Эта аллея и теперь ведёт туда, где я провела семь счастливых или несчастливых лет. Только теперь она — не аллея надежд и наполеоновских планов, а аллея воспоминаний.

Шаг, ещё шаг, и ещё — и я всё ближе подхожу к гимназии. Что-то здесь я всё-таки оставила, а что-то — взяла. Оставила — безумную романтику, страсть к авантюрам, потребность закрыться от этого мира очередной красиво сочинённой книжкой. Взяла — творчество.

У меня никогда не было огромного желания просто познавать мир. Я не очень любила учиться. Я любила познавать для того, чтобы творить. А всё ненужное для творчества невольно превращалось в монотонную каторжную работу. Решать задачи и уравнения, сравнивать биологические виды, рисовать на дребезжащем экране компьютера какую-то лягушку с нервно вращающимися глазами… Пытаясь всё это претворить в жизнь, я уподоблялась декабристам, обязанным добывать по три тонны руды в день в холодном Благодатском руднике. В те страдные минуты я так понимала этих борцов за свободу личности и мысли!

Я любила предметы, где я могла дать волю своему воображению. История, литература, география и… химия. О! Великая химия! Как нравилось мне смешивать в прозрачных хрупких колбочках разные-преразные вещества! Перед моими глазами стояли образы великих учёных, а ещё я вспоминала роман Жюля Верна «Таинственный остров», где Робинзоны поневоле смогли изготовить нитроглицерин и взорвать пол-острова. Честно признаюсь, узнав этот рецепт, я пыталась изготовить это вещество в домашних условиях. А вдруг пригодится…

В моей увлечённости географией был так же виноват Жюль Верн. В третьем классе, на беду французского писателя, я прочитала роман «Дети капитана Гранта» и с тех пор начала терзать своим неуемным любопытством все его творения, находящиеся в пределах моей достижимости. С каким упорством я искала на политической карте мира этот злополучный остров Табор, на котором четыре года провёл капитан Грант. До сих пор помню: 37 градусов южной широты и 153 градуса 11 минут восточной долготы.

Госпожа история завладела моим сознанием несколько позже — после прочтения романа Александра Дюма «Графиня де Монсоро». Мне доставляло огромное удовольствие разбираться в родословных королевских династий Валуа и Бурбонов. Я твёрдо знала, кто кем кому приходился, кто когда женился, и сколько у кого было детей. С высоты своих девятнадцати лет гляжу на ту десятилетнюю девочку и не понимаю, как подобная информация могла её заинтересовать.

А литература! Да что тут и объяснять. Ведь к другим дисциплинам я и прониклась любовью благодаря своей страсти к чтению… не всего подряд. Вот русскую литературу я смогла понять и оценить только (простите меня, Нина Семёновна) на втором курсе университета. А до этого я её не очень понимала — моё достаточно примитивное сознание отказывалось принимать в своё лоно что-нибудь сложнее «Трёх мушкетёров» того же Дюма. Оно и понятно: я на себе испытала выражение, что для каждого произведения есть читатель определённого возраста. Но любимое произведение в русской литературе у меня всё-таки было. Это «Отцы и дети» И.С. Тургенева. Этот роман я перечитывала несколько раз и исключительно по собственному желанию. Было и другое произведение, но в школе (как и в вузе) мы его почему-то не изучали. Это поэма. Автор — Н.А. Некрасов. Нет, это не «Кому на Руси жить хорошо». Это — поэма «Русские женщины». Всегда восхищалась и Екатериной Трубецкой, и Прасковьей Анненковой, и в особенности Марией Волконской (видимо, задело меня за живое восстание декабристов). Огромный том сочинений Некрасова в данный момент лежит на моём столе, потому что вчера у меня возникла потребность вновь перечитать свою любимую поэму.

Литература, литература… Так как сие произведение пишется в основном для преподавателя русского языка и литературы (отгадайте, для кого?), то позволю себе упомянуть о моих нынешних литературных предпочтениях. Как ни странно, позавчерашняя школьница заметно поумнела. Она наконец поняла, что приключенческие романы не содержат в себе ничего стоящего, кроме занимательного сюжета. Ей захотелось большего, и на помощь ей пришёл Оскар Уайльд.

Разумеется, в жизни всё взаимосвязано, и Оскар Уайльд перебежал ей дорогу не просто так. Просто однажды она увидела фильм «Лига выдающихся джентльменов» и среди этих джентльменов ей попался обаятельный злодей Дориан Грей. Ей захотелось узнать его получше, и вот перед ней уже лежала библиотечная книжка с искомым названием — «Портрет Дориана Грея». Дориан Грей оказался ещё хуже, но это её уже не беспокоило — она зачитывалась психологическим мастерством автора. Прошло какое-то время, и на столе примерной студентки появился список произведений по зарубежной литературе. Делать нечего, бояре в лице студентов третьего курса стали наперегонки читать авторов XIX века. Зоркие (в очках) глаза любительницы литературы отметили новеллы Эдгара По (в особенности «Золотой жук», «Лигейя» и «Убийство на улице Морг»), роман Джейн Остен «Гордость и предубеждение» (сказалась романтическая натура читательницы!) и, конечно же, «Шагреневую кожу» Оноре де Бальзака (поскольку имя главного героя совпадало с именем человека, к которому была далеко не равнодушна данная студентка).

Чтобы в какой-то степени завершить литературную тему, остаётся ещё раз упомянуть о роли случая в жизни человека.

30 декабря 2006 года подружки собрались в кино. Но на тот фильм, на который они собирались пойти, билетов уже не было. И они взяли билет на другой фильм — «Волкодав из рода Серых Псов». Так произошло заочное знакомство любительницы литературы с творчеством писательницы Марии Семёновой. Из пяти романов о Волкодаве прочитаны два. Ещё три надеются в скором времени обрести свой дом на гостеприимной книжной полке, где для них уже приготовлено уютное местечко.

Не могу тогда не сказать о русской литературе. Никогда бы не подумала, что меня могут заставить задуматься пьесы Чехова. А я вот, по-современному выражаясь, была просто в шоке после прочтения «Дяди Вани». Немного по-другому стала смотреть на творчество Достоевского, хотя ЧТО меня заставило это сделать — до сих пор определить не могу. О лирике даже говорить не буду. Лирику предпочитаю изучать сама — по настроению. Вчера купила томик стихов Бориса Пастернака — в основном из уважения к автору знаменитого стихотворения «Гамлет». После подробного изучения понравились и другие стихотворения; только все они чересчур перегружены всевозможными тропами. А со школьных лет в моём сердце остались стихи Марины Цветаевой (но в университете — «Земное имя») и стихотворение Александра Пушкина <К декабристам>(с него и началось моё увлечение всем, что связано с декабристами).

Вплоть до 11-го класса не давалась мне физика. Никак я не могла связать довольно-таки художественный текст задач с какими-то непонятными формулами, которые в моём мозгу стояли совершенно отдельно. Лишь во втором полугодии последнего своего школьного года я прониклась всей прелестью решения задач, и в журнале напротив моей фамилии гордо красовались одни пятёрки.

Но всё-таки не за знаниями я ходила в гимназию — за впечатлениями, за приключениями, экстримом. Да, даже в нашей тихой гимназии, где пуще жизни блюли видимость благопристойности и порядочности, мне удавалось натворить что-нибудь заслуживающее особого внимания. Правда, нужно отдать мне должное, на своих проказах я ни разу не попалась; да и другим не приходилось отвечать за мои безобидные вольнолюбивые прегрешения.

Мне хотелось идти в гимназию за свободой. А нас всегда загоняли в рамки — не бегайте, громко не разговаривайте, одежда модели «белый верх — чёрный низ», невозможность возразить преподавателю. А ещё боязнь — нам всегда внушали, что мы взрослые, а наказывали нас, как детей — кричали, грозили вызвать родителей, таскали в кабинет к директору (я там тоже два раза побывала — и оба раза в старших классах), пугали педсоветом… А мы были в таком возрасте, когда в нас проснулся дух бунтарства. Нам хотелось сделать что-то своё, что-то смелое и невероятное. Как сейчас помню, все наши смелые идеи назывались некорректными, не соответствующими образу гимназии, а попросту — аполитичными.

Я немного вышла за изначально избранные рамки, но иногда так хочется сказать правду, а не прикрываться продуманным до мелочей шаблоном школьной поры и всего, что с ней связано. Я же должна быть ещё более правдивой — я ведь журналист. Согласно статье 49 закона РФ «О средствах массовой информации» журналист обязан говорить правду. Может быть, он должен быть более корректен, но, возможно, впервые во мне, пишущей строки о гимназии, говорит голос не гимназической поэтессы, а журналиста, поклявшегося никогда не изменять своим этическим принципам. Согласно статье 47 того же закона «О СМИ» журналист имеет право выражать свои мнения и убеждения в материалах, выходящих в печать за его подписью. Я вырвалась на свободу.

Вогнать себя в русло воспоминаний вновь очень трудно. Хочется вспомнить о чём-нибудь очень хорошем, добром, разумном, вечном. Конечно же, этого хорошего было гораздо больше, чем плохого! Что и говорить!

В моей памяти встают колонной вечера поэзии, творческие вечера отдельных поэтов, исторические игры, спектакли, концерты… Вошла во вкус всего этого я в седьмом классе — стала жуткой активисткой. Я не пропускала ни одного мероприятия, в которое можно было бы сунуть свой любопытный нос (может быть, уже тогда дремал во мне журналист?). Я начала писать стихи: в очередной раз, но теперь навсегда. Вскоре появились наше поэтическое кафе «Ощипанный гусь», наш альманах «Гусиное перо»! Так трудно вспоминать эти моменты триумфа — им уже больше … лет. Я тогда поняла, что можно сочинять не только «в стол», для самоудовлетворения, а дарить каплю своего творчества людям. Я научилась открывать свои эмоции, пускать других людей в свой придуманный мир, не боясь, что меня могут не понять.

И в то же время я жила в своём собственном мире. Я сидела на уроках с полузадумчивым-полускучающим взглядом и с трудом понимала, о чём говорит учитель (особенно если предмет мне ужасно не нравился). Я с нетерпением ждала того момента, когда сяду за свой стол, достану заветную тетрадку, возьму в руки ручку, и воображение унесёт меня в какую-нибудь сказочную страну. Собственное сочинительство могло сравниться по своей занимательности разве что с оценкой сочинительства более известных собратьев по перу, творениями которых уже давно восхищался весь мир. В моём сознании литературные герои жили своей неповторимой жизнью и продолжали жить даже после прочтения произведения — я додумывала их судьбы. Это были чудесные часы.

К реальной жизни обратилась классе в восьмом, когда книжные увлечения потеснились и пригрели рядом увлечения реальные: возраст шекспировской Джульетты явно давал о себе знать. Настало время заняться поисками своего Ромео. Естественно, он должен быть похожим на литературных героев и быть красивым, смелым, умным, добрым, etc. Немного позже я поняла, что привлекательная внешность далеко не является гарантией наличия всех остальных ценных качеств. Это только в приключенческо-романтических романах герои добры и храбры, потому что красивы. Для реальной жизни такая цепь причинно-следственных связей явно была слегка утопической. Тогда главным критерием для меня стал ум. Далее распространяться о своих любовных похождениях нет смысла, поэтому ограничусь постскриптумом, что данный критерий актуален для меня и сейчас, и закрою тему.

Странным образом из моей памяти выпал девятый класс. Я только помню, что заняла первое место на городском конкурсе литературного творчества среди школьников. Никаких событий, никаких ярких моментов этого времени. Я вся была в творчестве (почти как и всегда). Помню, что от страшного экзамена по английскому языку меня спас великий Уильям Шекспир — он послал мне безумную мысль, что я могу переводить его бессмертные сонеты. Переводы десяти сонетов оказались достаточным основанием для того, чтобы избавить комиссию от удовольствия терзать меня на экзамене.

Творчество тогда меня спасло. И спасёт меня ещё от многих неприятностей в течение весёлых школьных лет. Примерно в это же время я прочитала роман Этель Лилиан Войнич «Овод». До сих пор этот роман является любимым произведением всех моих времён.

Каждый день я ходила по дороге в гимназию, таща на спине тяжёлый портфель и думая о чём-то своём… В сознании сидел очередной впечатляющий исторический фильм (свежепросмотренный) или занимательный роман (естественно, свежепрочитанный). О своих впечатлениях я писала в своём дневнике. Посмотреть его — так там одни рецензии на фильмы и книги (ни дать ни взять — произведения проблемно-аналитической журналистики). Открывалась входная дверь в гимназию, и начиналась суета: нужно успеть до первого звонка переодеться, ухитриться сдать одежду, добраться до указанного кабинета и с чинно сложенными ручками ожидать прихода преподавателя. А со звонком вытягиваться в струнку и ждать указания садиться (так заведено во всех школах!). Потом — сорок минут мученья или счастья, особенно в самом начале урока, когда учитель сосредоточенно водит ручкой по журналу, выискивая очередную жертву для расправы. Тут уже как повезёт — вызовут-не вызовут. И перст учителя в роли указующего и карающего перста судьбы. Все меня поймут — учениками были все. А после сорока минут — долгожданный звонок. Дальше — десять минут счастья. И ещё сорок минут самых противоречивых чувств. И ещё одна перемена. И так до бесконечности… пока учебный день не кончится. В ожидании благословенного звонка с последнего урока и жила в основном ребятня. Этот противный звук звонка в момент их торжества был для них самой сладкой мелодией!

Спустя некоторое время этот звонок прозвучит в душах школьников ещё более сладкой мелодией — последний звонок. К звону колокольчика в руках первоклассницы прислушиваются повзрослевшие одиннадцатиклассники, стараясь запомнить каждый перелив весело играющего язычка. Посмотришь со стороны — как давно это было. Вспоминаешь свой последний звонок… 25 мая 2004 года плакали все — и девчонки, и мальчишки. Девчонки в белых бантах и где-то раздобытых платьицах и белых фартучках не скрывали своих слёз, а мальчики прятались за них, боясь показать свою слабость или привязанность к школьным годам…

Я читала стихотворение. Нет, это была не декламация. Это были нервные всхлипывания вконец расстроенной девчушки на глазах у ошарашенных и напуганных десятиклассников (живо представивших себе, что ждёт их ровно через год).

В этот момент передо мной пронеслось всё — и мои творческие вечера, и праздники «За честь гимназии», и уроки (даже уроки алгебры и информатики!!!). Хотя расставалась я в этот момент не с гимназией, а с эпохой — эпохой своей жизни, которая прекратится вместе с выпускным вечером. А гимназия всегда может быть со мной — достаточно сделать несколько сот шагов, и я в знакомых, бывших когда-то родными стенах. А ещё я расставалась с людьми — своими одноклассниками. Нас разбросает по разным сторонам и даже странам и, наверное, никогда больше мы не соберёмся вместе. Всегда кому-то будет некогда: у кого-то работа, у кого-то дети, у кого-то муж ревнивый. Так и будет. Ведь у всех так!

Правда, есть нечто такое, что не подчиняется никаким условиям, никаким границам, никаким идеологиям — это память. «Остаётся память» — эта фраза была произнесена актёром И. Костолевским в конце фильма «Тегеран-43». Его герой Андре был прав.

Но и до последнего звонка остались мгновения, вспоминая которые, я возвращаюсь назад и чувствую себе в то время и в том месте.

Десятый класс, безумный год! Олимпиады, конкурсы и … первые тройки за полугодие. Госпожа физика не пожелала допустить меня в свои тайны дальше трёх баллов. А госпожа химия (тогда ещё ненавистная и непонятная, к тому же органическая) — дальше двух. Двойка за полугодие — это нечто! В конце концов, прежде чем стать отличницей, нужно познать вкус всех оценок. Потом всё-таки прозрение меня посетило — госпожа химия до меня снизошла и удостоила четвёрки. Госпожа физика сжалилась и в следующем полугодии тоже наградила меня четвёркой. Особые мучения мне стали доставлять только алгебра, геометрия и… информатика (с компьютером я раньше была на «Ваше величество»). А ещё я с усердием занималась своим новым историко-приключенческим романом (уже пятый год ему пошёл, а он всё пишется и пока не думает кончаться) — очередной историей героя. Этот год — ещё и прощание с одним из любимых предметов — географией. Было немного грустно расставаться с физическими и политическими картами, контурными картами, в которые приходилось вкладывать все свои художественные способности.

Между десятым и одиннадцатым классом пролегла огромная пропасть. Я узнала, что такое «Интеллект», и это стало частью моей жизни. И уже не учёбе были отданы мои мысли, и даже не творчеству. Я вдруг поняла, что, прячась за книжками, я прячусь от самой жизни и упускаю самое интересное. Все мои романы показались мне необыкновенно фальшивыми. Просто я узнала, что такое настоящая жизнь. Одиннадцатый класс мой был отдан «Интеллекту».

«Интеллект», осчастливив меня, принёс мне нечто большее. Увы, вскоре это нечто большее разрушилось. На помощь мне пришла гимназия.

Март, апрель, май были посвящены попыткам уловить в последний раз очарование школьных дней. Сидя на уроках, я старалась запечатлеть в своей памяти каждую частичку кабинета, каждую интонацию учителя, каждую букву и цифру на доске. Неожиданно для себя я даже с наслаждением вдыхала гимназическую атмосферу, потому что от меня неумолимо уходила эпоха. Удержать её бы не получилось. Оставалось лишь запомнить её.

Особенно хорошо я помню урок физики. Раннее утро. Весна. Нам объясняют новую тему. Я сижу среди своего класса — за второй партой второго ряда (и контрольные работы подписываю вторым вариантом). Моя рука украдкой (чтобы не заметил учитель) строчит в блокнотике ощущения этого дня. Этот блокнотик до сих пор лежит где-то в ящике. После окончания гимназии я его ещё ни разу не открывала, но он точно есть. Я думала: «Какое всё-таки очарование имеет слово «гимназистка»! Не «школа», не «лицей», а «гимназия»!» При произнесении этого слова, даже мысленно, вспоминалось что-то ахматовское, цветаевское (в особенности), иногда пушкинское — какое-то ощущение классики, эстетики, поэзии. И я так радовалась, что в первую очередь меня с гимназией связывает именно поэзия! У нас был свой поэтический круг, и я, иногда читая стихи на литературных вечерах, уподобляла себя поэтам девятнадцатого века: так они читали свои стихи в литературных салонах, на вечерах, балах, собраниях. Я видела перед собой золотой век поэзии, и мне хотелось продолжить его традиции…

Мой творческий вечер накануне семнадцатилетия. Можно было представить себя молоденькой барышней, впервые выходящей в свет — с красивой причёской, ожерельем на шее, в серебристом длинном платье (в которое я и сейчас люблю тайком наряжаться). Я читала свои стихи, пела романсы, играла на фортепиано. Девятнадцатое марта 2004 года. Счастливый день!

О выпускных экзаменах думать не хотелось. Тем более что наметились новые авантюры, которые были гораздо интереснее, чем учёба, только вот пользы от них было меньше, чем от летней шляпки в зимнюю стужу.

Помню, как мы писали экзаменационное сочинение по русскому языку и литературе. Из возможных тем я выбрала анализ стихотворения А.А. Фета «Майская ночь». Каким-то образом я привязала это стихотворение к стихотворению С.А. Есенина и сделала сравнительный анализ. Это было далеко не последним сочинением, которое я когда-либо писала, но школьный опыт потом пригодился.

На выпускном вечере мы с моей подругой утешали одноклассницу. Она плакала не оттого, что придётся расставаться со всеми, а оттого, что ушли школьные годы. Вокруг все веселились. Они ещё не понимали того, что поняла одна наша одноклассница.

…

А я продолжаю идти по аллее для того, чтобы вернуть школьное время и на час ощутить себя школьницей, гимназисткой. Сапоги торопливо хрустят по свежевыпавшему снегу, непривычно для настоящего направляясь к гимназии. Я иду сквозь аллею своих воспоминаний на вечер встречи выпускников. Один день дан нам, чтобы почувствовать себя школьниками. А завтра опять всё будет по-другому. Взрослая жизнь.

Но это будет завтра.