Этот вкрадчивый запах чистоты и свежести, который разливается по городу, словно прозрачный туман — он наполнял ее свободой. Вдыхаешь и чувствуешь, как по телу струится солнечный свет и зеленая взъерошенность деревьев, переливается радугой в глазах чуть заспанных прохожих, разлетается радостными брызгами — это сияют улыбки. И все вокруг взъерошенное и шебутное: веселые воробьи скачут по лужам, что озорные дети в ярких сапожках, дворовый пес высунул язык и щурится на прохожих из-под растрепанной челки, а облака в таком же беспорядке, как хвост присевшего на карниз белоснежного голубя.

Ее родной город — она от него без ума. Он такой маленький и уютный , просто картинка. А после дождя дома пахнут патокой… Она читала о таких городах в сказках. "Уже взрослая девочка, а все сказки читает" — говорили родители, и недоверчиво переглядывались. Они мало смыслили в сказках и в чудесной поре юности, полной ожиданий. Впрочем, она тоже не верила в сказки ни тогда, ни когда либо ранее — ей просто нравилось думать, что кто-то верит в чудо. А она верила в неизбежность. Длинное, чуть терпкое слово часто сидело у нее в мыслях, как заноза.

Она пела:

"Она была чарующе пьяна,

наверное, немного неуместно

лепила буквы, что иное тесто

и мерила всю жизнь глотком вина"

Нет, она не была пьяна. Ни капли. Просто промывала спиртом душевные раны, как водится у тех, кто душу превратил в решето. А на утро она говорила, что все не так просто и у всего есть обратная сторона — у каждого колодца со звездами есть холодное дно.

Свое дно она нашла в комнате с плотно занавешенными шторами и приютившейся в углу кроватью, что смотрела на нее с выражением голодного волка, скалилась разметанными одеялами, похотливо изгибалась пружинами. Она забывалась. Наверное.

В полночь же, нагая и дрожащая от холода, выходила на балкон, чтобы взглянуть на звезды. Он не знал об этом, потому что засыпал сразу, как только… Щелчок зажигалки. Сгорать в постели и сгорать внутри — несравнимые друг с другом переживания. Она заставляла сгорать сигареты — одна за другой. А город поднимал к небу усталые глаза и качал головой, и ей казалось, что из окон текут слезы и стучат по криво выпирающим подоконникам и навесам. Ей вспоминались строки, уже почти забытые, но когда-то задевшие струны тонкими пальцами, родившие чувство:

"...в небе старое море,

Оно льется как горе из глаз моих. Тыльной

Стороной все пустыни на просторах

Неволи, чтобы плоть стала талой,

Чтобы сердце остыло."

Утром она каждый раз рассказывала ему один и тот же сон. О плачущем городе.

Он отвечал всегда одной и той же фразой:

— Глупая, ты просто слышала, как вернулся дождь.

И напевал слова ее любимой песни:

— It can’t rain all the time…can’t rain…all the time…

Она молча соглашалась с этими словами, как соглашалась и со всем остальным. Только думала: "интересно, хотел ли он, чтобы все время шел дождь? Мы бы стали рыбами и плавали по комнате чешуйчатыми бабочками?.."

Никогда его ни о чем не спрашивала и не просила — просто приходила после дождя.

Однажды дождь затянулся — он шел долго, очень долго…так долго, что казалось, он идет не только за окном, но и внутри: стучит по позвоночнику, отбивает такт вместе с сердцем и уносит мысли за собой — в темноту водосточных труб и канав.

Она все ждала, рисовала на стенах солнце и цветы. И напевала слова песни, словно читала заговор.

И вот, вымыв с улиц все счастье, дождь наконец-то ушел куда-то за сопки — играть на струнах другого города.

Она...Это была уже даже не привычка, а потребность. Как почки распускаются после холодов, как лед не может не растаять под лучами солнца, так и она не могла противиться природе греха. Все же у каждого из нас свое счастье.

Вот она здесь, возле знакомого дома с сырыми стенами и тусклыми окнами. Как странно, что эта дыра способна казаться раем.Обратная сторона, и никуда от этого не уйдешь. И все же что-то изменилось, воздух сгустился и ей приходилось с огромными усилиями двигаться к заветной цели.

Дверь. Противный звонок, все как во всех старых домах. Стены покрыты плесенью, и где-то внизу, у соседей играет радио. А дверь никто не открывает.

Она позвонила еще раз и еще, уже не надеясь ни на что, просто совершала действие ради звука более живого, чем весь этот дом.

Рядом открылась дверь соседки.

— Чего трезвонишь, малолетка? Ты че, не знаешь, что парниша помер? Колоться меньше надо, наркоманы гребанные..

Девушка выбежала на улицу не сказав ни слова. С тех пор она совсем перестала говорить, и мир с каждым днем все больше походил на серую пелену тумана, где люди, как рыбы, носились чешуйчатыми бабочками.