Dobry dziadzka — КураРа 2. Изъян

«Изъяны. Я вижу только изъяны теперь. Во всем. В окружающем мире. В подвижном. В неподвижном, в неподвижном на первый взгляд, на второй взгляд и подвижном уже на второй взгляд, либо на третий и, соответственно, так далее. Когда внимательно присматриваешься, обнаруживаешь, что мир подвижен. Весь. Каждая его частица.

Но нынче мои глаза видят во всем изъян. В каждой частице мира. Изъян в его подвижности и в его движении. Изъян есть и в моем взгляде на мир. Мне самому он, конечно, не виден, но я знаю, что он есть. Изъян есть во всем.

Но не моя способность видеть бесконечную подвижность мира в бесконечном приближении его рассмотрения, и не моя способность видеть во всем изъян делают меня исключительным. Все это вторично. Я исключителен сам по себе. Здесь, по логике вещей, уже следовало бы задаться вопросом о создателе этого мира, о целях, которые он преследовал, о смыслах созданного. Действительно ли изъяны делают это создание ущербным? А был ли он создан? Наконец, действительно ли изъяны являются изъянами? Но подобные размышления бесплодны и на эту уловку я не поддамся, нет. Ведь моя исключительность в том и состоит, что не нуждается в ответах на эти вопросы» — так думал КураРа, неторопливо разливая бензин из канистры на мертвые тела пассажиров автобуса, обмотанные колючей проволокой.

Восемь уже опустошенных таким образом канистр валялись в проходе салона, а между ними и под сидениями, намокая в бензине, беспорядочно разбросанные банковские пачки стодолларовых купюр. Последнюю канистру он бросил на землю под ноги, выйдя из автобуса. Закурил, безразлично стряхивая пепел на нее.

За его спиной возник призрак старого индейца.

— Зачем ты делаешь это, белый пидор?

КураРа узнал его голос, но не стал оборачиваться.

— Почему называешь меня так? Ты дал мне имя — КураРа.

— Но каждый раз ты должен подтверждать, что достоин носить это имя.

— Тела и автобус осквернены, огонь очистит их.

По-видимому, удовлетворенный ответом, призрак индейца одобрительно закивал и растворился в знойном воздухе.

КураРа недоуменно пожал плечами и щелчком пальцев отправил тлеющий окурок через открытую дверь в салон. В тот же миг пламя охватило автобус.

* * *

— Эй, Билл, когда ты уже начнешь делать свою работу? Из тебя шериф, как из дерьма пуля! — закричал пьяный старик, едва заметив на улице фигуру в широкополой шляпе, и плетущуюся за ней широкую фигуру помощника, — Твоя мать была шлюха, и я всегда говорил, что и из тебя толку не будет, так оно и вышло!

Шериф, даже не взглянув в сторону горлопана, прошел мимо.

— Билл, почему ты каждый раз позволяешь ему поносить твою мать? — не выдержал помощник, — Мы запросто могли бы его научить уважению. И его и остальных.

— Не обращай внимания, как это делаю я. И ведь старый дурак прав, моя мать, действительно, была шлюхой. Даже я ее драл, — шериф ухмыльнулся, припоминая детство.

Из окна следующего дома раздались крики женщины:

— Билл, мой сын лежит в земле два года, а его убийца в это время наслаждается жизнью, продолжает разъезжать пьяным, его даже прав не лишили! Почему ты его отпустил тогда? Будь ты проклят, Билл!

— Сучье отродье!

— Зачем я плачу налоги? За что ты получаешь жалованье, недоумок?

— Поймай хоть одного вора, наконец!

Вслед идущему по улице шерифу неслись проклятия и плевки в спину от жителей Пениссвилля.

— Билл, они не уважают нас, не уважают представителей власти! Почему ты не даешь мне приструнить всю эту тупую деревенщину?

— Не обращай внимания, как это делаю я. Они досаждают мне не больше, чем назойливые мухи. Давай-ка, обсудим действительно, серьезные дела.

Произнося эту аллегорию, шериф еще не знал, что вскоре, по иронии судьбы, ему предстоит встреча с по-настоящему назойливыми мухами.

Шериф тщательно запер за собой дверь офиса. Обратился к своему помощнику:

— Этот майор Стоунфилд, эти надменные щенки из бюро… Они на самом деле ничего не стоят. Только изображают из себя крутых спецов. Мы возьмем его. Живым или мертвым. Этим мы поставим на место городских выскочек, работающих на правительство, и вся слава достанется нам. И всем местным шавкам ничего не останется, как заткнуться, хотя их мнение меня волнует меньше всего.

— Но как мы его найдем?

— Он будет исполнять свои ритуалы. Он может даже не догадываться, что исполняет их, но таков закон сержанта Митчелла, поступки всех, кто в его власти, на деле являются исполнением ритуалов, и у него нет другого выбора. На этом мы его и возьмем.

— Но Билл, я думаю, эти ритуалы тебе знакомы не больше, чем мне, а я о них не знаю ровным счетом ничего…

— Ты глуп. Не забывай, что я родился и вырос возле самой долины сержанта Митчелла. Сколько раз я наблюдал вместо заката это адское свечение над пустыней, о котором большинство жителей Пениссвилля только слышали полубредовые сказки от своих дедов. Мне и не нужно знать эти ритуалы, но я всегда смогу раскусить, имеем мы дело именно с ними или с чем-то другим.

— Но нам придется поехать по заброшенному шоссе…

— Кто не рискует, тот не выигрывает.

* * *

Шериф с верным помощником вышли из патрульной машины у выломанных ворот контрольно-пропускного пункта военной базы. Служители закона узнали его по колючей проволоке. Помощник, по обыкновению, быстро сменил форму на клеенчатый фартук, оставив ее аккуратно сложенной на сидении автомобиля.

Дальше направились пешком. Следы автобуса привели их к бункеру на территории. В бетонной стене сооружения снаружи имелись металлические крюки, предназначенные для прокладки электрических кабелей. Сейчас на этих крюках висело восемь тел, полностью покрытых насекомыми. Казалось, на запах разложения собрались мухи со всей пустыни.

Одежда и обувь умерщвленных лежали здесь же перед стеной сваленные в одну кучу. Судя по тому, что это были предметы военной формы, жертвами расправы являлись солдаты гарнизона этой базы.

Помощник шерифа вытащил из кучи чьи то брюки. Пятно на промежности свидетельствовало о том, что их владелец перед смертью или в момент смерти обмочился. Дабы удостовериться в этом помощник шерифа тщательно понюхал пятно.

Затем он принялся брюками смахивать с тел жертв насекомых, суетливо двигающихся, жужжащих, словно обезумевших от неожиданного роскошного пиршества, потому весьма не охотно покидающих свою добычу.

Тем не менее, большинство мух взлетели, и взглядам следопытов открылось омерзительное зрелище.

— Вот дьявол, он снял с них кожу!

Первое впечатление вызывает определенный шок. Время невзначай замедляет свой ход. Шериф вплотную приближает лицо к подвешенному на крюк за ребра телу. Мухи не теряли времени, они уже успели отложить яйца и теперь в загнившей плоти шевелятся многочисленные личинки. Шериф внимательно рассматривает их, затем закатив вверх зрачки, томно прикрывает веки и слизывает личинок, держит во рту несколько секунд, судорожно проглатывает. Проделывает это трижды.

Потревоженные мухи недолго кружат в воздухе, возвращаются на тела, садятся также и на лицо шерифа, оцепенело замершего, уткнувшись в обезображенного мертвеца.

— Эй, Билл, я тут подумал, мы с тобой как бы Шерлок Холмс и доктор Ватсон, я читал о них книгу когда-то, — усмехается вспотевший толстяк.

Шериф открывает глаза на звук его голоса, словно проснувшись, и медленно поворачивается. Взгляд его выражает недовольство. Слова помощника крайне глупы и прозвучали не кстати.

— Зато сейчас я сделаю с тобой то, чего Холмс не делал с Ватсоном.

Жесток его голос и движения жестки. Он раздраженно смахивает мух со своего лица, толкает толстяка к куче тряпья со следами крови, мочи и дерьма, властно заставляет его лечь лицом вниз, срывает кожаные стринги и немедля приступает к жесткому анальному сношению. Помощник полностью покорен ему, лишь изредка мерзко хрюкает, изображая свинью.

Под действием ритмичных движений содомитов куча военного обмундирования разъезжается в стороны. Оказывается, ею прикрыты еще два мертвых тела. Это обстоятельство нисколько не смущает шерифа и не останавливает. Достигнув пика возбуждения, он быстро извлекает член из задницы партнера и орошает потоком спермы серое лицо лежащего ниже мертвеца с выколотыми глазами.

— Постой, я заметил странную вещь, — толстяк, как ни в чем не бывало, встает на ноги, волоча за собой куртку, — на этой нашивка «Митчелл», и на этой, и на той тоже, на них на всех нашивка «Митчелл» и сержантские шевроны!

— Черт возьми! Сержант Митчелл! Тупой педрило, зачем я послушал тебя и притащился сюда? Быстро сматываемся или нам конец!

— Но почему у них у всех одна фамилия?

— Ты что, совсем тупой? Да мне насрать, почему! Я знаю одно — это фамилия сержанта! Бегом!

Шериф сорвался с места и бросился прочь со всех ног, помощник, подтянув стринги, за ним. В воротах у контрольно-пропускного пункта он задержался, обернулся назад, убедившись, что никто не преследует, схватил моток колючей проволоки, сорванной с ограждения и, пыхтя, потащил за собой к машине.

* * *

Когда они проехали несколько миль по шоссе, помощник нарушил молчание:

— Эй, Билл, эти трупы солдат — это был ритуал Митчелла?

— Идиот! Это и был сам проклятый сержант!

— Кто? Все эти ошкуренные мертвецы?

— Мертвецы это мертвецы.

— Он убил их?

— Не думаю. Все не так просто...

— Тогда где же он был там, сам сержант, не понимаю?

— Я тоже. Но знаешь… я думаю… Это он тебя поимел в задницу!

Шериф нехорошо и ненатурально захохотал, широко разинув рот и выпучив глаза.

— Мы доложим наверх о случившемся?

— Ни в коем случае! Ты совсем ни хрена не учишься, даже не знаю, когда ты созреешь, чтобы сменить меня на посту.

— Но, по крайней мере, Билл, я до сих пор жив, в отличие от трех других твоих помощников, — обиделся толстяк.

— База закрыта много лет тому назад. Сдается мне, что строили ее не ради обычных военных целей, а чтобы проникнуть в секреты долины сержанта Митчелла. Так что запомни, мы там не были и ничего не видели.

— Но если база давно закрыта, почему там были эти солдаты?

— Никаких солдат не было. И нас там не было. Что тебе еще не понятно?

* * *

— Автобус. Автобус на этом шоссе, странно, — помощник шерифа заметил в вечерних сумерках впереди габаритные огни.

— Проверим его, наш парень вполне может оказаться в нем!

Шериф опередил автобус, включил проблесковые маячки, вынуждая его остановиться на обочине. Водитель автобуса подчинился. Шериф не спеша, подошел. Водитель открыл дверь.

Первое впечатление вызывает у темнокожего водителя определенный шок. Время непреклонно замедляет свой ход. У шерифа нет большого куска затылка, вместо него ужасная кровавая рана, тот самый случай, как принято говорить, травма несовместимая с жизнью, но ему это, похоже, нипочем. Водитель испуганно, с ног до головы, осматривает фигуру шерифа. Он в состоянии крайней растерянности.

— Мы ищем одного человека, нам необходимо проверить автобус, — говорит шериф.

Но водитель так напуган его видом, что ничего не может ответить. Он лишь крепче сжимает руками рулевое колесо. Однако из салона вдруг раздается заносчивый возглас:

— Все это твои проблемы, шериф, мы опаздываем!

— Что? — встрепенулся шериф, словно ожидал этого, — Тебя познакомить с моими проблемами ближе? Или ты тоже хочешь стать моей проблемой, мать твою?!

И обращаясь к остальным:

— Слушайте все! Теперь мы — ваша проблема!

Он машет рукой, подзывая помощника. То, что происходит далее, не вписывается в привычные рамки реальности. Шериф, поднявшись в салон автобуса, без промедления стреляет в упор в наглеца, посмевшего подать голос.

— У нас тут попытка сопротивления Закону, — ухмыляясь, говорит он подоспевшему помощнику, наставив револьвер на замерших в страхе пассажиров.

Толстяк быстро проходит по автобусу, надевает наручники, заламывая руки пассажиров, пристегивая к креслам. Многих жестоко бьет. У него оказывается много наручников. Все подавлены и напуганы, как зверским поступком шерифа, так и его ужасающей внешностью, даже не пытаются оказать сопротивление.

— Вот так, вот так, — удовлетворенно кивает монстр в форме шерифа, — а теперь у нас состоится отдельный разговор с каждым. С каждым!

Он кивает помощнику. Тот, закончив с наручниками, опять отправляется бегом к машине, возвращается, волоча большой моток колючей проволоки.

— Вы, наверное, задаетесь вопросом, почему. Почему я так поступаю? — обращается шериф к людям, — Отвечу. Все просто. Непропорциональные ответы. Я всегда даю непропорциональные ответы. Я таков…

Шериф подсаживается на пустое место рядом с мужчиной средних лет. Тот в страхе отстраняется, насколько позволяют наручники, стараясь не смотреть на пролом в голове.

— Ты! — резко выкрикивает шериф, тыкая в него пальцем так, что тот вздрагивает всем телом, — Это ведь ты, не так ли?!

— Что, что вы хотите? Что, я?

— Ты! Тот, кто нам нужен. Сознавайся!

— Я ничего не сделал, о чем вы? Я не понимаю…, — мужчина плачет.

— Так ты не признаешься? — шериф приставляет ствол к его лбу, — Смотри, мразь, то, что случится с этими людьми будет на твоей совести!

Шериф стреляет. Пуля, пробив насквозь и голову жертвы и спинку сидения, ранит другого пассажира сидящего позади. Тот кричит от боли. Это сильно злит шерифа. Он досадует:

— Молчать! Молчать! А, черт!

Добивает раненого следующим выстрелом. Другие боятся кричать. Слышны лишь сдавленные всхлипывания. Кто-то бормочет слова молитвы.

— Ну? Кто? — угрожающе кричит шериф на весь автобус, — Кто признается? Давай, мразь, все кончено. Не трать мое время! Ну! Кто?

Пассажиры скованы ужасом. Никто не понимает, каких признаний требует от них обезумивший садист. Шериф быстро вертит изувеченной головой, сверля горящим взглядом то одного, то другого. В нем закипает злоба:

— Ты?

Выстрел. Тело вскинулось на кресле, обмякло.

— Ты?!

Выстрел. Тело вскинулось, обмякло, в проход свесилась рука.

Всхлипывания переходят в нарастающий усиливающий плач, некоторые кричат.

— Ты?

Выстрел.

— Ты?

Щелчок, осечка. Нет, закончились патроны.

С пальцев свесившейся в проход руки закапала кровь.

Шериф невозмутимо перезаряжает барабан револьвера.

Тем временем его напарник издевается над пассажирами в другом ряду. Подсел к пожилой мулатке:

— Мэм, вы знаете, что такое посткоитальный оргазм? Нет? Хотите поговорить об этом? Это то, что я испытываю сейчас постоянно! Только взгляните на это. Посмотрите, какая эрекция!

Толстяк и впрямь находится в состоянии похожем на эйфорию, совершая расправы над беззащитными людьми. И он действует более изощренно, чем шериф. От перевозбуждения у него из ушей тонкими струйками пошла кровь.

Вырезал крест на лбу. У одного. У другого. У третьего. Один визжал от ужаса и боли, другой стонал и кровь, стекающая из порезов, смешивалась со слезами, третий сразу же потерял сознание.

— Зачем это?

— Не знаю, захотелось, — ликующий толстяк в экстазе сияет от восторга, опьяненный своими поступками и властью над этими людьми, — да просто прикольно!

Шериф вновь обращается к людям:

— Ну что, мразь, уже назовешь себя, или мне продолжить тратить патроны и свое время? Кто?!

Помощник замечает лицо человека не залитое слезами и не искаженное гримасой ужаса. Похоже, этот человек каким-то чудом находит в себе силы сохранять самообладание. Помощник бросается к нему:

— Что смотришь, сволочь?! Что смотришь?!

Крепко хватает его обеими руками за голову, выдавливает большими пальцами глаза. Теперь жертва кричит от нестерпимой боли, судорожно корчится всем телом, придавленным навалившимся толстяком.

— Вот так, вот так, — приговаривает мучитель, — Бойся, бойся меня.

Задушив еще двоих, предварительно сломав поочередно им пальцы на обеих руках, но, так и не добившись признаний, приступает к следующей жертве:

— Говори! Сознавайся! Молчишь?!

Отрезает молодой женщине ножом уши и заталкивает их окровавленные ей в рот. Замечает ее большие груди, разорвав одежду, приставляет нож к ним, намереваясь отрезать, но тут его взгляд падает на маленькую девочку напротив. Затем он переводит взгляд на нож в своей руке. Не долго думая, втыкает его по самую рукоятку в живот замученной женщины и оставляет так торчать. Чтобы заняться девочкой, ему нужны свободные руки.

— Нет! Нет! — в отчаянии восклицает мать девочки, но никак не может защитить дочь от негодяя.

Плач в салоне автобуса стихает, потому что остается все меньше и меньше живых. Шериф уже не задает вопросов, он просто склоняется над очередной скованной наручниками и связанной колючей проволокой жертвой, молча, не мигая, внимательно смотрит в упор с полминуты, затем стреляет в сердце.

— Билл, а теперь я хочу трахнуть настоящую девственницу! — кричит помощник, отшвыривая безвольное тело шестилетней девочки, потерявшей сознание от боли и страха, на руки ее матери.

— Тогда советую тебе заняться той черной обезьяной за рулем, — смеется шериф, и сквозь его широко открытый рот зияет сквозная дыра в голове, — И зачем ты назвал меня по имени? Теперь придется их всех убить.

— Валяй. Но эту черную конфетку я оставлю напоследок.

* * *

Заброшенное шоссе увело их уже довольно далеко от военной базы, но палящее солнце в небе, казалось, и не собиралось клониться к закату.

— Билл, мне все-таки кажется странным, те солдаты, ну, которых не было, на старой военной базе, где мы не были, эта одежда в куче и ботинки, вся она выглядела, действительно, старой, как будто поношенная и еще лет двадцать провалялась, а кровь и дерьмо на ней свежие. Ей богу, Билл, это не их форма. Их одели в нее перед тем, как убить.

— А ты не так туп, как порой кажешься, — прищурился шериф, — напомни, как тебя зовут?

— Патрик, сэр, — кривляясь ответил помощник.

— Скажи-ка, Патрик, сколько дней мы не видели федералов?

— Четыре дня прошло.

— А сколько человек было в группе майора Стоунфилда, включая его?

— Десять человек.

— Верно. А трупов без кожи?

— Восемь на крюках и два под кучей шмоток. Ты думаешь…

— Я в этом не сомневаюсь!

— Черт возьми!

— Да, эти выскочки, похоже, нашли, что искали, и он освежевал их, как тупых свиней!

— Наш маньяк?

— Сержант Митчелл, тупица! Ты опять отключил мозги!

— Митчелл?

— Теперь понимаешь, что нас там не было, и мы ничего не видели?

— Да, Билл, конечно. Десять мертвых федералов без кожи… Нам ни к чему с этим связываться. Пусть крутая контора сама раскапывает это дерьмо со своими людьми.

— Вот-вот. А мы займемся нашим делом.

Патрик родился и жил в другом городе до службы в Пениссвилле, и поэтому не знал, что шериф, вытерпевший в детстве немало насмешек и унижений от соседей и сверстников по поводу того, что его мать была местной шлюхой, а он рос без отца и ничего о нем не знал, затаил в душе на всю жизнь неприязнь к горожанам. А, будучи ребенком, живя у самой долины сержанта Митчелла, придумал для себя легенду, в которую затем и стал верить, что кошмарный сержант, которого все в округе боялись, хоть мало кто из живых с ним встречался, это и есть его отец. И что Митчелл обязательно однажды отомстит за все его унижения и сурово накажет обидчиков. Конечно же, накажет смертью.

* * *

Жаркий день был в самом разгаре, солнце успело проделать около четверти своего ежедневного пути по небосводу, перемещаясь в сторону запада.

Шериф с помощником остановились у придорожного кафе, к которому привела их дорога. Похоже, это уже была территория другого штата, но дорожных указателей на заброшенном шоссе им не встретилось.

После пережитого необходимо было перевести дух, успокоиться, наконец, просто поесть. Порядком испачканные светлой пылью пустыни, усталой походкой, они вошли в кафе. В помещении царил полумрак, к которому после яркого солнца снаружи глаза не сразу привыкли. Фокусируя зрение на очертаниях помещения, они силились осмотреться. Где-то в глубине комнаты были еще посетители, но разглядеть их было невозможно.

Шериф обратился к унылому бармену за стойкой:

— Красавчик, как здесь насчет чего-нибудь поесть?

— Извините, мистер, холодильник для продуктов вышел из строя, поэтому могу предложить только напитки.

Ответ не обрадовал уставших служителей закона.

— Досадно… Но может быть, что-то, что не нуждается в хранении в холоде? Крекеры?

— Сожалею, мистер, но только напитки.

Шериф задумчиво побарабанил пальцами по крышке стойки бара, оглянулся.

— Но послушай, вот там, в углу, судя по чавканью, ведь они что-то едят, не так ли?

— Очевидно, эти джентльмены принесли еду с собой. Говорю же вам — еды в заведении нет. Напитки.

— Хорошо. Тогда сделай нам кофе. Покрепче.

— Восемь долларов сорок центов.

— Хорошая цена! — шериф извлек из нагрудного кармана помятую десятидолларовую банкноту с засохшим пятном крови, протянул бармену, — Сдачи не надо.

— Спасибо, мистер.

— Эй, я тебя знаю? Ты случайно не играл на банджо в Пениссвилле, в прошлом году на празднике урожая?

— На банджо? Вряд ли. Но ничего удивительного, шериф. Здесь меня все знают.

Получив свой кофе, шериф с помощником присели за столик. Патрик уже собирался спросить бармена, где поблизости можно раздобыть еды, но тут из дальнего темного угла громко и отчетливо прозвучал знакомый голос:

— Что? Наверное, хотите поесть, пидоры?

Конечно же, эти слова были обращены к ним. Шериф оглянулся на своего компаньона и нехорошо улыбнулся. С достоинством, не злобно, но твердо, выкрикнул в ответ:

— Эй, приятель, разве я говорил с тобой? Это случится не раньше, чем я сам решу это сделать! И лучше держи свой рот прикрытым, из него нестерпимо разит падалью!

— У меня есть предложение, — невозмутимо отозвался голос из угла, — я предлагаю тебе поединок.

— Какой еще к черту поединок?

В углу вдруг глупо захихикал:

— Давай померяемся силами, кто сильнее! Смелее! Наваляй мне! Ну же, раздави, заставь есть собственное дерьмо! Здесь важна внутренняя сила, моральное превосходство! Кто это чувствует в себе, тому не страшны никакие видения! Ну же, докажи свое превосходство! Не мне, себе! Покажи, кто из нас низшая форма жизни и не достоин жить! Дай мне поверить в тебя!

Шериф заметил испуг на лице помощника.

— Билл, у него твой голос, — сказал тот, заметно нервничая.

— Завали меня, расчлени и тогда сможешь сожрать, долбанный людоед! Если справишься, конечно, — продолжал неизвестный, — Насколько я вас знаю, вам это должно понравиться.

Его голос и впрямь был неотличим от голоса Билла.

— Пошел ты!

Шериф сосредоточился на своем кофе, решив не поддаваться на явную провокацию, чтобы не ввязываться в конфликт. Все эти слова напоминали ему привычные вопли проклятий жителей Пениссвилля. Но незнакомец не унимался:

— Не уверен в своих силах? Тогда попробуй выставить на поединок своего напарника, и ты получишь немного еды. Горсть сушеных бобов.

С каждым глотком кофе голод все сильнее напоминал о себе, а вместе с ним и злоба. Словно копившаяся тихо и незаметно все эти дни, навалилась прямо сейчас, в один миг.

— Давайте, пидоры, подходите! — присоединился голос еще одного неизвестного, — Разберемся, кто из нас круче!

— Хорошо, скоты, давайте разберемся! — резко вскочив, шериф бросается к обидчикам.

Первое впечатление вызывает определенный шок. Время неумолимо замедляет свой ход. Шериф быстро, не поворачивая головы, скользит цепким взглядом вокруг, оценивая обстановку.

За дальним столиком он неожиданно натыкается на человека в форме шерифа. Тот, демонстративно подчеркнуто расслабленно, попивая кофе, в ответ делает приветственный жест, небрежно касаясь своей широкополой шляпы, символически приподнимая ее край. В этом подонке он узнает себя. Рядом с ним потеющий, хоть и практический голый, толстяк в своем наряде: нечистом фартуке и трусах-стрингах, точная копия помощника Патрика.

Двойник шерифа очень бледный, с какими-то словно поседевшими волосами. Возможно, пыль пустыни делает его таким, а возможно другие причины. При этом Билл замечает, что у двойника буквально снесена задняя часть черепа. Это увечье настолько ужасно, что как бы тот не старался прикрыть его своей широкополой шляпой, оно бросается в глаза. Огромная дыра с рваными краями, сквозь запекшуюся кровь, белеют осколки черепа.

— Ну, давайте, пидоры, идите уже сюда! — настойчиво повторяет огромный толстый верзила в клеенчатом фартуке, забрызганном кровью, словно заманивая в ловушку.

Подоспевший на помощь шефу Патрик, видит в глазах своего двойника-психопата странное, заискивающее, подобострастное выражение. Похоже, ему очень необходим этот конфликт.

Встреча со своими двойниками сильно обескураживает шерифа и его помощника.

— На! — толстяк, выхватив циркулярный резак, молниеносно прыгает, с силой вонзает его наискосок в тело Патрика, рассекая ключицу, основание шеи и далее вскрывая грудную клетку.

Брызги крови помощника шерифа летят до самого потолка кафе, немало их попадает на лицо и одежду шерифа. Агонизирующее тело Патрика падает на пол к его ногам. Ситуация оказалась абсолютно непредсказуема и сразу же вышла из-под контроля. Шерифа трясет, он очень бледен и до смерти напуган происходящим. Он колеблется, лихорадочно пытаясь сообразить, как наиболее правильно поступить в этой неожиданной ситуации. Не придумав ничего лучше, он пробует выхватить револьвер, и разрядить в негодяев весь барабан.

Но двойник опередил его и нажал на спусковой крючок первым. Звук выстрела оказался очень громким, затем стало тихо, только в разрезанном горле толстяка булькала кровь.

— Да, уборщицу ожидает большая сверхурочная работенка, — громко и отчетливо произнес вслух шериф.

Он подошел к столику, за которым, только что, сидел Билл, взял чашку и допил. Кофе был еще горячий.

— Я бы даже сказал, очень большая сверхурочная работенка! — сказал он, обведя критическим взглядом кафе.

Затем он аккуратно поставил чашку на то же место на столе и, весело насвистывая, прошествовал к выходу, старательно перешагивая кровавые лужи на полу. Толстяк поспешил за ним, ступая прямо по пролитой крови босыми ногами.

* * *

В молодости, еще до того, как обрел себя, КураРа, работал коронером. Ему нравилось возвращаться на места происшествий, откуда он накануне забирал трупы, ложиться на места покойников в контуры, обведенные полицейскими мелом, и подолгу без движения оставаясь в позе жертвы, предаваться глубоким размышлениям. Но эти размышления не обязательно были связаны со смертью или насилием. Скорее наоборот.

КураРа вплотную приблизил лицо к поверхности жилища индейца. Первое впечатление вызывает определенный шок. Время незримо замедляет свой ход. КураРа осматривает кожу, которой обтянуты стены вигвама. Он замечает на коже татуировки с обозначением группы крови. КураРа внимательно рассматривает их, затем, закатив вверх зрачки, томно прикрывает веки и лижет крепко натянутую высушенную кожу.

«Ведь моя исключительность не в способности видеть изъяны, моя исключительность в обладании знанием об абсолютном совершенстве, — размышляет он, — а эти стены почти лишены изъянов. Как это возможно? Я встретился с чем-то по-настоящему совершенным?»

В это время индеец, выйдя из вигвама, принялся совершать странные действия.

* * *

Сержант Митчелл жестокой рукой с силой нажимая лезвием вырезал крест на лбу последнему из десяти пленников. Это привело того в чувство. Остальные также, ранее бывшие без сознания, еще не осознав, что с ними произошло, где они находятся, со стонами уже зажимали руками свежие порезы на лбах, вымазывая в кровь лица.

Первое впечатление вызывает определенный шок. Время безусловно замедляет свой ход. Очнувшиеся агенты ФБР скользят взглядами вокруг, оценивая обстановку. Они не помнят, сколько времени здесь провели. Они лежат на грязном полу в слабоосвещенном коридоре бетонного подземелья. Они могут шевелить руками, поворачивать голову, но тела их не слушаются, они не могут сесть, встать на ноги и даже ползти.

— Господа, — сержант выдерживает паузу, — я знаю, вы, так же как и я, приносили присягу, мы служим одной великой стране. То, что я делаю, я делаю ради нашего общего блага. Я — сержант Митчелл, вы слышали обо мне? То, что обо мне рассказывают, всякие небылицы: как я накрыл своим телом гранату, как я прикрывал отход группы, стоя в воде и крокодил откусил мне ноги, как я десантировался без парашюта, чтобы не провалить задание, как я подорвал радиоактивный заряд, находясь в зоне поражения и прочее… Я не могу запретить глупым людям говорить. Но скажу вам одно, я солдат! И я никогда не кланялся пулям! И вот этот орден Багрового сердца я заслужил на передовой, а не протирая штаны в штабах в тылу. А вы должно быть уже поняли, что зря со мной связались. Пусть я и калека теперь, но вам тягаться со мной не по силам, даже вдесятером!

— Но, сэр, мы здесь по другому поводу, это никак не связано с Вами. Наше задание расследовать похищения и пресечь канал торговли людьми, — майор понимает, что лучше выложить все как есть.

— Ошибаешься! — в лицо зловеще шипит сержант, — Все, что здесь происходит, связано только со мной! Таков здесь порядок вещей. И уже давно, ты даже не представляешь себе, как давно.

— Сэр, я майор Стоунфилд, федеральное бюро расследований, криминальный следственный отдел, я старший…

— Старший здесь я. А люди всегда охотно готовы продать себя сами. Поэтому заткнись, майор, у тебя нет для меня никакой ценной информации! — обрывает его сержант.

— Кто Ваш командир, сержант? — Стоунфилд пробует говорить с армейским психопатом по-другому.

— Я знаю, кто мой командир.

Сержант на несколько минут впадает в задумчивое полузабытье и никак не реагирует на слова пленников. Затем, вздрогнув, громко кричит:

— Вы в моей власти! Теперь вы будете выполнять мое задание! На вас надета форма. Здесь у каждого нашивка с фамилией сержанта, но выиграет лишь настоящий Митчелл, лишь единственный победитель будет достоин жить дальше! Приступайте!

Агенты, все в одинаковой сержантской форме, осматривают надписи «Митчелл» на груди. Сержант удаляется. Майор Стоунфилд задумывается. Он уже, кажется, слышал или читал отчет о подобной ситуации. Он понимает, что сержант не блефует. Жить останется, действительно, только один, только победитель. Таково правило той ужасной игры, в которую им не повезло оказаться быть втянутыми. Если они не станут убивать друг друга, их убьют все равно, но тогда уже всех. Майор решает начать действовать раньше, чем это осознают другие.

Он ощущает, что действие яда, парализующего тело, медленно ослабевает. Возможно, длительность и сила его действия зависят от индивидуальной переносимости. Тогда это шанс, которым нельзя не воспользоваться.

Майор в нелепом прыжке-падении из положения лежа делает выпад в сторону ближайшего собрата по несчастью и, вцепившись ему в горло, начинает душить непослушными руками. Кажется это лейтенант Стивенс, он в отделе три года, майор отмечал его, как толкового перспективного молодого работника, однако теперь это не имеет никакого значения.

Но беда в том, что ослабление действия парализующего яда почувствовали практически все одновременно, и все сделали соответствующие выводы, если не сразу, то в следующий миг, поняв по направленному на себя взгляду находящегося рядом сослуживца.

Они обезумели от ужаса. Успеть убить, раньше, чем убьют тебя. Действовать, действовать! Насколько позволяют налитые свинцом мышцы. Движения замедлены, будто в воде. Нанести удар в таком состоянии невозможно, но получается душить, выдавливать глаза, а у кого-то уже получается бить соперника головой о бетонную стену, медленно, но сильно. Вот уже появился и первый выбывший из борьбы за выживание. Они обезумели от ужаса и ненависти. Это та ситуация, когда каждый сам за себя в чистом виде. Возникшие в нескольких головах мысли — не поступать по воле безумца, тут же изгнаны прочь, ведь совершенно ясно — тогда ты жертва. Вся антистрессовая спецподготовка, обязательный минимум которой прошел каждый из них, оказалась бесполезна. Остался лишь инстинкт самосохранения толкающий на убийство. Скорее всего, это также спровоцировано действием яда. Все десять оказались в кошмарном сне наяву. Дерутся за жизнь молча, стараясь не тратить ограниченные силы, крики и возгласы досады и боли вырываются только у проигравших, у последней черты, остальные издают лишь пыхтение, кряхтение да стоны. Тем не менее, некоторые рычат. В ход идут зубы и ногти. Безоружные убивают безоружных.

Вот еще одно тело безвольно распласталось в кровавой луже на полу. Майор борется, он осилил уже троих подчиненных, с успехом применяя тактику захвата головы и ломания шейных позвонков резким скручиванием.

Но кто-то набросился сзади, видимо, подсмотрев его методику, пытается поступить также с самим майором. Однако рука соскользнула. И вот уже майор душит его, сжимает что есть сил пальцы на пульсирующем горле, но тот не желает легко расставаться с жизнью и выдавливает Стоунфилду глаз. Взвыв от невыносимой боли, майор отпускает горло противника, и тот отталкивает его от себя. Ослепленный на один глаз майор падает. В этот момент он беззащитен, но от смерти его невольно спасает еще один претендент на то чтобы остаться живым, который тут же схватился с его недавним противником.

Майор ощущает, что двигательные функции тела возвращаются. Превозмогая боль, держась за стену, он встает на ноги, скользит цепким взглядом вокруг. Похоже, что все мертвы, кроме него и еще кого-то, добивающего на полу того, кто лишил его глаза.

Из последних сил майор бросается на него всем весом своего тела, чтобы ударом выставленного локтя сломать или повредить позвоночник. И ему это удается. Лежа на хрипящем, но уже безвольно неподвижном побежденном, он привычно сворачивает ему шею.

Он победитель. Единственный выживший. Похоже на то. Все случилось очень внезапно, даже неожиданно. Но, пожалуй, нужно удостовериться, не притворился ли кто мертвым, не затаился ли, собирая силы, добить, добить, проверить все ли мертвы, добить…

Но тут из темноты коридора появляется зловещий сержант. Медленно возникают черты его лица, игра света и тени делает их еще более устрашающими. На нем такая же форма, как на участниках смертельной схватки, в правой руке мачете.

— Выигрывает лишь настоящий Митчелл! — повторяет он свои слова, — Неужели ты думаешь, глупец, что нашивка на одежде делает тебя Митчеллом? Лишь единственный победитель. И как ты думаешь, кто же из нас сержант Митчелл?

Майор жалобно кричит от бессилия и отчаяния, осознав, что жестоко обманут, пробует пятиться, закрыться поднятыми руками, но серия безжалостных ударов мачете обрушивается на его лицо, превращая голову в изрубленный качан капусты. Сержант забивает его, как скота.

* * *

— Черт, куда делся автобус? Зачем я тебя послушал, надо было пристрелить нигера, как остальных!

— Билл, я проломал ему башку, это точно! Он не мог уехать! Но если ты помнишь, я ведь говорил, надо было закончить все еще вчера!

— Да?! Так что же по-твоему, может быть это долбанный Иисус спустился сюда с неба, сел за руль и укатил? Или они вознеслись на небо вместе с автобусом, мать их?! У нас тут случилось сраное чудо?! А я это пропустил?

— Не знаю, Билл, а что если это сержант? Или тот странный бродяга-придурок, что пререкался с нами в кафе из-за кофе и критиковал игру Майкла на гитаре, он ведь потом ушел из города в пустыню.

— Придурок — это ты! Быстрее в машину, мы должны найти проклятый автобус раньше, чем его найдут федералы!

* * *

Индеец совершал следующие действия: отходил на четыре шага от своего вигвама на север, оголял чресла и стоял нагнувшись четырнадцать секунд, отходил на семь шагов на восток, оголял чресла и стоял нагнувшись девять секунд, отходил на двенадцать шагов на юг, оголял чресла и стоял нагнувшись семь секунд, отходил на запад на три шага, оголял чресла и стоял нагнувшись семнадцать секунд.

— Что ты делаешь? — спросил КураРа.

— Общаюсь с духами.

— В чем смысл твоего ритуала?

— Я показываю духам четырех сторон света свое отношение к ним. Мошиаху, Иегове и висельнику, серокожему со всеми брахманами, а также матери Моржихе, иншАллах.

Сказав это, индеец поспешно скрылся в вигваме. КураРа постоял некоторое время, воскрешая в памяти черты хитрого лица индейца в мельчайших подробностях. Это было важно.

Затем он приблизился к входу в жилище:

— Эй, ты не должен.

— Не должен что?

— Не должен меня приглашать войти. Этого не требуется.

КураРа зловеще захохотал и вошел в вигвам из человеческих кож.

Первое впечатление вызывает определенный шок. Время непривычно замедляет свой ход, почти останавливается. КураРа, не поворачивая головы, скользит цепким взглядом вокруг. Внутри вигвама специфический запах, ведь кожи не выделаны, натянуты на каркас сырыми. Практически нет мелких деталей и предметов. Посередине расположен очаг, в котором тлеют угли. Старого индейца нет, но за очагом в полумраке он обнаруживает сержанта Митчелла. Сержант облачен в кроваво-красный балахон с надписью «δεσποτία», сделанной черными буквами. Именно так он выглядел в видениях КураРа. Босой сержант забился в угол, стоя на четвереньках, уткнув голову в стену.

— Так вот где ты! — ухмыляется КураРа, направляется к нему, обойдя очаг справа, становится между сержантом и очагом.

Митчелл поднимает голову и поворачивается. Без сомнения, у него лицо старого индейца, музыканта из придорожного кафе, также еще кого-то, с кем доводилось встречаться КураРа в жизни, но сейчас это абсолютно неважно. Облаченный в красный балахон с черной надписью на спине «δεσποτία» хитро улыбается. Это улыбка в сочетании с блеском глаз — улыбка безумца.

КураРа, однако, припоминает, что ранее, в видениях надпись выглядела, как «despotico». Должно ли это настораживать? Едва ли…

Внезапно сержант Митчелл, отбросив полог шатра, проворно пускается в бегство на четвереньках, путаясь в полах длинного балахона. КураРа решительно настигает его быстрым шагом и наносит удары ножом в бока, ягодицы, поясницу.

— Ой, ой, ой! — словно кривляясь, восклицает сержант.

Он упорно уползает, мелькая пятками, запачканными в крови.

КураРа настигает его несколько раз, безжалостно нанося удары ножом. Из некоторых ран, порезов, в которых повреждены артерии, кровь брызжет фонтанчиками. КураРа смачивает пальцы в его крови, смазывает свои губы. Задумывается, прислушиваясь к внутренним ощущениям.

Наконец, преследуемый, теряя с кровью силы, перестает ползти. Распластавшись на песке, замирает. Подоспевший КураРа склоняется над ним. Тот приподнимает голову и смеется ему в лицо. Умирая, произносит:

— И как ты думаешь, кто же из нас…,— хрипит, кашляет кровью, но смеется, — Кто же из нас сержант Митчелл?

11.09.11, 18.09.11, 06.10.11

Belarus

© Dobry dziadźka