живой ничего не слышит, скупой никогда не платит.

за твоими окнами привычно по Цельсию минус двадцать.

ты до сих пор не знаешь, что в итоге приходится драться.

ты всё наивно веришь, что трамваи ходят по встречной

и, потерянные во тьме, никогда не придут к конечной...

что троллейбусы ждут своих контроллеров и пассажиров,

и что только метро страдает от неожиданных взрывов.

что экипаж самолета запрёт все жалобы в черный ящик,

и среди выживших окажется больше умных и некурящих.

всех спасут, обязательно! точно! нам так говорили.

нас жалели, лелеяли, холили. лицемерно любили.

отреклись от незваных, а всех званых запрятали в клетку

и пытали на прочность самой русской смертельной рулеткой.

крути барабан, сектор ПРИЗ, говорите слово —

то, что было в начале. вспоминайте, ради всего святого!

ради мамы и папы, ради солнца, что в небе светит.

дышат полной грудью никогда нерожденные наши дети.

тихо спят в своих маленьких поднебесных люльках,

пока их родители летают на чартерах в Акапулько.

пока священники чтут усопших, купаясь в золоте,

слепой художник рисует снег в застывающем городе.

ты разобрался, кто из них крестник, кто — просто?

тогда почему тебя тянет на третий подряд перекресток?

почему от ума только горе, а от бога лишь слабая вера?

почему чья-то жизнь не имеет ни веса, ни даже размера?

мир не вращается вокруг твоей злополучной кровати,

живой никого не слушает, мертвый ничем не платит.

и когда ты поймешь, что один в диком поле — великий воин,

ты получишь всё то, чего был когда-то достоин.

и неважно, что больно, безлюдно и за окнами минус двадцать.

ты наконец-то узнаешь, что в итоге приходится драться.

и решишься принять мою шкуру в свою серо-пернатую стаю.

а я сделаю вид, что тебя не слышу. не вижу. совсем не знаю.