Дважды встанет закат и падёт солнце, четырежды все забудут причины своего однажды

«Где мы, — эхо поет свою песенку.— Кто мы, — шелестит оно снова» — с такой умирают нынче, на губах, на них самых, в розовой пене лопаются пузыри. Вы все слышали этот звук. Чвок. Это шагают перемены. Крадучись.

— Если не доживешь до ночи — придут деконструкторы, — промурлыкала она под нос и погрозила призракам кулачком, маленьким, в моей клешне таких поместится десяток. — Есть хочу, — я вытащил секатор и прикусив губу отсек две фаланги безымянного. Через полсекунды явилась боль, сука в пехотных доспехах и кривой улыбке наискось. Взаимно, леди. На зубах ледовой вспышкой лопнет капсула обезбола, буэно, и пока все всех любят ответьте — вас целовали ангелы? То-то и оно, откуда вам, уродцам, знать про небеса.

— Держи, сонышко

— Ты лучший папочка на свете, — причмокивая, она грызла мой палец и теперь только свертываемость и число лейкоцитов имели значение.

— Не разговаривай с набитым ртом, — ухмыляюсь я в ответ. Наш путь лежал на запад и не был короток. Предположительно. Я раскрываю левую ладонь и вижу татуировку «мечты», раскрываю правую — «мертвы». Пятнадцать лет не сделали фразу лживой, мир раем, а меня впавшим в инфантилию моноверующим. Но разглядывая мимолетно-счастливое дочкино личико кто не предпочтет сжать правую в кулак навсегда.

Город назвал себя Голодом и лазурь вынуждено подчинилась. Снег стал пеплом, воздух был болью и раньше. Прости то, что не можешь придушить и закопать. И правила все еще таковы. Скрипя костями и позвякивая цепями, в сыворотке тумана может таиться что угодно. Твои слова — фантики фантазий, малыш, и сделают блюющую мечтами в мусорный бак тридцатилетнюю шлюху чьим-то алтарем. Иногда как пожелаете. Сифилис чайной ложкой выкапывает вкусное и сжирает содержимое черепа, облизываясь. Психиатрия от А до Я засовывает багровый язык то в одно ухо, то в другое. И вот уже бескрылые небожители в сверкающих кровью зипхудах бредут среди нищих, сирых и убогих, по узорам отбросов, где собаки трахают детей, которые трахают старух, которые трахают собак. Шесть Иисусов всегда лучше, чем один. А если вооружиться достойно, то бей копытом, бледная кобылица. И плачьте матери, сумерки выждут и проглотят. Всегда. Учитывая антисанитарные условия вифлеемских застенков гражданин бог позаботился о непредсказуемости. Повернется ли у меня язык назвать его параноиком, учитывая будущее? Возможно в конце концов и начал или середин, я бормочу не загадывать слюной с губами то, что не подвластно, не закатывать влажные глаза туда, куда не зовут. Каждый раз, становясь в очередь за прощением к святой Лепре. Два билетика в рай? Тесак — лучшая аргументация по предотвращению назойливости. И жидкие кости не спасут как ни увы.

-Эй, трактирщик, плесни своих лучших помоев, — с порога провозглашает один из вошедших. В ответ лучше смолчать любому, во имя самосохранности, шрамы, пересекающие лицо говорящего, не так страшны, как скалящийся сталью протез вместо левой руки. Он нашпигован режущими кромками с фанатизмом послушника столичного храма пыток «Вой». Остальные пятеро — ожившие кошмары, даже для тех, кто привык сам вызывать ужас. Поэтому заведение погружается в тишину, прерываемую затхлым дыханием, колотящимися сердцами и сглатываемыми мыслями. И вот под перестук пульсов мы и войдем в историю, детка.

— Резатель, чую нам здесь рады, — хмыкает предводитель компании, его единственный глаз сверкает изумрудом, утопленным в грязи.

— Вип столик господам, — хозяин подзывает хромоножку, сиськи навыкат, в замызганном фартуке— Милости просим,…»

Только пара громил реагирует на подсказку. Татуированный синими змеями Интерпретатор перебрасывает неподъемный трехствольный ручник на плечо легко, словно игрушку.

— Сборщики, — ухмыляется он, пока жизнь вешает на лица окружающих бэджики «продается». Сегодня приглашение получит погода, вроде — «Поплакай, мисс, слезами над телами этих грешников…»

Впрочем я опять подгоняю калиброванный кварцевый генератор антикварных УН, а мы не из тех, кто всегда стремился к свету, что бы не придумали безумные хронописцы после.

день первый

— Пап, я пить хочу, — голосок хриплый и значит действительно пора. Она растет поразительно терпеливой, вся в мать. Я кивнул. Облачная мертвечина, привязанная пуповинами дождей к земле, пропускает лунный свет дозировано и редко. Влажность, жара и безветрие этой душегубки изуродует кого угодно. Из бывших ненормальным в той жизни. А я еще помню другие времена

— Сейчас, милая, — она знает порядок. Сначала мы ищем убежище. Пули берут не всех тварей и топлива в огнемете осталось на полтора пальца. Это плохо, но мы почти добрались. Ну, по мере сил надеюсь на это.

  Я выбрал одноэтажный дом и Пун успокоительно хмыкнула. Обычно она их чувствует на достаточном далеке для прицельного выстрела. Но осторожность некоторым из нас позволяет прожить на пару часов дольше. Стоит ли? Зигзаги шрамов на руках и в подреберье — лучшее напоминание, что иногда твари прорываются сквозь дочину эмпатию. И тогда наши жизни стоят ровно столько. Меньше чем ничего. И чуток папочкиных навыков выживания и безумия. Потому что у меня есть она.

  Створка хлипкая, на один удар, и окна, слишком много и все без брони, видимо домик выдумали до. Беспечность, которая нам давно не по карману. Строение совершенно не подходящее для долгой осады. Если соберетесь наскоро умереть подкину адрес.

  Встроенный гараж почти пригоден. Ворота не достаточной прочности, но, по крайней мере, притормозят нападавших. На два вдоха. Когда периметральная защита сделает свое дело. А там уж молитесь всем демонам, которых вспомните. И не забывайте стрелять. Их сочленения особенно уязвимы.

  Я снял рюкзак и вытащил Пун. Мы давно привыкли к сырости, в конце концов кругом жидкая грязь, которую старики еще по привычке называют землей. Но наша девочка совсем другое… существо. Просохнуть для нее не прихоть. И вот из пары стульев и мусора сложен в ржавом ведре костерок. Неумолимый закон физики вытягивает дым в решетку вентиляции, в данном случае риск оправдан. Я проверил катетер и она улыбнулась. Словно звездочка зажглась. Пакет был на две трети пуст, это значило, что нам нужно спешить. Когда Пун напьется, мы должны отправиться дальше. Потому что со светом всегда приходят они.

  Возможно, если бы боги дали дочке ножки все сложилось бы по-другому. У меня не так много перерывов в гонке, чтобы думать о бессмысленных вариантах. Однажды я и умру так, на бегу, отстреливаясь. Слепая Нэн видела будущее, надеюсь мое. Потому что в ее снах Пун осталась жива.

— Па, они на севере, — фиолетовые радужки вспыхнули и погасли. — В беде

Ничего страннее не слышал, с тех пор как другая девочка упала в кроличью нору и не умерла. Я нарисовал было бровью иероглиф вопроса, но она уже сказала все, что хотела, так повелось с рождения. Ты получаешь направление и должен действовать. Полминуты на сборы и мы выдвинулись. Печаль лилась с неба, для разнообразия почти бесшумно. Пун щипнула шею и я замер. Выстрелы, настоящие, не баллоны, расстояние навскидку двести, за той многоэтажкой. Двинулись, да храните нас скверны, отпечатки пальцев на спусковых.

  Чтобы проповедовать страждущим « как много довелось повидать» важно не количество прожитого, а место действия. Допустим, вам случилось выбраться. Из энной степени мясорубок. Тогда история встречи с Тиной никого_из не удивит.

  Там были трупы и были убийцы. Я бы сказал нам повезло, как утопленникам, но Пун прижалась щекой к моей спине и мы оба знали, что последует. Снять двоих прежде, чем они успеют обернуться. В оптике иной алый выплеск становится почти объектом искусства. И я знаю выродков коллекционирующих эти зарубки на прикладе. В ближнем бою совсем другая музыка. Просто двигайся в такт и при случае выживи.

Овердрайв — после просто удача шуршала на ухо песенку мур-мур. Учитывая их вооружение шансов было прискорбно мало.

  Меня не занимало, что тут произошло. Твари застрелившие других тварей, данность может только радовать. Выведите вирус который сожрет их изнутри и я лично спущу его в атаку. Наша ближайшая задача маячит очевидным — убраться побыстрей, прихватив то, что может пригодиться. Срезав лучшее мясо, все нам не унести. И конечно наполнив пакеты. Пун необходимо пить.

  Поэтому я начал втыкать дозаторы в основания черепов. Дальше машинки все сделают сами. Конечно, мы предпочитаем забор концентрата, пока твари еще живы, но и неостывшие вполне годны. «Дин, в нашем ли положении выбирать» всегда говорила Ину. Так нас звали раньше, в другие времена, под небом другого цвета.

— Нет, — я замер. Дочка выглянула из-за плеча и ткнула пальчиком. — Ее не нужно

Носком ботинка я перевернул тело на спину, держа топорик наизготовку. Коротко-стриженная маленькая женщина, не достаточно красива для совместимости с жизнью, но контур скул и припухлые губы дарили ей привлекательность в обмен. Две пули, не мои, обе прошли навылет, залив ее мир кровью и она все еще цеплялась за край. Без доспехов. Значит научники или тех.персонал.

— Что в ней такого?

— Мы возьмем ее с собой, — иногда с Пун лучше не спорить, но сегодня не иногда.

— Ты в своем уме, родная? — хаос — среда нашего обитания не первый цикл — настойчиво приучает к мысли, что дочь чаще права, чем нет. Но раньше мы всегда поступали с ними одинаково. Видимо всегда тоже однажды подходит к концу. Потому что в ответ я услышал безапелляционное и предельно серьезное:

— Да, папочка. Уверена.

  С людьми всегда много проблем. Слава богам мы совсем другие. Не знаю зачем, но через час, с пятью пакетами свежей слизи, дочкой за спиной и двумя надежными стволами на шее я пошлепал по грязи. Ладони сжимали две трубки, связанные ремнями в треугольник волокуши. Тина, чье имя мы конечно узнали значительно позже, не приходила в сознание. И к лучшему, что не помешало мне предусмотрительно привязать ее, заодно перебинтовав и вколов два кубика гремучки. Милосердие? Благодари Пун, человечек. На твое счастье выбор делает она. Старина Дин, изъяв съедобные куски, отправил бы скелет удобрять жижу вместе с остальными. Во имя…

  Примостив поверх тела пленной найденное оружие + полезные и возможно-теоретически-перспективные штуки, мы направились прямиком в будущее. Которое сегодня изменилось бесповоротно. Впрочем, знала об этом на целом свете пока только моя дочурка. Да те пророчицы народа Трав, которых люди сожгли двадцать циклов назад в концлагере Циннамон.