Надо сказать, есть у меня слабость — люблю время от времени, нет-нет, да и погадать по книгам. Беру и открываю на первой попавшейся странице. И читаю.

Презабавные иногда вещи вычитываю...

И вот однажды когда всё уже было очень плохо, но казалось что всё-таки хорошо, не выдержал искушения и книжечку раскрыл.

И то, что прочёл я "легло печатью на сердце моё" и на лице моём улыбка превратилась в усмешку.

Ох, как больно бывает гадать по книгам мальчикам в белом костюме Пьеро!

С тех пор я ненавижу вобщем-то милый город Шанхай.

Какое мне дело, что ты существуешь на свете,

Страдаешь, играешь, о чём-то мечтаешь и лжёшь,

Какое мне дело, что ты увядаешь в расцвете,

Что ты забываешь о свете и счастья не ждёшь.

Какое мне дело, что все твои пьяные ночи

Холодную душу не могут мечтою согреть,

Что ты угасаешь, что рот твой устало-порочен,

Что падшие ангелы в небо не смеют взлететь.

И кто виноват, что играют плохие актёры,

Что даже иллюзии счастья тебе ни один не даёт,

Что бледное тело твоё терзают, как псы, сутенёры,

Что бледное сердце твоё превращается в лёд.

Ты — злая принцесса, убившая добрую фею,

Горят твои очи, и слабые руки в крови.

Ты бродишь в лесу, никуда постучаться не смея,

Укрыться от этой, тобою убитой любви.

Какое мне дело, что ты заблудилась в дороге,

Что ты потеряла от нашего счастья ключи.

Убитой любви не прощают ни люди, ни боги.

Аминь. Исчезай. Умирай. Погибай и молчи.

***

Что-то не так...С гримом явно что-то не то...Потёк. Встань у окна, мальчик в чёрной шапочке и грустным лицом. Взгляни...Ты плачешь и плачешь по-настоящему...

— "Берегитесь меня! Я способен на подлость.."

— "Не верю. Ты и жить не способен на свете, о, радость моя!"

— "Всё равно, обречен каждый день начинать перед дверью..."

— "Очень много дверей.."

— "Ну и что. Ничего не желаю менять."

Шанхай опротивел и опостылел невыносимо. Ты бежал из него как из преисподней, в надежде, что бегством излечишься...

Япония.Нагасаки.

"О, как далеко убежал

Ты сегодня, мой

Маленький ловец стрекоз"...

Помогло? Ни капельки. Чем сильнее ты ускорял шаг, тем сильнее было желание вернуться. Нестерпимой глупостью казалось бегство, невыразимой — боль. Ты бросил то немногое, что имел и опрометью кинулся назад...

Никого. Комната, где ещё так недавно была полочка с книжечкой , пуста. Стерильна такой чистотой и равнодушием к своему прошлому, что тебе захотелось взорвать весь дом, квартал, город...Лишь бы в этом огне мелькнуло её лицо...

Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы?

Куда ушёл Ваш китайчонок Ли?

Вы, кажется, потом любили португальца,

А, может быть, с малайцем Вы ушли...

Последний раз, я видел Вас так близко...

О, как она была близка тогда, ты помнишь, мой мальчик? Ты помнишь...Как твоё сердце трепыхалось в её руках, как оно билось умирающим Фениксом, надеясь всыхнув — сгореть, стать пеплом и — воскреснуть вновь, в её изящных пальцах...

В пролёты улиц Вас умчал авто...

Тебе стыдно, Пьеро? Тебя, а не её умчал авто. Ты, а не она бежал сам не ведая от чего, погадав на ма-а-а-хонькой книжеце. Так чего же ты хочешь теперь?

Пой. Пой, Пьеро, пока не вырядили в дурака-Арлекина! Пой!!

И снится мне, теперь, в притонах Сан-Франциско,

Лиловый негр Вам подавал манто...

Что может помочь тебе, мальчик? Что может излечить твоё израненное сердце — сердце лгуна, сердце чёрно-белого фата, сердце грустного насмешника?...

Ты совсем один. Ты в жестоком нигде. Ты в наверное-нет-и-не-будет.

Ты поёшь, но кто услышит тебя сквозь обитые ватой приличного бездушия стены?

Ты ещё можешь крикнуть. Может быть, соседи позвонят в милицию и попросят угомонить полуночника. Те нехотя приедут и тебе не будет так одиноко и страшно... Но они — не приедут. А ты — не закричишь.

Прошлое держит за горло, пропуская лишь редкие вдохи-выдохи...

Ты не можешь не вспоминать свою кареглазую Дансинг-герл...

Это бред. Это сон. Это снится...

Это прошлого сладкий дурман.

Это Юности Белая Птица,

Улетевшая в серый туман...

Вы в гимназии. Церковь. Суббота.

Хор так звонко, весенне поет...

Вы уже влюблены, и кого-то

Ваше сердце взволнованно ждет.

И когда золотые лампады

Кто-то гасит усталой рукой,

От высокой церковной ограды

Он один провожает домой.

И весной и любовью волнуем,

Ваши руки холодные жмет.

О, как сладко отдать поцелуям

Свой застенчивый девичий рот!

А потом у разлапистой ели,

Убежав с бокового крыльца,

С ним качаться в саду на качели –

Без конца, без конца, без конца...

Это бред! Это сон! Это снится!

Это юности сладкий обман!

Это лучшая в книге страница,

Начинавшая жизни роман!

Дни бегут все быстрей и короче,

И уже в кабаках пятый год

С иностранцами целые ночи

Вы танцуете пьяный фокстрот.

Беспокойные жадные руки

И насмешка презрительных губ,

А оркестром раздавлены, — звуки

Выползают, как змеи, из труб.

В барабан свое сердце засунуть –

Пусть его растерзает фокстрот!

О, как бешено хочется плюнуть

В этот нагло смеющийся рот!

И под дикий напев людоедов,

С деревянною маской лица,

Вы качаетесь в ритме соседа

Без конца, без конца, без конца...

Это бред! Это сон! Это снится!

Это чей-то жестокий обман!

Это Вам подменили страницы

И испортили нежный роман!

***

Сегодня тебе опять на сцену, маленький герой. Ты будешь жестоким, я знаю. Ты будешь таким жестоким и злым, что Арлекин онемеет от твоих дерзостей, а Коломбина заплачет и убежит.

Как зовётся театр абсурда твоей жизни без той, которую поглотил ночной полумрак Шанхайских кварталов? Ты не нашёл ещё имени для того ада, который носишь в себе?

Ты ведь понял, дружок, давно понял, что бегство и погоня суть одно...Но если не сможешь настигнуть — то и не сбежишь.

А ведь уже на исходе зима. Белая, как твой балахон. С промороженными до самого дна озёрами. Холодными и пустыми, как твои глаза, мой Пьеро. Сколько ты готов отдать за Её улыбку? А сколько — за страдание на её лице?...А сколько ты сможешь держать страдание на своём?...

Вот зима. На деревьях цветут снеговые улыбки.

Я не верю, что в эту страну забредет Рождество.

По утрам мой комичный маэстро так печально играет на скрипке

И в снегах голубых за окном мне поет Божество!

Мне когда-то хотелось иметь золотого ребенка,

А теперь я мечтаю уйти в монастырь, постареть

И молиться у старых притворов печально и тонко

Или, может, совсем не молиться, а эти же песенки петь!

Все бывает не так, как мечтаешь под лунные звуки.

Всем понятно, что я никуда не уйду, что сейчас у меня

Есть обиды, долги, есть собака, любовница, муки

И что все это — так... пустяки... просто дым без огня!

Подойти к зеркалу. Всмотреться. Дотронуться рукою до зеркального лица. Почувствовать холод стекла. Прикоснуться к своей щеке. Это действительно ты. Ты, мой бедный маленький Пьеро. Это твои глаза остаются холодными, но твои же губы расчерчивают лицо усмешкой, это твои ямочки на щеках...Ты разучился улыбаться, мой дружок, совсем разучился...Ничего, будем учиться заново. Это не так страшно, как кажется поначалу. Мы будем с тобой очень аккуратны и старательны. По-тихонечку, по-чуть-чуть, мы научимся улыбаться как когда-то...Вот так, осторожно, не дай захлестнуть тебя мерзости, накопленной в душе. Будь трепетен...Что? Чему ты улыбаешься так страшно? Кто научил тебя так открывать и корчить рот? Не смей смеяться так! Не смей так отвратительно хохотать!...Не нужно — так…

Мой бедный исстрадавшийся мальчик в белом балахоне с длинными рукавами.

Я сегодня смеюсь над собой...

Мне так хочется счастья и ласки,

Мне так хочется глупенькой сказки,

Детской сказки наивной, смешной.

Я устал от белил и румян

И от вечной трагической маски,

Я хочу хоть немножечко ласки,

Чтоб забыть этот дикий обман.

Я сегодня смеюсь над собой:

Мне так хочется счастья и ласки,

Мне так хочется глупенькой сказки,

Детской сказки про сон золотой...

Сцена. Сотни глаз всматриваются в тебя, Пьеро, но яркие рампы слепят тебя. Ты не можешь увидеть как жадно зал впитывает твой голос, следит за твоими движениями, разгадывает твои паузы, и ищет в каждой мелочи скрытый смысл. Мягко и плавно звучит рояль. Ты больше не будешь петь для них, Пьеро. Никогда не будешь. И потому, сейчас поёшь как никогда. В каком ты городе? Который сейчас год? Это неважно. Не может быть важным: её здесь нет и не может быть. Остальное — пустяки. Но против воли и всякой логики, ты сквозь жестокий свет прожекторов вглядываешься в зал. Седьмой ряд, 12-е место...Её место. Разве? Разве сейчас оно кем-то занято? Чьё лицо ты надеешься разглядеть в этом непроглядном свету?..Оставь, это всё мой мальчик. Она тебя не услышит, оставь. Подойди к столику, возьми бокал, неспеша поиграй вином. Вино...Сделай глоток. Пусть они ждут, затаив дыхание. Они ведь за этим пришли, мой дружок. За этим. Посмотреть как Пьеро будет плакать и умирать. А они останутся. И ради этого, ради того чтобы сказать "Ах, как славно сегодня Пьеро страдал" и подумать "Уж мне-то лучше, чем этому расфуфыренному паяцу, эк его разбирает" — они готовы раз за разом приходить сюда. Но они не знают, что сегодня — последний раз. Нитки марионетки всегда обрываются неожиданно...

До свиданья, друг мой, до свиданья,

Мне так трудно жить среди людей.

Каждый шаг мой мне несет страданье,

Ах, в этой жизни счастья нет нигде.

До свиданья, догорели свечи,

Мне так страшно уходить во тьму;

Ждать всю жизнь и не дождаться встречи,

И остаться ночью одному.

До свиданья, без руки, без слова,

Так и проще будет и нежней,

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей....

Вот и всё. Пойдём, мальчик мой. Пойдём. Вставай.

(Все стихотворения принадлежат перу А. Вертинского, в т.ч. и последний — являющийся переработанным текстом стихотворения С.Есенина.)