— Да не пчелы это нефига! Пчелы другие, я в книжке видел.

— А у нас все говорят, что это пчелы. А то, что на картинках в книжках безбожники рисуют — просто мухи, полосками раскаршенные.

В другой раз мы бы с Юркой, поспорив, подрались. Но сейчас стоит такая жара, что ни спорить, ни драться не охота. Да и не за тем мы сюда забрались.

На другом конце пасеки хлопнула дверь сторожки. Уносить ноги было уже поздно. Все равно Макарыч явно наблюдал за нами все это время в морской бинокль, что привез с собой демобилизовавшись после службы на флоте. Даже успей мы убежать, даже увернись от заряда соли выпущенного вслед по нашим тощим задницам, старый морской волк нашел бы нас в деревне. Ведь все знали, чьи мы внуки.

Запыхавшийся дедушка Макарыч, подбежав, зло замахнулся прикладом ружья.

— Ох, срамники! Ишь, что удумали!

Жест не был пустой угрозой. Тотчас же старик нанес удар прикладом, разбив прозрачную стенку террариума.

Отбросив ружье в сторону, он проворно схватил Юрку за загривок, и, как нашкодившего щенка, стал тыкать лицом в террариум, оцарапывая его нос и щеки об осколки битого стекла.

— На! На! Смотри! Сблизи рассаматривай!

Юрка заревел, зашмыгал носом.

— А ты стой, сучонок! Стой и смотри! — обратился ко мне дедушка Макарыч,— Этого вы хотели? Этого!

Скорпион на дне террариума, угрожающе подняв хвост с жалом, направился к лицу моего друга.

В следующий миг мы оба кричали. Я от страха, а Юрка от боли. Скорпион вонзил свое жало в глазное яблоко несчастного мальчика.

Впоследствии, спустя годы, мне все еще было стыдно за этот случай. Ведь это я подбил товарища залезть на пасеку к дедушке Макарычу. Я то знал, что он больной на всю голову, а Юрка нет. А еще я знал, что меня Макарыч ни за что не тронет. Потому что у нас был общий секрет.

Когда я приезжал на лето к бабушке, старик любил сам частенько зазвать меня на свою пасеку, просил стать под его любимой грушей, спустить штаны ниже колен и мочиться. Не прячась, так чтобы он видел это. В свой бинокль. Из окна сторожки.

Когда он, наглядевшись в бинокль, как я мочусь, возвращался к груше, то всегда угощал меня за это полными пригоршнями свежей жабьей икры. По его небритым щекам стекали слезы счастья и дедушка Макарыч улыбался. За последние двадцать лет, наверное, никому кроме меня не доводилось видеть его улыбку.

Бабы в деревне говорили, что свою любимую жену он похоронил не на кладбище, как все нормальные люди делают, а под этой грушей на своей пасеке. И будто бы так говорил: "Марфуша моя сладка мне была при жизни, вот пусть теперь грушка то соками ея сладостными напитается, по весне цветом несравненной красоты зацветет, а пчелки-труженицы тот сладостный нектар соберут и в медок переработают, вкушая который и я порадуюсь, словно бы вновь облизывая медовые прелести сладкой Марфуши моей". Сам я таких слов от него никогда не слышал, но в годы когда случалось груша не цвела, дедушка Макарыч ходил мрачнее тучи до следующего мая.

Юрка всего этого не знал. Поэтому и погиб так нелепо.

* * *

Тело, накрытое белой простыней, распростерлось в траве среди ульев.

— Не ужалят? — беспокоился следователь из района, неуклюже перелезая через ограду пасеки.

— Да нет, товарищ капитан, у них сейчас сезон медосбора в самом разгаре, не до того, — успокоил участковый.

Обезображенное до неузнаваемости укусами лицо лежащего вновь прикрыли краем простыни.

— И что, две судимости, говоришь? Как думаешь, зачем он на такое пошел?

— Да говорят в деревне, как с последней отсидки вернулся, все покоя ему не давали все эти дела про увеличение члена. Ну, что на зоне популярны. Больше байки конечно, но ведь немало и на самом деле делают. Шарики всякие вставляют, вазелин закатывают...

— Идиот...

— Вот он и решил, мол суну, значит, в улей, пусть от укусов, значит, того... большой станет. Так своей сожительнице излагал перед этим.

— Идиот! — тучный следователь стер со лба несвежим платком капли пота, с отвращением взглянув на тело, — Дело ясное, можно закрывать. А хозяин пасеки что? Опрашивали?

— Да нет его. Помер месяц назад. Наш, здешний был. Макарыч.

Из летка на стенку ближнего улья вылезло несколько скорпионов. Затрещали своими клешнями, жмурясь на солнце. У ног милиционеров в траве по-муравьиному струилась живая цепочка тварей, взбираясь по стенке, исчезала в ульи. Рабочие особи волокли кусочки падали, что собирали по всей округе. Создавали на зиму кормовые запасы.

— Пусть криминалисты заканчивают. Надо тело побыстрей убирать, пока пчелы его не оприходовали.

— Кстати, а это что, в самом деле пчелы?

— Ну, да, — неуверенно ответил участковый, — Макарыч говорил, это пчелы... А что по телевизору немного других показывают, так у него порода просто редкая — мадагаскарская, незлобливая...

Postscriptum:

завтра меня убью пчелы (а если?)

© Dobry dziadźka