Как обычно. Упасть с летницы — что за чушь? И как такое могло взбрести ему в голову?

Тогда... пять лет назад, когда ему только-только исполнилось шестнадцать, он шел по железнодорожному мосту, заглядывая вниз, через низенькие перильца. Осень... лужи и грязно-оранжевые, затоптанные листья, Бог знает, каким ветром занесенные на этот пустынный пегий настил. Смотрел на скользские серебристые пряди рельсов, натянутые в грязи, тугие и чуткие, как струны. Замирающие под мучительными прикосновениями странных грохочущих смычков, закованных в металл и блуждающие ночные огни. Он видел и не видел все это. В его сознании, подобно отражениям в стоячей воде, проплывали образы и обрывки мыслей, сплетаясь в переливчатый хаотичный фон, и порой Ави с трудом различал проступавшую сквозь него реальную картину. Глупо делать низкие перильца на таком мосту. Какой-нибудь пьяный запросто может перегнуться и свалиться прямо под электричку. Впрочем, и одного падения будет достаточно. Если упасть головой на рельсу, череп расколется надвое и мозги вывалятся...

Ави отчетливо увидел (точнее, представил себе) лужу крови между взбухшими от дождя шпалами и безмятежно плавающий в ней бледно-желтый лист... березовый,... нет, лучше кленовый. Тело, конечно, сразу уберут, а лист так и останется плавать, пока не почернеет. А прохожие на мосту, наверное, столпятся и уставятся на упавшего человека; может быть, даже кто-то закричит, какая-нибудь женщина..., а потом все успокоятся и заспешат по своим делам... Какое им дело, в конце концов? А если допустить (просто так, в порядке абстрактного предположения), что это он, Ави, приблизится к перилам, нагнется (чтобы рассмотреть что-то внизу) и будет нагибаться все ниже, пока не потеряет равновесие и... Ави показалось, что что-то мягко толкнуло его в грудь, чуть ниже сердца, и он вдруг всем существом ощутил ... зов пустоты. Вернее, зовом пустоты он назвал это впоследствии, анализируя свое состояние, а тогда он просто почувствовал, что сейчас на самом деле подойдет и, легко преодолев символическое заграждение, одним глотком вберет в себя пространство между мостом и землей... и ... страшная боль, кровь, переломанные и разбитые кости. Тело, всего несколько мгновений назад бывшее сильным и молодым, больше не подчиняется тебе... Оно мучительно умирает, дергаясь в предсметной агонии.

В тот же миг на него накатил неудержимый, почти панический страх, и он отпрянул от перил, чуть не столкнувшись с какой-то старушкой. Бабулька долго бормотала невразумительные упреки ему вслед, а Ави с гулко бьющимся сердцем преодолел злополучный мост: и только почувствовав под ногами твердую землю, облегченно вздохнул. Наваждение... Противоестественная минута отчаяния и ужаса, странная своей беспричинностью. Впрочем, Ави вскоре забыл о ней. Мало ли что может привидеться? Даже самая здоровая нервная система иногда дает сбои — и ничего в этом нет страшного, все нормально.

Он провел приятный и, в общем-то, обычный день за городом, долго бродил по лесу — по тихо облетающему миру, удивляясь, каким он вдруг стал хрупким и золотым. Этот лес, прозрачный, как матовое стекло, вдруг показался ему странной аллегорией, но, зная, что проникновение в тайну причиняет боль, он просто ходил, смотрел, и не пытался понять. А к вечеру, когда потерявшее яркую расплывчатость очертаний солнце обрело четкий огненный силуэт и начало быстро клониться навстречу угрожающе зашумевшему морю вершин, Ави отправился домой. Чтобы сесть на электричку, ему нужно было пройти по тому же самому мосту, и ...

Застывшая в чудовищном дугообразном прыжке металлическая махина пробудила воспоминание, а вместе с ним вернулся страх. Ави подавил его усилием воли.

А дальше ... через три дня ... платформа в метро ... с нее тоже можно упасть. Колодцы ... мосты... экскалаторы... Ави отказался от лифта, но постепенно каждый спуск по лестнице становился все мучительнее... Подниматься было легче... до поры до времени... Словно мир вокруг него медленно, но неотвратимо терял внутреннюю устойчивость и безопасность, разбирался по кирпичикам, в страшном оскале обнажая свою отвратительную сущность — падение.

Еще три ступеньки — и кошмар лестницы остался позади. Солнечный весенний день обдал его теплом; бережно обнял за плечи и заглянул в глаза, как ласковый, все понимающий друг. Ави поблагодарил его легкой улыбкой. Взглянул на часы. Нет, он не поедет на метро; в его распоряжении еще целый час, вполне можно дойти пешком. Не потому, что боится потерять над собой контроль (ведь он же не сумасшедший), а просто... как, приятно чувствовать ровный твердый асфальт под ногами и знать, что тебе просто физически некуда падать. Можешь наступать куда угодно, можешь смотреть куда угодно; прекрасная надежная дорога, которая никогда не подведет. Ави в ужасе шарахнулся от открытого подземного колодца и, по обыкновению, обошел его большим полукругом, между прочим, выйдя при этом на шоссе и чуть не попав под проносящийся мимо автомобиль. Но автомобилей он не боялся, они были бессильны причинить ему вред. Сегодня ночью Ави приснился странный сон. Будто птицы кружатся над его головой, прошивая острыми крыльями прозрачно-зеленое желе застывшего неба, и вдруг беспомощными комочками падают к его ногам; а он собирает их в большую сумку. Интересно... Надо рассказать Анжеле, она умеет толковать сны. Если бы он, Ави, был птицей, он бы, наверное, не боялся упасть. Падение и полет... ведь это почти одно и то же, когда опора уходит из-под ног, и ничего нет вокруг тебя, кроме воздуха и света, и ты бесконечно падаешь в пустоте, падаешь — и летишь. Дикие крылатые существа — они большую часть своей жизни проводят в падении и, наверное, привыкли к нему. Быть птицей — это наказание или награда? Или это просто состояние, такое же, как есть, улыбаться, ходить в гости? Анжела, она все понимает. По крайней мере, старается понять. Ей, единственной, он попытался, пусть полунамеками, объяснить то, что он испытывает. С родителями, с немногочисленными приятелями он даже не заводил разговора на эту тему. Чего он добьется — его сочтут больным, станут лечить — конечно, безрезультатно — и на всей дальнейшей жизни будет поставлен крест. Да и как он будет рассказывать это им, матери, отцу — людям практичным и разумным, твердо стоящим на земле и не привыкшим смотреть ни вверх, ни вниз, а только прямо перед собой.

А может быть, это, действительно, болезнь? Может, ему стоит обратиться к врачу, пока не поздно? Иначе, когда-нибудь настанет день, — и он будет напрасно молить окружающих о помощи, обращая к ним полный немого ужаса взгляд. Никто не услышит его безмолвного крика, не догадается, что творится в его душе ... Не потому, что они такие жестокие, нет. Ави стал с любопытством смотреть на обтекающих его гладким разноцветным потоком людей. Солнечный свет падал в их распахнутые глаза, делая лица бледными и плоскими, а зрачки — пустыми; и все они, независимо от настроения, пола и одежды, казались похожими друг на друга, словно множественное отражение в длинной галлерее зеркал. Что делает их, совершенно разных, такими одинаковыми? Эти крохотные, едва заметные точечки страха, словно песчинки в обволакивающей пустоте... Наверное, в каждом из них — догадался Ави, — прячется падение; пусть не такое, как у него, ведь падать можно не только с мостов, перронов и лестниц. Падать можно откуда угодно, и даже, вообще, ниоткуда, но обязательно вверх или вниз.

Ави медленно поднял взгляд к пятнисто-голубому небу, рваными клочьями плывшему над головой. Ему показалось, что у него вдруг появилось второе сердце — но не в груди — оно билось где-то вне его совсем близко, и каждый его удар нес с собой ответ на вопросы, которые он никогда не осмелился бы себе задать. Та открытая крышка люка...

У каждого из этих людей свой страх и своя боль, такая острая, постыдная, раздирающая на части тело и разум, что они просто не в состоянии думать о ком-нибудь другом.

— Привет. Это Анжела. Ее короткая мальчишеская стрижка и бескровные губы когда-то казались ему безобразными. Так же как и ее манера говорить, отводя глаза; и речь, всегда негромкая, почти лишенная интонационных перепадов. Он и сам не заметил, как эта невзрачная девушка стала самым близким для него человеком.

— Куда мы пойдем сегодня?

— В парк. Это недалеко отсюда, всего десять минут ходьбы. Я полюбил его этой зимой.

С Анжелой можно было разговаривать, как с самим собой; она никогда не перебивала, не спорила, не задавала ненужных вопросов, и отвечала только тогда, когда он ожидал от нее ответа.

Иногда Ави и сам не замечал, как его слова переходили в мысли — а ему казалось, что она по-прежнему слушает его — и тогда они просто шли молча, опустив глаза и не глядя друг на друга.

«Ты знаешь, Анжела, — думал Ави, — в этом парке есть что-то очень хорошее... я не знаю что, может быть атмосфера или какие-нибудь поля. Такой спокойный, задумчивый и... добрый. Он возвращает силы.»

Когда они вступили под деревья, их шаги сами собой замедлились, а дыхание стало глубже. Конечно, весной парк выглядел совсем по-другому, но его аура не изменилась, она осталась все той же: бледно-зеленоватой, как легкое облачко, грустной и немного прохладной. Здесь хотелось говорить стихами... или тихо петь, а еще лучше просто бродить по заросшим короткой травой дорожам, прикасаясь взглядом к шершавым, теплым стволам, и вбирать в себя их невидимую энергию. Они перебросились еще парой слов, Ави даже не помнил о чем: внутри у него вдруг сделалось странно-легко и как-то по-осеннему пусто, даже картинка с открытым подземным колодцем отодвинулась куда-то на задний план подсознания, продолжая там незаметно осмысляться.

Его любимая тропинка, а над ней перекинувшиеся аркой кусты, смыкаются на высоте чуть выше человеческого роста. В их изгибе Ави всегда чудилось что-то неуловимо-красивое. Он видел их заснеженными, мохнатыми от толстого слоя инея и маленьких острых сосулек, причудливо преломляющих скупой зимний свет в блеклые радуги.

Теперь же кусты цвели, — буйно, самозабвенно. «Это сирень», — с грустным удивлением подумал Ави, заметив свисающие среди листвы бледно-лиловые кисти.

Анжела подпрыгнула и, ухватившись за ветку, притянула ее к себе.

— Знаешь, если найти цветок с пятью лепестками, можно загадать желание, и оно исполнится.

— У меня нет желаний, — честно ответил Ави и сам поразился своему равнодушному тону.

Когда-то он хотел вылечиться. Стать таким же, как все, довольным жизнью и собой. Он слишком много думал о падении: что это — диагноз? судьба? случайность в море случайностей? Постепенно пришло понимание — это не болезнь. Ему на память пришел давно забытый сюжет из школьного учебника по геометрии. Существа, живущие в двух измерениях. Плоский мир. Единственный выход в третье измерение — это падение. Или полет. Человек, впервые посмотревший на небо, не мельком, не между прочим, а по-настоящему посмотревший, уже обрек себя на падение. Осознавший мир объемным, уже не спрячется на спасительной плоскости. Он хотел вылечится. Разве можно вылечиться от мудрости? Даже если никогда больше не смотреть на небо, разве можно забыть, как оно выглядит? Подземных колодцев много, они тянутся сетью под всем городом, словно гигантские кротовые ходы. Вся Земля пустая изнутри. Словно ее и нет вовсе, и ты ступаешь только по призрачному ковру из травы, листьев, цветов... Этот эфемерный, хрупкий ковер легко выдерживает живущих на плоскости, но выдержит ли он теперь Ави? Анжела выпустила из рук ветку сирени так и не отыскав среди душистых фиолетовых звездочек магического цветка.

— Совсем никаких желаний?.. А я люблю иногда помечтать. Как мы будем жить вместе (они не раз говорил об этом), и по вечерам ты будешь приходить с работы, а я буду кормить тебя ужином. А потом мы...

— ... Будем вылезать на крышу и смотреть на звезды.

— Да, — Анжела сразу же приняла новые условия игры, — мы станем смотреть на звезды и на спящий в огнях город, словно огромное мохнатое чудовище, стерегущее россыпь драгоценных камней.

Сначала медленно, а потом все стремительнее и неотвратимей небо начало прозрачно розоветь и гаснуть. Откуда-то со стороны домов в парк потянулись длинные крылатые тени — птицы, кормившиеся днем на городских помойках, возвращались на ночлег в свои гнезда. Это души тех, кто погиб при падении — догадался Ави.

— Почему бы сейчас не воплотить нашу мечту в жизнь? — предложил он Анжеле. — Заберемся на ближайшую шестнадцатиэтажку и полюбуемся на вечерний пейзаж?

Анжела (наверное, впервые за всю прогулку) подняла на него глаза и даже в быстро наступавшей густо-красной темноте он уловил в них тревогу.

— Ведь ты же боишься высоты?

— Это не так, — вздохнул Ави. Я не боюсь высоты. Я боюсь себя.

Они вышли из парка. В городе зажигались первые фонари и тени птиц на фоне заката стали расплывчатей и длиннее.

... Они поднялись на лифте на последний этаж, а потом, по чердачной лестнице — на плоскую, ощетинившуюся антеннами крышу. Ави больше не испытывал страха.

Не наказание и не награда, а свободный выбор свободного разума... Или безумие... Он выберет землю и жизнь с Анжелой. Впервые за эти пять лет он почувствовал себя полновластным хозяином собственного тела. Он может сейчас подойти к самому краю крыши, посмотреть вниз — и ему не будет страшно. Зов пустоты — какая ерунда. Пустота зовет отовсюду; и ничего в этом мире нет, кроме нее.

— Не правда ли, похоже на сад? — Ави кивнул на росшие прямо из крыши деревья — антенны, по прямым ветвям которых пробегали странные голубые искры.

Он подошел к краю... совершенно прямой край, обнесенный низеньким решетчатым заборчиком, который не удержал бы от падения даже кошку. Внизу, на груде огненно-желтых алмазов зашевелился, просыпаясь огромный зверь, поднялся на все четыре лапы, выгибая гигантский, утыканный трубами и башнями хребет, словно пытался разглядеть, не проник ли в заколдованный сад кто-то из посторонних.

Несколько мгновениий Ави стоял над зияющей пропастью, ничем не защищенный, потом яркие огни рванулись ему навстречу, и он почувствовал, что за спиной у него выросли большие черные крылья.

© Copyright: Джон Маверик, 2008