Ну а что толку, если мысли вспять, и боль прет в голову опять, и даже нету, нету сожаленья.

А с сердцем что ушло? Любовь, разлука? Немыслимые таинства души сердцебиенье обращало в скуку. Но сердца больше нет, вот это штука! Ужасным, окровавленным куском валяется теперь на грязной свалке. И как одежда чья-то в раздевалке, в молчаньи ожидает стирки или чистки.

Но, прочитав любовные записки, не чувствую сомнений и тревог. А что я сделал? Сделал все что смог — разбил сердца, свое разрушив сердце. Вот ящерица тащится по дверце воспоминаний, чаяний и стонов. С какой горы, с какого бы разгона не пробовал взять эту высоту... я, сантиметром чувствуя версту, живу презренным, низменным обманом, и снова память кажется туманом, даря безбрежным мыслям высоту.

Я красоту, как сыр норвежский тру... На местной, слишком острой, кухне.

Пытать меня в изгаженных подвалах — суть бесполезно! Смытый океаном, я подвожу соленую черту — я пропил жизнь, я совесть разбазарил; забыв про честь, я в грязь лицом ударил, не воплотив прекрасную мечту — построить дом на тихом райском пляже, где мы с тобой гуляем в неглиже, там, где прибой ласкает наши ноги.

Забыв про сон, не чувствуя тревоги, мы обретаем счастье не спеша, лишь волны набегавшие, шурша, воспели страсть в лучах морских закатов. Но волны поступью, от шага к перекатам, ни сердце не вернут мне, ни тебя.

Мне лодки мало, мало корабля, который бы сослал меня на берег. На берегу туземцы и вино, разлука, так терзавшая давно, уже вчера собралась испариться. Напиться в хлам и мертвым сном забыться, но шторм прошел немыслимо давно.

Вот мертвый штиль на море, и, сначала, я погружаюсь в пену одеяла, в подушке утопив своё лицо.

И я кричу, совсем не слыша крика, единственное имя — имя Вика. Но засыпаю в варварском бессильи. Вот твои пальцы, руки, плечи, дальше крылья... И просыпаюсь с новым, чистым сердцем и снова чувствую биение в груди. Казалось бы — все мысли позади, но вновь твое я вспоминаю имя.

И все сначала... Все сначала, слышишь...