— Парень, — обратился он ко мне. — Хватай ведра и на колонку. Быстро, бля.

Еще бы не быстро. Ведра почти дырявые, ржавые до самого днища, а вот колонка исправная — тугой рычаг поддается с трудом — бьющая струя воды чуть не переворачивает ведра — бывший зек выхватывает мельтешащий народ и пытается создать подобие живой цепи. Трое подростков в стороне уже записываются пожар на мобильники, суки. Бомжеватого вида дед кинул было в их адрес ругательство, но получил в ответ десять, да заковыристых, я таких и не слышал. Потом разберусь. На божар сбегались, кажется, даже с окрестных поселков, только увеличивая общую энтропию. Среди криков, мата, плача, лишней беготни, треска разламывающего дерева единственный нужный человек — зек — выхватил у меня одно ведро и тащит за собой, к верхним этажам. Плотно забитый дымом подъезд разрывал легкие. Мой соратник наскоро обвязался мокрым носовым платком, мне же пришлось дышать в рукав старой кожаной куртки. Дверь в злополучную квартиру давно выбили, и вот наперекор завихрениям огня шипя врывается поток воды, первый, ведро забирается из моих рук, второй, ведро обратно, подошло новое. Похоже, я лишился бровей, ресниц и куцей бороды. Мы — замыкающие в целой веренице людей, проход через пламя пробивает бывший арестант, остальные насколько можно скоро передают друг другу жестяные сосуды. Кружится голова и горло саднит. Мысли сбиваются в неперевариваюмую кашу — чья квартира? Кто жил? Почему горит? Из задворок памяти выползают инвалидные изображения о мальчишеских кострах с горьким запахом от дешевой китайской майки после. За нашим домом был пустырь, в летнее время густо зараставший абсолютно ненужной травой, где можно было прятаться, изображая героических защитников родины, попавших в безапелляционное окружение. К осени трава желтела, жухла, прощалась с сильной жизнью. А кульминацией был непременный поджог, обязательный под вечер, с разных сторон. Можно было забраться на крышу и воображать, выдумывать огненные моря со своими пиратами и честными моряками, чьи глаза блестят красным в темноте заползающей ночи и вселяют седеющий ужас сухопутным крысам. И плывет в ночи по рыжим волнам бесстрашный флибустьерский капер. В полночь обычно прибывала уставшая пожарная бригада. Возможно, я сделал что-то не то и оказался на улице, растираемый колючим снегом. Да, пожарные, вот они, огнеборцы, браво и даже как-то деловито вбегают в подъезд. Чумазое лицо в бело-коричневой каске. Простетская улыбка:

— Живой, что-ли?

Говор у огнеборца вроде местный. Я отравился угарным газом и был вызволен все тем же зеком на свежий воздух. Впрочем, мой недавний начальник быстро пропал, будто супергерой из хороших, не опостылевших комиксов. Ярко-красная машина шлангами — хоботами заливает дом.

— Чего вы во внутрь-то поперлись? 0 недоумевает улыбчивый пожарник. — Потушить — не потушили, только мешали.

Нет, не из местных, “окает” сильно.

— Семен! Держи рукав! — и скрывается в некрепких дверях дома.

Я встаю, слегка покачиваясь, отрешенно смотрю на дантевский ад, скорректированный под местные погодные условия и менталитет. Две старухи припадочно трясут иконами, молятся. Были бы мужиками — лицо бы в кровь, в сопли разбил. Изба-молильня. Лучшее спасение. У них сараи жгут под автостоянки — они молятся. Из квартир выселяют — молятся. Льгот лишают — молятся. По любому поводу достают свои достают свои реликвии и бьют поклоны неведомым спасителям, а больше — беспомощности. Мракобесие вообще характеризовало так и не вырвавшуюся из средневековья умирающую страну. И подростки с мобильниками, и бабки с иконами на самом деле из одной породы. Только бы не самим, только бы не ввязываться, не трогали чтобы. Первые не ввязываются потом, что увидели развлечение, да еще можно на youtube засветить, да в довесок сделать ссылку себе в убогий ЖЖ и высказаться. Таджика режут — понаехали, так им и надо. Люди дерутся — гы, гы, ржака, лол. Автомобиль сбил пешеходов — о боже мой, ужас, кошмар. Это видео и эти обсуждения нужны им как диабетику инсулин, без них они вовсе повязнут в серой пресной жизни, негде им больше испытывать эмоции. Никакого протеста у аморфной молодежи. Никакого собственного мнения. Высказал шаблон, посмеялся по лекалам, ужаснулся в полном соответствии со стереотипами — выключил — пошел спать. Хотя, то деревенские снимали, просто погыкать с друзьями. Вторые же привыкли быть челом по любому поводу, от пожара до приезда батюшки царя. Верят гнилые люди, что за их пустые молитвы душевную вонь простят.

Со стороны автобусной остановки, поддерживаемая двумя мужиками, волочилась захлебывающаяся в реве женщина. Пальто расстегнуто, старый пуховой платок на голове почти падает. На половине пути она вдруг оттолкнула всех, твердым шагом двинулась к командиру расчета и без лишних объяснений выпалила:

— Полина моя где?

Командир понимал без слов.

— Тушение продолжаем, пока никого не нашли.

— Да как вы! — хотела взорваться гневом женщина, но последние звуки сорвались на визг и прыгнули в новые, самоубийственные рыдания. Мужчины вокруг лепетали чистую несусветицу:

— Выпрыгнула может, испугалась, убежала куда, Люсь. Мы найдем, уже ищем.

Прыжок с пятого этажа на подмороженный с ночи снег стоил бы девочке как минимум переломанных ног. Почему-то я изначально знал, что говорят именно о девочке, лет так десяти. Цепляясь за безумные версии, женщина чего-то ждала и верила, надеялась. Не рассмотрел её лица.

Вскоре ко мне присоединился фактически знакомый пожарник, попросил закурить. От него било жаром и резким запахом пота. Пришлось огорчить его стремлением к здоровому образу жизни. Немного помявшись, он выдал:

— Девочку в спальне нашли. Забилась в шкаф и задохнулась.

Курево он все-таки отыскал. Подал руку, освободив от перчатки.

— Семен.

— Сергей. Много таких вызовов?

— Да не очень. В январе вот много было, когда газ для обогрева включали, сейчас потеплело, вроде. Тут. — он показал на обугленные окна . — Проводку замкнуло.

— Работа по душе?

— Как сказать. С детства мечтал, чего уж. Героем быть, жизни спасать, а получается наоборот чаще. У нас одна бригада на пять поселков, пока едем, уж сгореть успевает до остова. Дорог никаких. Местные на себя больше полагаются. Правильно, а чего.

— Платят как?

Семен поморщился и брезгливо махнул рукой. Помолчали.

— Ты сам из города?

— Вроде того. Здесь случайно почти.

— Работаешь кем?

— Получается, экономистом. — я слабо улыбнулся, чем вызвал ответный оскал.

— А… Так это, когда страна поднимется-то?

— А хуй его знает. — честно ответил я.

Мне стало жутко стыдно, что я зачем-то спросил о зарплате, а он нет.

— Понятно. Пойду, Серег, удачи тебе. Выводи страну из жопы, что-ли. Каждый на своем месте должен.

И ушел к остальному расчету. До прибытия моего автобуса оставалось больше часа — хватит, чтобы напиться и заснуть в пути. Выбиться из мира, где всё не на своем месте, кроме уставших пожарников. Никто не успевает вовремя, даже опьянение.

Только гигабайты видео и километры молитв поставляются в срок.