из кают-компании и из кубриков во главе с освобожденным из акустической. Им тоже жить хочется! А уплата за жизнь одна — Валерий Саблин, застывший возле рубки…

Что можно было сделать? А, ничего. Ничего уже не сделать!

Через час корабль встал у пирса, набитого черными «Волгами». По спешно брошенным сходням под охраной нескольких автоматчиков из корабля вывели замполита. Уже несвободного, уже не того Валерия Саблина, который был прежде, а всего-навсего взятую в разработку единицу по имени «Валерий Саблин»…

Вот и все. Саблин мерил шагами камеру. Приговор уже вынесен, и он тот, каким только и мог быть. Теперь остается ждать, когда его выведут отсюда, поведут по длинному темному коридору, и ему в глаза глянет стальной глаз пистолета. Скорее бы уже!

За ним явились два бесцветных конвоира, повели по коридору, и на каждом шагу Саблин готовился встретить смерть. Чувства, с ней связанные, давным-давно выгорели, и пепелище лишь спокойно отмечало неизбежность обрыва наступившего послежизния…

Его провели в кабинет с большим дубовым столом которого восседал грузный генерал в форме Госбезопасности, которую редко когда и встретишь. Такие предпочитают ходить в штатском.

— Снова бумаги какие-нибудь? Давайте, все подпишу, — пробормотал Валерий, — Надоело — сил нет!

— Нет, — улыбнулся генерал, — Бумаги для Вас давным-давно закончились! А я просто хочу поговорить с Вами. Меня зовут Филипп Бобков, я — начальник Отдела Идеологических Диверсий.

— О, как! — равнодушно покачал головой Саблин, — Только мне уже это — все равно. Генералы для меня закончились, как и бумаги.

— Но, может, Вам хоть интересно напоследок узнать, в чем Вы не правы?!

— Я и так знаю. Надо было весь флот поднимать, с людьми со всех кораблей работать. Правда, тогда я мог еще до восстания у вас оказаться, больше народу — больше опасность стукачей. Но так бы шанс все же был…

— А я хочу Вам рассказать о себе. Исповедаться, так сказать. При нашей секретности не то что с сослуживцами или с женой обо всем не поговоришь, но даже с кошкой. И с кем еще побеседовать, если не с приговоренным к смерти, который дальше могилы ничего не унесет? Понятно, приговоренные разные бывают, террористу тоже сказать нечего, но Вы же — редчайший экземпляр, борец за идею!

— Ну и что? Что Вам моя идея?!

— Поймите, как и у Вас у меня тоже в детстве была своя мечта, — начал Бобков, и Саблин не стал его перебивать, — Я хотел стать разведчиком. «Свой среди чужих — чужой среди своих». Помните фильмы «Семнадцать мгновений весны», «Щит и меч»?! Я учил иностранные языки — знал, что они — самое главное. Ну, еще историю, географию. Что дальше было говорить не стану. Главное, когда я поступил в академию КГБ. Там преподавали тоже много разных предметов, а я ждал главного, того, что сделает из меня настоящего пудового чекиста. И дождался! Предмет назывался незатейливо — «Оперативная психология». Но как начал изучать…

Бобков вспоминал, как преподаватель принес им плакат с профилем человека, вроде тех, что используют при стрельбе в мишень. Внутри фигурка была раскрашена разноцветными пятнами. Преподаватель сказал, что это — самое грозное из всех оружий мира. Конечно, кто-то скажет, что страшнее всего — атомная бомба, но у нее ведь есть кнопка, а к ней приставлен человек. Можно сделать так, что он на нее никогда не нажмет, и бомба станет менее опасной, чем даже дырявое ведро — им хоть по голове треснуть можно...

Потом он принялся рассказывать о человеческих соблазнах, которых столь много, что человек по сути — пирог с соблазнами. И каждый из них — это кнопочка, рычажок, тумблер, орудуя с которым можно управлять человеком легче, чем автомобилем. Только тренироваться надо, и в конце курса вместо человека вы увидите пульт управления.

— И я узнал, что желания, производимые человеком, легко читаются по его рукам, ногам, походке, а, главное — лицу. Ведь один философ назвал даже человека «машина желаний». Что интересно, так никто и не знает, рождаются они в голове самого человека, или откуда-то приходят. Православие на этот счет говорит, что одни мысли идут от ангелов, другие — от бесов, а человек — выбирает из них, в этом и есть данная Богом свобода. В таком случае нам, органам, интересна именно «бесовская» часть мыслей, ведь они — это и есть кнопки управления! Как для разведки, так и для контрразведки, кстати.

Так вот, я научился соблазнять людей на такое, о чем они сами никогда и не догадывались. Например, одного инженера-замухрышку я соблазнил на садомазохизм, чтоб женщины при помощи специальных инструментов пытали его тайные органы. Он получал от этого несравнимое ни с чем удовольствие, и был готов делать для нас что угодно. Женщин для этого, конечно, мы ему поставляли. А прежде он вообще и не подозревал, что такое вообще возможно! Ну, это ладно, самая большая сила — не в сексе. В гордыне она, а последняя есть у каждого. Тем, кто хочет подняться в чем-нибудь, но не может — мы поможем, кто чувствует себя обиженным и обделенным — поможем отомстить и получить. Вот наша азбука!

— И что? — вздохнул Саблин.

— То, что мы-то сами уже не можем чувствовать людей иначе, чем профессионально. Значит — и сами мы больше не люди. А кто мы? Мы те, кто соблазняет людей и ловит их на их же грехах, выходит — мы нечисть, если называть вещи своими именами. Понятно, прежде наша деятельность была привязана к строгому поводку идеи коммунизма, хоть мы сами всегда были ей и чужды. Ведь при коммунизме, вроде бы, некого будет вербовать и перевербовывать?! Одним словом мы были наподобие тех демонов, которых по легенде Зосима и Савватий заставили Соловецкий Монастырь строить. Но теперь все рухнуло, Россию накрывает Запад, а в нем все выражено в числах, ценность равна цене. Деньги — результат соблазнов, а соблазны — средство их добычи и утилизации, поэтому кто теперь получит наибольшее могущество, если не мы, мастера таких дел! Мы — все одно, что цепные собаки, сорвавшиеся с цепей, и теперь бросающиеся на все живое, и на нас нет того, кто нас остановит. Вот и все!

Зачем я это говорю? Чтобы Вы знали, что приговорены Вы отнюдь не за измену Родине. Которой не совершали. За натуральную измену уже давно никого и пальцем не трогают. Нет. Вы приговорены за то, что Вы сильнее соблазнов, таких людей ничтожная горстка, но их опасность для нас невозможно переоценить. Знайте, что мы «вели» Вас с самого начала, и мичман, подсказавший Вам идти в Швецию был нашим человечком! Да-да, Затик, он самый. Выполни Вы его совет — сейчас сделались бы у нас «героем-диссидентом, выбравшим свободный мир», а там — неплохо бы жили на какой-нибудь вилле под Упсалой. Мы бы помогли Вашу семью туда переправить. Но…

Вы не такой, и потому — опасны, и Вам нет места в том мире, который будет у нас уже завтра-послезавтра. Учтите, он уже почти пришел, и память о былых временах не должна Вас смущать. Это просто милая игра слов. Например, мы — «госбезопасность», ну и что? В начале 20 века была контора под названием «охранка», которая никого не охраняла. Работала, в сущности, сама на себя. А мы ныне готовимся занять верхнее место в том, что теперь будет на этих землях, которое только мы занять и можем. Нет больше вопросов?

— Какие могут быть вопросы у мертвеца?!

Саблин последний раз посмотрел в окно. Здесь, в кабинете, решеток не было, и можно было увидеть множество людишек, снующих где-то внизу. Окошко, по всей видимости, пропускало свет лишь в одну сторону. С другой стороны можно было увидеть лишь зеркало, отражавшее улицу, фонари и самих снующих людишек…

Андрей Емельянов-Хальген

2012 год