Стоял первый день февраля 2003года. Зима 2002-2003годов тоже ещё стояла, но уже не столь устойчиво. Она была жестокой, с отмобилизованным постоянством морозов, которые вышибали у людей слёзы, заставляли хвататься за уши и вымораживали чувства и желания. Ещё сыпали метели, которые тоже отметелили не одного. С той зимой нельзя было договориться, её можно было только переждать. И вот, её ледяной хребет на изломе.

Субботний, по-зимнему погожий день. Воздух струился ещё минусовой двадцатиградусной температурой, но солнце блистало с твёрдой ясностью, и с морозцем оно было уже на равных. Чудесный день, как говорил Броник Леваневский, мастер цеха №8.

Поблёскивая одетой на подшлемник каской, он как раз завершил свои первые полтора километра вынужденного променада по покрытой наледью рифлёнке эстакады!

Бронислав Леваневский, двадцатишестилетний юноша, ладно слепленный, высокий и прямой, как свечка, разодетый, словно Петрушка. Ярко-жёлтая, с зелёной оторочкой, фуфайка, синие брюки-суконки, высокие громоздкие валенки, небесно-голубые рукавицы, красная каска (обидное прозвище Красная Шапочка он получил как раз из-за неё).

Броник, который занимался разогревом линии сульфидных отходов, мог бы испытывать чувство глубокого внутреннего удовлетворения. Пущенный вовнутрь трубопровода пар своим давлением на этот раз протопил, продавил километр с гаком закристаллизировавшихся масс. Зима сдавала и эту свою позицию. Когда морозы были ядрёными, за тридцать, линия замерзала каждую ночь, и каждый метр отпускала по цене Танталовых мук. Сейчас же из разъёма разболченных фланцевых соединений вниз в огарко/отвал радостно изрыгался и падал, и падал грязно-жёлтый, едко пахнущий переваренным аммиаком фонтан рвотных масс сульфидов-бисульфидов, загаживая ещё девственный, утром выпавший снег.

Чтобы и самому не заблевать, Броник поспешил покинуть это вонючее место, где пар победно свистел, где десять метров вниз, по снегу, вновь разливалась жёлтое озеро смерти. Но это был финиш. И таким его мастер Леваневский заслужил.

Сейчас ему предстоял путь обратный — всё те же полтора километра, всё по той же эстакаде.. 1500 метров эстакады, по которой проходят множество трубопроводов, коммуникации других подразделений; частые свищи на паровых линиях и, как следствие, выбросы пара и полное отсутствие видимости. А смотреть под ноги нужно обязательно, так как площадки вместе с перилами прогнили основательно и кое-где зияют проёмами с просветами. Кроме прочих прелестей, свободно гуляющий пар, охлаждаясь, даёт конденсат, который подхватывает мороз, преобразуя его в гигантские сосульки на трубах и толстый ледяной пласт на решётчатом полу площадки. Не выдерживая огромной тяжести, они проваливаются и местами их куски просто висят над землёй.

Вот такой экстремальный вояж предстояло совершить Бронику в родимую сторонку на своих тяжеловатых неуклюжих валенках. И он не спеша побрёл, подстраховывая себя, держась руками по обе стороны за пучки труб. В тех местах, где нельзя было идти в полный рост, становился на четвереньки и пробирался, а где не было площадки под ногами, просто залезал на линии и полз поверх них, рискуя получить термо ожог.

Метров через 800 он добрался, наконец, до открытого крепкого участка, где эстакада имела ответвления и вправо, и влево. А внизу, у бетонной опоры, спускалась еле державшаяся гнилая вертикальная лестница. Тут то Броник и решил немного отдохнуть. Он сел прямо на площадку, привалившись спиной к пластиковой трубе, внутри которой текло что-то тёплое. Правда, задница замёрзла очень уж быстро, и тогда он просто сел на трубу, свесив ноги и почувствовал правильность своего решения.

По обе стороны раскинулась огромная белая пустошь. Где-то далеко, по Белазовской дороге медленно двигалась оранжевая точка самосвала. Настроение Бронника перешло в философский минор. Он неспешно расстегнул фуфайку, извлёк из внутреннего кармана пузатенькую непочатую бутылку бренди «Слынчев бряг», отвинтил пробку и, приложившись, сделал пару затяжных глотков. Затем, закрыв бутылку, засунул её на место. Из бокового кармана достал пачку облегчённого «Винстона». С огорчением заметил, что осталось всего шесть сигарет. Вытащив одну из них, самозабвенно закурил.

«Холодные зимние метели для души — пронзительнее стрел», — начал размышлять Броник, — « Они и дырок в ней уже наделали, как в голландском сыре. Но только я давно уже не летний. Ну и пускай. Зима — это всего лишь вынужденная и обязательная декорация, коль мы не в Африке живём и надеемся. Вот только воду в ступе молотить рука устала, да и нервы мои уже не те канаты, из которых плетут тетиву терпения. Да и что заряжать в лук? И где цель? Я заблудился в лабиринте, построенном по собственному проекту. Но маленький злой носорог — тот, что внутри — единственный транспорт, которому я ещё доверяю. Хуже, когда уже нечего будет предъявлять, чтоб что-то получить на предъявителя».

Броня вновь залез за пазуху, но глоток сделал на сей раз один. «Депрессия не лечится, она глушится иллюзией борьбы, а так же иногда море спокойно, и ты смотришь на его гладь. Мне же всё равно волочить своё дальнейшее существование всё чаще по кочкам», — Броник достал свежую сигаретину. Предварительно размяв, закукрил.

Уже начинало смеркаться. Погода резко испортилась. Подул ветер, понеслась позёмка. Как всегда, внезапно, повалил снег тяжёлыми мохнатыми снежинками. Броник встал и, отряхнувшись, пошёл дальше, не в силах оторваться от своих измышлений, думая теперь на ходу. Вокруг него цвела изморось; вязкий от влаги воздух, —морозы всё те же и всё вновь.

«Набело припорошит февральской вьюгой.

Этот холод — обратно в крови и в печёнках.

Эта зима охладила многое.

Но не всё отморожено.

Вот только какая-то скованность сердца,

Как будто выплеснуто уже всё возможное

И осталось невозможное,

Что не постичь и даже не попытаться..

Всё те же остающиеся ранние сумерки ещё в своих силах ледяного, последнего из нелюбимых мною месяцев. А миссия, возложенная на меня в этот год, кажется на пару размеров шире моих плеч, потому как неведома. Нет ни дорог, ни бездорожья, ни тупиков. Есть возможности и никаких шансов. Есть результат в результате. На сегодняшнее число он прошлогодний. Год предстоящий — даже не тёмная лошадка, а совершенно белый лист, что девственен, но пуст. Я его даже ещё не начинал жить. Что такое моя жизнь? Нудная ежедневная обязанность без всяких прав, свобод и гарантий. Начерченная кем-то линия от пункта до пункта, которую надо преодолеть. Тысячекратно повторенная для тебя. И всё».

А ветер между тем всё крепчал, к тому же он был встречным. Снег становился мелким и колючим. Метель разгуделась, со скрипом раскачивая обломки площадок и срывая изоляцию с трубопроводов.

Броник пробирался вперёд всё медленнее и медленнее. «Будничная дневная суета к вечеру отсеивается и ты уже ничего не чувствуешь, кроме головной боли. Ничто не идеально вокруг. Текущие проблемы не изживаемы. Они скапливаются, перекапливаются и, наконец, выползают. Отдых не справляется с утомляемостью. Конечно, всё так же и у всех. И я равнодушный носитель счастья, заложенного в меня. Февраль и зима всегда унылы в своей основе, но именно в такие дни ещё ничего не потеряно. Я верю в свой удачливый багаж, хотя и скептически. Хотя, опять же, выше потолка ни за что не прыгнешь. А чтобы рухнуть в бездну, достаточно одного шага. Я должен перед собой. Я вынужден рассчитывать на себя всё больше и больше. Раньше для этого всегда находилось что-то другое. Но раньше и времена были другие — вкуса хлеба, который я забываю. Сегодня я понимаю лишь то, что выгребать мне впереди себя и выгребать, и как бы самому выгребнутым не стать в какую-нибудь выгребную яму.. Себя мне не преодолеть. Я — самая большая собственная трудность»..

Задумавшись о своём, Бронислав прозевал тот момент, когда обе его ноги вдруг резко поехали вперёд, а потерявшие концентрацию расслабленные кисти рук соскользнули с труб, служившими ему поручнями. Он резко упал на спину, ударившись затылком об обледеневшую решётку, по которой только что шёл. Каска упала ещё при падении и, отскочив от скользкого пола, перемахнула через невысокую металлическую кромку площадки и скрылась в непогоде. Подшлемник, насквозь промокший, тоже слетел. Он остался лежать на эстакаде в двух метрах от падения. Но это не было даже сотой доли Брониковой беды. Прийти в себя ему не пришлось. По оборвавшейся с наледью секции эстакады он покатился, как в детстве с горки. Но очень недолго. Через секунду, проскользнув в образовавшийся провал, он, подобно оловянному солдатику, с двенадцатиметровой высоты канул в белый беснующийся океан, в котором и скрылся без следа.

Если Броник потерял сознание, то очень ненадолго. Покалеченные конечности не оставили шансов для забытья. Левая нога оказалась вывернута чуть ли не на 180, а левая ключица, по всей видимости, сломана напрочь. Но болевой порог Бронника был столь высоким, что он не выл и не стонал. Правда, быстро ушёл в отключку. Когда его сознание включилось во второй раз, стал замечать, что всё вокруг как-то тесно и темно, как в гробу, но при этом сам он стоит, переместив вес на правую, здоровую вроде ногу. И при этом не падает, привалившись спиной на что-то твёрдое. Броник долго пытался сопоставить, что с ним было и где находится сейчас, но его колени прогнулись, боль пронзила своим шокером, и он лишился чувств в третий раз.

Когда Броник пришёл в себя, было уже совсем темно. Он сидел на чём-то жёстком, подогнув ноги в коленях. Откуда-то сверху пробивалось немного света. Он поднял голову и увидел высоко над собой маленький лоскуток тёмного неба в снежном обрамлении с целой россыпью крупных, ярко светящихся звёзд. И было очень тихо — видимо, пурга улеглась и уснула на ночь.

Бронника осенило — он находился на дне заброшенного колодца промышленных стоков. Их всего тут четыре штуки. Прошлым летом именно Брониславу Леваневскому было дано распоряжение организовать засыпку этих колодцев во избежание несчастных случаев. И Бронислав организовал — три засыпал, а на четвёртом засыпался сам, за что и получил выговор. Кажется, с техникой у него какие-то нелады возникли. Но это дело прошлое, а в настоящем — готовая могила для себя самого.

И руку, и ногу он поломал о ржавые скобы, торчащие из стенки колодца. Но после почти двадцати метров свободного падения, это можно было бы считать относительным успехом. Да, если бы не пульсация боли уже во всём теле.

Уютно и романтично Броник здоровой правой рукой расстегнул пару пуговиц бушлата, проверил за пазухой — болгарское бренди оказалось целеньким. Тогда он осторожно вытащил бутылку и взглянул на звёзды. Насчёт уюта он погорячился — его быстро охватил озноб. Одежда была насквозь сырая. Зажав пробку зубами и, поворачивая бутылку вокруг оси, выкрутил её. Затем, выплюнув ставшую уже ненужную пробку, сделал несколько судорожных глотков.

Броник тут же вспомнил своего знаменитого однофамильца — полярного лётчика Леваневского, который в тридцатые отправился покорять северный полюс и сгинул где-то во льдах Арктики вместе с самолётом и другими членами экипажа.

«И я здесь сгину», — подумал Броник. «Не лётчик, конечно, но прилетел я сюда, наверное, красиво. Если бы меня по-серьёзному кто искал, давно бы нашли». И, хлебнув горячительного напитка, стал смотреть на звёзды, надеясь то ли на Бога, то ли на пришельцев из космоса. Жалко лишь было сигарет, видимо уже безвозвратно потерянных вместе со всем тем, что находилось на четыре метра выше.

Боли слегка утихли и, чтоб как-то отвлечься, Броник опять погрузился в сонм своих дум: «В начале этого года мне было всяко, в том числе — и двояко. По утрам и вечерам я позволял резким перепадам настроения рвать себя острыми зубьями своих выступов, но всё пока зарастало без шрамов и ран. Жизнь привычно играла. Она не могла иначе. Я же верил, что это просто река. Лучше идти, взявшись за руки вдвоём по её высыхающему руслу, чем врозь по двум берегам и в разные стороны. Между тем — зима оттаяла, но это всё её коварные уловки. Весёлый смех людей я ещё не слышу на улицах», — тут Бронислав проглотил остатки спиртного и с какой-то весёлостью разбил пустую бутылку об глухую стенку колодца. «Вот и вены есть чем вскрыть, но это для немоготы. Пот тоже бывает лишним. Если человек работает на износ, ему лишь кажется, что износа нет. Грядущая буря отравляет любое затишье. Но тишина — она так дорого даётся. Мною много кирпичиков положено на фундамент уверенного и счастливого благополучия, но они не сцементированы и беззащитны перед обвалом. Малейшая моя слабость может титанической силой против меня же и обернуться. Бодание с судьбой — ещё та коррида, где в роли красной тряпки — отчаяние, а в роли пики — упрямство, и только оно. Я хочу, чтобы меня видели таким, каким я себя только что видел».

Броник вдруг улыбнулся, как ребёнок и подумал, что сидеть здесь, студить задницу и созерцать звёзды на небе всё-таки лучше, чем лежать уколотым какой-нибудь дрянью на продавленной койке Великоегорьевской психбольницы и закатившимися глазами считать мифические точки на потолке.

Postscriptum:

из моей жизни