Меня охватывало невообразимое отчаяние каждый раз, когда я пытался вспомнить её лицо. Паника впивалась холодным потом в спину, а рот мой весь искривлялся от привычной горечи разочарования. Я не помнил её лица.

Как и голос её не мог звучать по заказу в моей голове. Как бы я ни силился вспомнить заветные нотки, ничего не выходило. Она была будто пустотой, самой отягощенной в мире пустотой. Пропитанной моими слезами, увенчанной моею больной любовью.

Один Бог знает, как я любил её. Одному ему ведомо, что стало с моим бедным сердцем. Сейчас.

И что. Что я, в сущности, знаю о ней? Множество мелких подробностей, забавных деталей, которые, как светлячки, разгоняют тьму её таинственной жизни. Любит соки красного цвета и поцелуи в висок, в детстве боялась пыли, знает, что самый удушливый и тяжелый из ароматов на её коже подобен легкому аромату свежесрезанной розы.

Все это никак не разрешает вопроса о том, что у неё внутри, какая она. Я никогда не знал её, и не знаю. Только озарения, мимолетные вспышки её посещали меня, моменты, когда я чувствовал сопричастность.

Мне хватает религиозного трепета, чтобы признать её душу истинным чудом. Непознанным чудом, скрывающим свои мягкие очертания в полумраке.

Она не могла принадлежать никому. Помню, что у кого-то хватало самообладания понять и принять это, и они становились в бесконечную очередь вечно терзаемых жаждой. Они ждали и ждали, когда частичка этого великолепия будет ниспослана им. Кто-то дожидался, кто-то в тоске сходил с ума; были и те, что мнили себя «похитрее» остальных, и им удавалось пройти под светом благодати несколько раз. Но я знаю, это случалось только потому, что она сама позволяла этому быть. Ей нравилась игра. Когда она была в духе — игра нравилась ей ещё больше. Я же был из числа тех, кто стоял в углу, скрипя зубами. Безумие грохотало кругом. Мои ладони кровоточили от усилий, с которыми я сжимал кулаки. Я был не в силах изменить законы неотвратимости, царившие в её мире. Нельзя было добиться и особого статуса. Какие, к черту, особые статусы!.. Только и знай, что жди своей очереди.

Временами я был противен сам себе, временами мне был смешон весь мир и эти идиоты, одержимые ею. Ненавидел их, метался внутри себя, сбивая собственные стены, омывая их кровью, и боль перекатывалась от края к краю, будто вода в затопленной каюте. В такие моменты я искренне желал смерти всем, кто рядом с ней, кто забирал её время, которое она могла провести и со мной. Я был готов на убийство — вот то отчаянии, в каком я пребывал!.. И раз оно было столь всеобъемлющее, что я подумал об ЕЁ убийстве. Длинная вереница распалась бы на тысячи звеньев, пелена проклятия спала бы и обнажила множество достойных душ, и некого стало бы тогда делить. И жажда навсегда осталась бы обжигать обреченные сердца. И не было бы даже крохотной надежды утолить её. А бог и дьявол подрались бы за неё. О, эти двое устроили бы нешуточную битву, в которой сгорел весь мир. Ведь она того стоит.