— Купите мне, пожалуйста, чего-нибудь покушать — голосок у девочки тоненький и едва слышим даже в негромком шуме пробуждающегося рынка.

Я открываю рот, чтобы ответить то, чего говорить не хочу. Как можно сказать ребенку о том, что у его единственной надежды на завтрак нет с собой больше ни копейки. Выходя из дома, я не собиралась ничего покупать, а всю мелочь, что была в кармане, истратила на кофе. Но сказать этих слов я не успеваю. Из кухни, красная от злости, вылетает кухарка. В руках у нее свернутое полотенце. Она громко и нецензурно ругается. Продолжая извергать неприличные слова, она на скорости крейсера несется к моему столику. Мимо лица просвистело полотенце не первой свежести.

— Ах ты, мелкая дрянь! Опять побираться пришла! Ну ка пшла вон отсюдова!

Девочка не кричит, не плачет, а быстра сбегает по лестнице. Дверь снова хлопнула.

— Вот же поганка! Повадилась у клиентов еду клянчить! Надоела уже!

Продолжения этих причитаний я уже не слышу. Я бегу догонять девочку. На это не потребовалось не много ни времени, ни сил. Голод отнял у ребенка ее подвижность и шустрость. Я останавливаю ее, хватая за плечо. Та поворачивается ко мне и очевидно ждет удара. Секунда, другая, третья, но ожидаемого ею эффекта нет. Она осмеливается приоткрыть один глаз. Видя, что перед ней не злая тетя-кухарка и что на нее никто не замахивается полотенцем, она удивленно распахивает свои голубые глаза. И молчит.

— За что она тебя так? Что ты натворила? — задаю я вопрос.

— Ничего. Она постоянно меня выгоняет. Раньше кормила, а потом перестала. Наверное она испугалась. Люди всегда меня боятся, когда я говорю это слово.

— Какое? Что ты ей сказала?

— Я сказала ей, что у меня СПИД. Мне так сказали в дет. Доме. Что это?

Все слова, что я знала разом вылетели из головы. Да что тут можно сказать? Разве ребенок виноват, что возможно его мать была не самой хорошей женщиной? Или что какие-то злые люди заразили ее специально. Разве она виновата? Она же даже не знает что это такое и как это страшно. К глазам подкатывают слезы. Я не могу их сдержать и скрыть тоже не могу. Я обнимаю это маленькое создание, крепко прижимаю ее к груди и шепчу ей на ухо:

— Пойдем со мной.

Город уже проснулся. На ряжах рынка как всегда шумно и оживленно. И сквозь толпу бабушек, продавцов и цыган пробираются двое. Меньшая из них крепко держится за руку второй боясь потерять и без того хрупкую надежду на маленькое счастье.