— Ничего ты не понимаешь, женщина! Я художник, а моя муза скоро перестанет меня посещать, потому что ты все время стоишь у нее на пути! Подари мне пять минут тишины, сделай милость!

Пятница только вздохнула. Робинзон снова рисовал на стене пещеры свои рисунки ее помадой (рецепт которой ей удалось вымучить только с третьего раза) и еще строил из себя непонятого никем творческого гения, которому она, видите ли, ограничивает личное пространство!

Пятница вышла из пещеры и устало присев на бревно, уже не в первый раз задумалась о том, стоило ли ей выбирать такую жизнь. Сегодня было ровно пять лет с тех пор, как она "вышла замуж" съза Робинзона, если, конечно, можно назвать женитьбой обмен деревянными кольцами и роспись на каменной плите. Пять лет назад, блуждая по острову в поисках нового места для охоты, она и увидела Его. Как сейчас Пятница помнила тот день — Робинзон, весь ободранный, несчастный, одинокий, сидел на песке и, обхватив руками колени, беззвучно плакал. В тот момент в груди что-то заныло, застонало, и Пятница поняла, что после увиденного ею она просто не сможет оставить Его одного.

Так и началась их совместная жизнь. Как оказалось, Робинзон не умел абсолютно ничего: охота и рыбалка были ему чужды, готовить он тоже не умел, а уж о рубке деревьев и постройки простейшей лодки не могло быть и речи.

— Я не могу этим заниматься, — с гордостью повторял он на просьбы Пятницы, — я знаменитый художник! Ты хотя бы знаешь, как я раньше жил, где я раньше жил?! Там, где я жил, за меня всю работу делали машины или другие люди — убирали, готовили...

И он начинал с вдохновеним рассказывать о своей прошлой жизни в Большом Мире. Пятница всегда слушала его с интересом, но всегда сомневалась — уж больно странно звучали слова Робинзона. Машины для стирки, машины,которые за минуты перевозят с одного места в другое, машины, которые греют еду, даже машины, которые варят кофе — вот сколько машин было в мире Робинзона. Пятница не понимала его восторгов — что же хорошего в этой неживой природе? Что хорошего в том, чтобы просыпаться под рев машин, а не под пение прекрасных птиц? И разве есь что-то вкуснее, чем свежепойманная рыба, запеченнач на костре? На эти вопросы Робинзон только махал рукой и говорил: "Эх ты, темнота папуасная..." Поэтому всей работой занималась Пятница.

И вот спустя пять лет такой жизни, Пятница, сидя на бревне, закрыв лицо руками, беззвучно плакала. Хоть она и была "папуасной темнотой", но в первю очередь, она была женщиной, которая хотела ласки и внимания. Она поняла, что больше не чувствует себя любимой Робинзоном — он не посвящал ей стихи и не писал песен, не рассказывал о созвездиях лежа на берегу океана...

— Пятница, ты чего? — услышала девушка тихий голос Робинзона. — Не плачь, папуаска моя! Пойдем, я тебе кое-что покажу.

Удивленная, размазывая слезы по лицу, Пятница все же покорно отправилась за Робинзоном в пещеру.

— Подожди. — Остановился. — Глаза закрой.

— Открывай, — прозвучало через пять минут.

Пятница потеряла дар речи. Во всю стену был нарисован ее портрет, той самой помадой, рецепт которой ей удалось вымучить только с третьего раза. Робинзон, измазанный краской, прижал девушку к груди и поцеловал в макушку.

— С годовщиной, — улыбнулся Робинзон.

Пятница в последний раз всхлипнула — но теперь уже от счастья, и тихо прошетала:

— Как же я люблю тебя, мой Робинзон...