— Я увидел сон, и он был по-настоящему живым. И приснилось мне мое предназначение. Я должен стать писателем и повелителем слова написанного, ведь слово написанное есть дело сделанное.

— Ты верно сказал, — отвечал старец, — но кое-чего ты не знаешь. Знаешь ли ты, что слово накарябанное на бумаге — почти преступление? Знаешь ли ты что слово написанное кровью есть слово крови и отрицает все? Но это живое слово и дело сделанное... Это настоящее слово.

Мудрец был светел. Ничего в его мыслях не было очернено бытом.

— Я заплачу тебе: у меня есть немного денег.

— Я не буду тебя учить за деньги. Деньги — это слишком мало, чтобы предлагать их. Я научу тебя не за деньги, но деньги возьму.

— О мудрый учитель, зачем же тебе тогда эти деньги?

— Они мне не нужны. Но они тебе не нужны гораздо больше.

Мудрец завязал молодому человеку глаза. Юный писатель долго переставлял ноги и шел куда-то пока наконец очнулся... В маленькой комнате на столе стояла ваза с орехами и фруктами. И было в комнате одно единственное окно, выходившее на базарную площадь.

Хотел было юноша найти этого шарлатана и... Но в этот момент он увидел на стене надпись: «Все в жизни испытание», и юноша умерил пыл.

В углу он нашел несколько стопок салфеток и были они желты. Карандаш он нашел у окна и понял, что это знак.

Юноша описывал базарную площадь. Есть ему было нечего, ведь орехи закончились. И хотелось ему писать, и он писал...

Неделя тянулась вечность.

Мудрец вошел в комнату и юноша вскочил со стула, и протянул стопку салфеток. Салфетки были исписаны мелким подчерком.

Мудрец не взял их в руки и сказал:

— Ты еще не готов, — и вышел из комнаты.

Еще неделя. Еще одна.

Мудрец вошел в комнату и увидел юношу сидевшего на полу.

— Возьми то, что я написал, — он указал на стопку салфеток лежавших на столе. И была эта стопка в десять раз больше, чем была неделю назад.

— Ты еще не писатель, — сказал мудрец и вышел из комнаты.

Еще одна неделя прошла быстро.

Когда мудрец вошел в комнату он увидел юношу лежавшего на кровати. На лице юноши было блаженство, изможденность и нирвана. И был он по-настоящему счастлив, и был его взгляд по-настоящему светел. И в глазах отражался свет, комната и разбросанные салфетки. И были салфетки измазаны чернилами. И ветер расшвырял эту бумагу по всей комнате.

Мудрец спросил юношу:

— Почему так много бумаги на полу?

— Это мусор, — уверенно отвечал юноша.

— А что за листок ты держишь в руке?

— В моей руке описание дней, прожитых базарной площадью, сотен похожих на себя и не похожих ни на что базарных дней... Дней сотен и тысяч людей пришедших на базар за сладостями, хлебом или специями... В моей руке три недели моей жизни, очищенных от мусора, и от того стоящих долгих лет... — Он протянул салфетку мудрецу.

И увидел мудрец на салфетке написанное дрожащей рукой всего одно слово: «Суета». И сказал мудрец:

— Теперь ты стал писателем... Что собираешь делать ты дальше?

И юный писатель так отвечал: — Я собираюсь прожить жизнь и описать ее. И для этого мне не нужны будут тысячи слов — хватит и десяти.

— Ты готов... Но ты еще не настоящий писатель. — Мудрец достал из заплечного мешка корку хлеба и протянул ее.

Юноша рассмеялся.

— Мне не нужен хлеб, ведь у меня есть слово. — Его взгляд был светел и легок. И душа его летела. Душа парила. И в душе его было слово, и во взгляде его было слово, и в жизни его было слово, и был он сам настоящим, и был он словом.