Aniluta — Битрейт

— Что это, Штренг? — спросил один из археологов, проводя пальцем по странному продолговатому строению белой формы. — Не помню, чтобы у древних людей были такие.

— Это именуется холодильник, Глаубер, — ответил ему Штренг, второй из археологов. — Древние хранили в нём еду, которая благодаря холоду могла храниться неделю.

— Как примитивно! — воскликнула Люстиг, молодая студентка-практикантка. — Вакуумная камера хранит продукты бесконечно долго!

— В то время вакуумных камер не знали, фройлен Люстиг, — оборвал её Штренг. — Не отвлекайтесь, нам нужно доставить предметы, меньше всего заражённые радиацией.

Последний из археологов, Швайгсам, достал дозиметр. Собственно говоря, Швайгсам не было его фамилией, его так прозвали коллеги из-за того, что он всё время молчал, и это дошло до того, что теперь его настоящую фамилию помнил лишь паспорт.

— Высок ли здесь уровень радиации? — спросил у него Глаубер.

Швайгсам молча кивнул и показал ему дисплей прибора.

— Да, уровень слишком высок, — сделал он вывод. — Идёмте в другие комнаты.

Они вышли в коридор.

— Это не эскалатор, это так называемая лестница, — объяснил археологам Штренг, пока они со смесью восторга и ужаса созерцали странную конструкцию со ступеньками, которые почему-то не двигались. — По ней нужно идти. Вот так.

Штренг взошёл по лестнице. Археологи наблюдали за этим просто с детским восторгом. Штренг дошёл до края лестницы, оглянулся и вопросительно посмотрел на своих коллег, как бы спрашивая: «Почему же не идёте вы?». Люстиг осмелилась и пошла по лестнице. Делала она это медленно, неуверенно, как ребёнок делает первые шаги, но и такая осторожность ей не помогла — у самого конца лестницы девушка потеряла равновесие и едва не упала — Штренг успел подхватить её.

— Идиотка! — процедил он сквозь зубы настолько тихо, что это услышала только Люстиг. — Швайгсам, Глаубер, а вы?

Мужчины молча поднялись по лестнице без особых происшествий.

Они зашли в комнату. В ней царил беспорядок. Люстиг поморщилась, но ничего не стала говорить. В этом комнате, по-видимому, всё оставалось неизменным все эти три столетия. На кровати лежала девушка-подросток лет шестнадцати. Радиация прекрасно сохранила её тело: создавалось ощущение, что она просто спала.

— А что это за странные обои? — спросила Люстиг, глядя на стену, с которой на неё смотрел человек. — Не читала о таких.

— Это плакаты, — ответил Глаубер. — Я уверен. У подростков того времени была мода обклеивать комнаты изображениями своих любимых исполнителей. В то время музыку писали отдельные индивиды — так называемые исполнители, а другие люди выбирали, к какому из них они примыкают. Порой это даже заканчивалось стачками. Их называли «столкновениями фанатов и антифанатов».

— В отличие от сегодняшнего дня, когда роботы подбирают музыку под каждого человека индивидуально, — пробурчал Штренг. — Давайте не будем тратить время на пустые разговоры. Швайгсам, проверьте уровень радиации.

Швайгсам принялся молча настраивать прибор.

Люстиг подошла к девушке. Она лежала в обнимку с подушкой и еле заметно улыбалась во сне. Выкрашенные в чёрный цвет волосы разметались по простыне. Люстиг невольно дотронулась до своей головы, но вместо короткой стрижки «ёжиком», которую были обязаны носить все земляне, ощутила лишь защитный шлем. «Странно, — задумалась Люстиг. — А вдруг бы я сейчас тоже бы так лежала уже третье столетье, ничего не ощущая… Или мёртвые ощущают? Всё-таки хорошо, что я родилась не тогда».

— Люстиг, опять мечтаете? — заметил Штренг. — Набирайте образцы.

Люстиг вздрогнула, нагнулась и принялась созерцать полку, сплошь уставленную яркими плоскими коробочками. Девушка осторожно вытащила одну из них. С коробочки на неё глядел тот же человек, который был изображён и на плакатах. Странно, и что это такое?

— Что-то не так, фройлен Люстиг? — услышала она голос Глаубера. — Вам помочь?

— Что это? — спросила она, показывая ему коробочку.

— Это МР3-диск, ответил он. — Устройство, на котором некогда записывали музыку.

— А кто этот человек? — спросила Люстиг.

— Ну, во-первых, здесь четверо человек, — заметил Глаубер, указывая на ещё троих человек, стоявших на заднем плане, — кроме того, здесь должно быть написано…

Люстиг перевернула диск.

— Но что это за язык?

— Похоже на старонемецкий, — ответил он. — По идее, здесь не такая уж и большая разница, понять можно…

— Глаубер! Ну, Люстиг я ещё понимаю — от этих практиканток ничего не дождёшься, только мечтать умеют, а вы-то! А ну быстро работать!!!

— Вы хотите это послушать? — спросил Глаубер у Люстиг. — Но я здесь при чём?

— Насколько мне известно, было взято проигрывающее устройство для этого диска…

— Магнитола, — сказал Глаубер. — И вы предлагаете…

— Да-да, но ведь вы это можете! Пожалуйста!

Глаубер задумался.

— Штренг меня убьёт, — вздохнул он и нажал на кнопку. Почти сразу же в кабинете появился робот, нёсший в манипуляторах маленькую серебристую коробочку. Робот поставил её на стол, подключил провода и скрылся. Глаубер ловко открыл коробочку, аккуратно достал диск и поставил его в дисковод.

— Откуда вы это умеете? — с удивлением спросила Люстиг.

— Я учился на программиста, фройлен, но судьба повернула всё так, что пришлось пойти на археолога, — Глаубер взглянул на обложку диска. — Сейчас должна играть песня… (запнулся)… «Uebers Ende der Welt».

Он нажал на кнопку «Играть»…

— А качество-то, может, по тем временам и хорошее, но вообще отвратительное… Битрейт, наверное, на 256…

Но Люстиг уже не слушала его. Психологи определили её идеальный стиль как «Дрим Данс», и она была вынуждена в свободное время слушать эту нарочито весёленькую музыку, которая на самом деле надоела ей до смерти. А здесь…

Она увидела себя в городе. Нет, не в их вечном городе, где всё подчиняется правилам, гдё всё закрыто — одни трубы и трубы, а в том, времён начала двадцать первого столетия, где ты чувствуешь энергию большого города, твоё сердце бьётся в её ритме, где нет строгих правил и ты волен поступать так, как захочешь. Запрещённые (как расстраивающие психику) электрические гитары создавали удивительную, просто ирреальную здесь атмосферу, а голос исполнителя пел… Люстиг с трудом понимала слова — ведь за триста лет немецкий изменился — но смысл долетал. «Внимание! Приготовься и беги! Перед нами разверзлись небеса, мы убежим вместе на край света, пока мир позади нас рушится…» А что это такое — небеса? Ведь отнюдь не их искусственное небо в городе! И что такое край света? Отверженное всей наукой понятие, загнанное всеми этими учёными в угол, но существующее! И музыка… Как вы смели утверждать, что ваша методика идеальна! Ведь она ничего не делает! К чему так контролировать человека — «вставай, иди в школу, будь хорошим человеком, никогда не опаздывай…». Ни одного глотка свободы… А тогда, триста лет назад… «Как же была тогда прекрасна жизнь, — думала Люстиг, — люди были свободны в своем выборе. А сейчас нам всё навязывают…»

— Вижу, на вас сильно повлияла эта музыка, — сказал Глаубер, выключая магнитолу, — так что хватит на сегодня. И не забывайте, это ведь подсудное дело. Кроме того, скоро шесть, нужно идти ужинать.

Люстиг мыслями всё ещё была в этом городе, куда её унесла музыка, но всё же поморщилась, вспомнив ту очищенную от всех вредных примесей еду, которую им выдавали — круглый белый шар безо всякого вкуса. Она кивнула и встала.

Диск так и остался лежать на столе. Никто и не заметил белевшие внизу буквы «Tokio Hotel. Zimmer 483».

Конец