Андрей утомленно ехал по ярко освещенной дороге, зло перебирая надоевшие скорости. Напряженные руки ломали руль то вправо, то влево, не находя покоя в мелькавшей серости за окном. Встречные фонари сырыми разводами ласкали его ресницы, глаза, раздраженные щеки и мягкие губы. Он устал, ему все надоело, обычная история в этом сладком городе, где даже пепельные собаки, нехотя валяясь на зеленых газонах, незаметно растеряли свои естественные цвета и желания.

И вдруг, в потухших глазах Андрея затеплился слабый свет, который быстро разлился по воспаленным белкам и превратился в слепящую вспышку острых и резких фар встречного автомобиля. Лобовой удар перемолол множество костей, и лишь прочность сухожильных тросов не дала Андрею разлететься по разным концам автомобильного салона. Трудно сказать отлетала его душа или нет, но в теле ее точно не было.

-да, да, я все видел… я видел, как эта сумасшедшая снесла его, чокнутая баба… напилась наверно и море по колено,— захлебываясь эмоциями, вопил подоспевшим журналистам ошалелый очевидец, сам чуть не попавший под безликие колеса,— неслась с бешеной скоростью, ни кого не видя, а он просто переходил дорогу… понимаете? Просто переходил дорогу… он отлетел метров на двадцать, а потом она снесла встречный автомобиль… сумасшедшая, но так ведь нельзя, разве так можно?

Пока люди забивали глаза и уши просроченными чувствами, труп Андрея отправили в морг, а сбитого Олега и женщину, бывшую за рулем роковой машины, в реанимацию ближайшей больницы.

Компания молодых людей, случайно ставших свидетелями произошедшего, еще долго галдела по разным дворам и улицам, перекатываясь голосами по теплому асфальту. Людей переполняли вдруг налетевшие на них впечатления, и ими хотелось поделиться, гармонии в общении друзей не было, потому что все хотели говорить, и никто не хотел слушать. В конце концов, наступило новое утро со старыми машинами и с такими же старыми пожухлыми листьями на корявых деревьях.

Бледное пятно сгорбленной неприветливой больницы, казалось, мерещится среди высоких домов, куском желтоватой боли мозоля глаза.

В вечной мерзлоте больничных моргов небрежно покоился невозмутимый Андрей, он никуда не спешил и даже ничего не хотел, в отличие от прошлого вечера, когда пришлось столько нервов потратить на собственную жену.

Они вот уже пару лет как счастливо жили в несчастливом браке, он исправно ходил на работу, не пил, не бил. Она верно ждала, готовила, встречала и в общем непонятно почему прицепилась к нему тем вечером.

-ты куда-то собираешься?

-да, мне надо съездить кое-куда по работе. Я не знаю когда вернусь, так что ты не жди, ложись без меня.

-а какая работа может быть ночью?

-не ночью, а вечером. Надо съездить, уладить кое-что. Ну,… в общем, ты все равно не знаешь.

-нет, я знаю, я все знаю,— стальная речушка зазвенела между скал,— ты думаешь, я слепая и не вижу, как ты шляешься со своими шлюхами по ночным кабакам, как приходишь шатаясь, и с запахом чужих духов падаешь в нашу постель, тебе наплевать на нашу семью, тебе наплевать на меня,— горный поток уже резал уши бронзовыми перекатами,— Я знаю, все дело в моих родителях, да? Я тебе не нужна, тебе нужны мои деньги и жена дура, так?— водопад заревел истеричным хрусталем и разбитыми мечтами,— я ненавижу тебя, ты испортил мне всю жизнь, лживый подонок, а я еще защищала тебя, дура, надо было послушать подруг и бросить тебя в самом начале.

-твои подруги идиотки, как и ты. Я люблю только тебя и мне больше никто не нужен. Свои скандальные припадки оставь при себе, сходи к психологу, наконец. А сейчас, извини, мне надо идти.

Андрей пошел к двери, но хрупкая грудь встала поперек коридора... мягко и сильно оттолкнув жену, он вышел на лестницу, а потом и улицу и, сев в машину, отправился в путь. Автомобиль подарили жене родители, на свой у Андрея не было денег, их и так постоянно не хватало на прожорливый город. И как же она ему надоела со своими претензиями, проблемами, какими-то слухами и бреднями.

Лукавый конь с померкшими фарами приятно убаюкивал безоблачного седока, мягко унося его в страну соседних кварталов, в страну кутежа и легких женщин.

Мутно-сумрачный морг располагался внизу, в полу заброшенных подвалах, а реанимационное отделение в квадратном и скучном на вид корпусе. Здесь чуть живой и без сознания разместился на кровати тот самый несчастный пешеход Олег, что был сбит на безразличной дороге прошлой ночью.

Его сломанные ноги забинтовали, превратив в гипсовые столбы, разбитую голову собрали, как смогли, и деловито воткнули капельницу, предварительно залив всего ржавым йодом так, что когда поутру солнце робко заглянуло в душную палату, то увидело не измученного серого больного, а опухшего желтого человека, похожего на какого-то чудом выжившего облученного.

А еще вчера, не сбитый Олег чувствовал и переживал, переживал и чувствовал, при чем довольно мучительно и искренно. Приехав месяц назад, как принято говорить «на заработки», он оставил свою семью в таком теплом и родном ему доме, теперь казавшемся таким далеким, и стал искать счастье для него среди чужих, неприветливых, упивающихся собственным равнодушием домов, которые подобно большим наглым айсбергам, величаво шатались по ледяному океану никому не нужных улиц.

Среди всеобщей суеты и клинической занятости, Олегу все-таки удалось найти себе работу и, добросовестно отработав весь месяц, получить так необходимую зарплату. Получить да не полностью. Привыкшие обманывать приезжих, работодатели нашли к чему придраться и снять добрую половину обещанных денег, спорить с ними было бесполезно и даже опасно. Расстройству Олега не было предела, он так хотел отправить деньги семье, а теперь за вычетом необходимого оставалась совсем ничтожная сумма. Он бесцельно бродил по заасфальтированным дорожкам, не находя себе успокоения в их бесцветных стенах, мимо мелькали прохожие, магазины, чьи-то подъезды. Снова и снова проходя мимо магазина, Олег таки забрел в него и ночью был уже сильно пьян.

Он не видел сбившую его машину и поэтому пока не знал, что произошло. Лежа на жестких простынях, Олег тяжело дышал, подергивал веками и вне временно поглощал свое блаженное отсутствие.

В соседней такой же тусклой и угрюмой палате находилась Оксана. Это она загнала Олега в реанимацию, а Андрея в студеный подвал. Говоря языком врачей, она находилась между жизнью и смертью, и сейчас помимо облезлой смерти с нее свисала еще и неуклюжая ответственность.

Но ведь и она когда-то была маленькой милой девочкой, звонко смеющейся и привыкшей к мечтам, в которых она летала выше и счастливей всех. За школьной весной пришел институт, а с ним и любовь, за которой подкралось неожиданное открытие. Оксана стала замечать, что является гораздо проницательней и умней своих сокурсников и своих же мужчин. Это проявлялось во всем, начиная разными мелочами и заканчивая неинтересными сессиями, сначала Оксана не придавала особого значения своим практичным талантам, но со временем пришла к тому, что стала считать себя кем-то вроде избранника судьбы, любимца богов. И, в конце концов, рассудила довольно трезво…

-раз уж в этом мире умных людей не так много, как может показаться с первого взгляда, то рассчитывать особо не на кого не стоит! Поэтому свое счастье придется добывать самой, и в первую очередь счастье материальное, а будет это, раздобуду и все остальное.

На том и порешив зеленоглазая красавица начала грандиозное строительство бирюзового кремового небосклона, предназначавшегося только ей и ее семье, правда на строительство последней времени оставалось все меньше и поэтому с белоснежно-кружевными планами пришлось пока повременить, тем более что денежные дела наконец-то пошли в гору, и теперь главное ничего не упустить, не проморгать, не выпустить из рук. Прежде всего, не выпустить себя из этого дождливого лета, не сорваться, не убежать под чужие горячие пальмы, ведь тогда отпадет бирюза, растает крем, и рухнет искусственный небосклон.

За летом пришла осень. Теперь Оксане около сорока, у ней нет ни времени, ни семьи, ни счастья, и ей ужасно надоели ставшие вдруг скучными сушки пресной любви. Разумеется, она одинока и никому не нужна, кроме как своим бездушным деньгам, своему бездушному небосклону. Каждый старый день съедает не только новый миг ее жизни, но потихоньку и ее саму, ничего не меняющую, а просто ждущую того самого счастья, о котором так давно мечтала, и которое так давно строила.

В пустой глупой надежде, она все сильнее жмет на педаль газа, в самоубийственной погоне за лживыми призраками… опять куда-то спешит, опять куда-то опаздывает.

Белая постель, белый потолок, бесцветные окна на белых же стенах, запах пренебрежения струится по опустошенному царству, царству боли и безысходности, глушь которого не может рассеять жующий скрип банальной двери, приносящей нескладные лоскуты халатов одинаковых медсестер.

Сегодня, меняющую капельницу, уставшую и подразбитую, потянуло на раздражение и спонтанную болтовню с Оксаной, отсутствие сознания у которой ничуть не смущало дежурную.

-лежишь? куда летела-то? плевать на всех? Знаю я таких, купят машину и никого не видят потом! Самой жить надоело, так о других бы подумала! Одного убила, другой в реанимации, что молчишь? нечего сказать? Лежи, лежи, сама, небось, скоро отъедешь, стерва бездушная. Но ничего, теперь отъездилась, если выживешь все равно посадят.

Сумрачная медсестра еще долго судачила и приговаривала в подобном тоне, в то время, как за холодным стеклом на тонком ветру безмятежно плавились отжившие свое исхудалые листья. Некоторые из них, не спеша падали на матовые затылки смотрящих вниз горожан, пока те мельтешили по одинаковым улицам, думая о чем-то и не задумываясь ни о чем.

Люди бродили, пили, ненавидели, плевали, желали, плакали, смеялись, предавали, надеялись на выросшую пустоту, не замечали потускневшего солнца, не поднимали равнодушных голов. Бездомные псы безумных улиц сгорали в суете: забывшись в сладких канавных снах, хлебали из луж предательство жизни, пропитавшее души несчастных бродяг. Казалось, что облака в вечном небе и те забыли, что такое любовь и что именно она толкает их мертвые тела все ближе к манящему свету, и что именно она живит жизнь, что именно она дышит смыслом.

Между тем, пушистая зима уже подкралась к уставшим от осени домам, готовясь придти и одним вьюжным прыжком проглотить их усталость, а затем размашистыми метелями стряхнуть охру с махровых деревьев и морозными синими ручьями залить теплый, разомлевший под рыжеволосым солнцем, город.

На закате следующего дня Оксана умерла.

Зима не пришла.

Одинокий Олег грустно лежал под угловатым одеялом, ему было тоскливо, безрадостные мысли лезли в опустошенную голову: пропитые ползарплаты, семья без денег, он в больнице. Больше же всего переживал за жену, точнее за себя в ее глазах, что он скажет ей? точнее, что может сказать? и стоит ли что-нибудь говорить? может уже поздно…

Марина, как только узнала о происшествии с мужем, отвезла детей к своим родителям, заняла денег и растрепанной задыхающейся мечтой помчалась к нему. Путь был неблизким, и пока за пару дней она добралась, бедолага муж уже пришел в себя.

В больничном дворе тепло и уютно пахло сладкими опавшими листьями, Марина шла мимо сизых голубей, которые упрямыми клювами дробили безвкусный асфальт осеннего настроения, холодный ветер нежными губами ласкал ей волосы, плечи, ноги… женское сердце съеживалось под наглым, и в тоже время родным и близким взглядом далекого высокого неба, и красивое утомленное лицо зябко куталось в приятное безразличие мерцающих глаз встречных спешащих людей.

Когда желанная дверь, наконец, открылась перед Мариной, она столкнулась с измученными зрачками тревожных глаз, облокотившихся на черные круги, и с разведенными над ними бровями, застывшими в скупой нерешительности. Олег хотел зажмурить глаза, но что-то внутри него не давало этого сделать, он был не в силах даже отвести взгляд. Жена медленно приблизилась к его кровати, прозрачные слезы резали светящиеся счастьем глаза.

-не волнуйся… не волнуйся… ты поправишься, и я заберу тебя отсюда… мы снова будем счастливы, мы снова будем вдвоем… мы поедем домой, и никогда больше не расстанемся.

-Марин,— скрежет сдавленного стона попытался разорвать цепь женского плача,— прости меня, Марин.

-за что?

-я не смог заработать денег.

-какие деньги? глупый, это без любви нельзя любить, а без денег то можно.

Голубая дымка постепенно спускалась с малиновых звезд на медные головы равнодушных горожан.