Андрей Соловьев. Связной

ПИТОН, офицер службы связи

СЕРЖАНТ ***, смертельно раненый

ТРУБАЧ ***, музыкант

*** Пьеса по форме представляет собой моноспектакль, в котором текст произносит один единственный и главный герой — ПИТОН. Присутствие других персонажей — СЕРЖАНТА и ТРУБАЧА — это уже скорее элементы авторского наброска режиссерского сценария.

ИСПОЛЬЗОВАТЬ БЕЗ ПИСЬМЕННОГО СОГЛАСИЯ АВТОРА ЗАПРЕЩАЕТСЯ

АКТ 1.

[Беспорядочно разбросанные предметы — покрышки, разбитая повозка или артеллерийское орудие, заграждения из колючей проволоки, противотанковые ежи. Звуки обстрела. Работает снайпер.

[Ползком появляется Питон. Он в камуфляже, на голове соломенное гнездо-маскировка. За спиной какое-то огнестрельное оружие странного вида — «бластер», на боку бинокль и фляжка, в руках катушка проволоки и рация. Все это он волочет с собой. Время от времени Питон что-то бормочет]

Собака…

Промазал, гад…

Урод косой…

Ворошиловский стрелок, блин.

Один выстрел — один труп…

Что тут у нас?..

Должен быть где-то здесь.

Вот, вот…

Есть. Так я и знал. Как ножом перерезало…

[Чинит обрыв провода, восстанавливает связь и, когда работа закончена, крутит ручку рации]

Станция, станция. Питон вызывает Станцию. Питон вызывает Станцию… Да, да, это я. Красавица, соедини меня с «десятым»… Алло! Алло! Слышу вас, господин полковник. Так точно сэр. Есть сэр. Мои координаты 28 — 316…Есть доложить обстановку.

[Ползет в глубь сцены на возвышение и выглядывает из укрытия, смотрит в бинокль, потом возвращается к рации].

Станция, станция, я — Питон, докладываю обстановку. Нахожусь на расстоянии примерно трехсот метров от расположения неприятеля. Слева на высоте А-42 замаскированная батарея зенитных орудий. Около оврага — ракетная установка «Сигма»… Есть, сэр… Разрешите возвращаться в расположение?...Никак нет… Слушаю, сэр. Есть закрепиться на позиции… Разрешите продолжать наблюдение за противником? Есть, сэр. Так точно. Конец связи.

Ну, попал. Чего я, собственно, и опасался. Закон подлости. Впрочем, иначе и быть не могло …

Пить хочется…

[Трясет флягу, открывает, делает глоток]

Надо посмотреть, где тут вода, что ли.

[Снова ползет вглубь сцены и смотрит в бинокль]

Эй, братан, сюда!

[Осторожно подает сигналы кому-то]

Я здесь! Ползи сюда… Эх…

[Прижимаясь к земле, Питон уползает за кулисы, слышна стрельба. Через некоторое время он возвращается, волочет за собой человека в таком же камуфляже, как и он сам]

Сержант… Сержант… Ну очнись же, очнись.

[Трясет сержанта, бьет его по щекам, но тот не реагирует]

Ты меня слышишь? Слышишь?

[Питон расстегивает гимнастерку сержанта, осматривает, переворачивает на живот, потом опять на спину, потом прижимается ухом к его груди]

Готов. Ни крови, ни раны ни синяков — ничего… А готов… Бластер… Раз — и нет.

[Отползает от убитого, понимает, что остался совсем один, снова возвращается и еще раз пытается привести человека в чувства]

Сержант! Сержант! Браток…

Воды хочешь? Сейчас, сейчас…

Воды! Пей, пей…

[Пытается влить ему в рот воду из фляжки, сержант не реагирует, вода проливается — Питон снова крутит ручку рации]

Станция, станция! Я — Питон, я — Питон! Слышите меня? У меня здесь человек. Без сознания… Может быть еще можно помочь. Ему в госпиталь надо. Мои координаты 28 — 316, повторяю 28 — 316… Нужно эвакуировать раненого. Нужно эвакуировать раненого… Конец связи.

Держись сержант, помощь идет…

Нужно продержаться…

А то здесь нас мигом накроют…

Без укрытия нельзя…

Главное маскировка…

Не подставлять же свою задницу под бластер…

[Питон ползает по сцене, кое-как устраивается на новой позиции, передвигает предметы, сооружает небольшую баррикаду, снимает со спины свое огнестрельное оружие и устанавливает его в просвет для стрельбы. Закончив работу, устало садится на какой-то обломок, разворачивает карту, грызет сломанный карандаш и делает на ней пометки]

Батарея здесь …

А здесь «Сигма».

[снова ползет на позицию и смотрит в бинокль, возвращается к карте]

Все правильно…

А наши где-то здесь. Или здесь.

[снова чертит].

Может, ночью удастся пробраться…

АКТ 2.

Что-то не нравится мне это.

[Нюхает воздух].

Газы? Сержант, газы! Не дыши!

[Мечется по сцене, потом достает откуда-то две смешных маски, например, с лицом американского президента, как на долларах, или детские, и одевает одну на себя, другую — на сержента]

Теперь дыши…

Гадко воняет, как с фабрики «Рот-Фронт»…

Небось наши пустили. Сами же себя и потравят.

Интересно, что это за гадость? Зарин? Заман? Я про эту отраву никогда ничего не мог запомнить. Помню, есть какая-то дрянь, которая пахнет миндалем, как «Амаретто». Помоему, синильная кислота…, а может иприт. Я когда экзамен по этой всей химии сдавал, палец порезал. Там прибор такой есть — нужно ампулы ломать, вставлять в насос и прокачивать. Я его весь кровью перемазал.

[Смотрит на свои руки]

Не дай бог еще и через кожу просочится.

[Натягивает на кисти рук рукава куртки]

Так и ползет за шиворот, зараза.

[Чешется, трется спиной о землю]

Береженого бог бережет.

[Достает из кармана упаковку таблеток, принимает одну, морщится и глотает]

Хотя не известно еще, что вредней…

[Некоторое время сидит молча, потом срывает с себя маску, жадно дышит]

Ух… Не могу больше…Пропади все пропадом…

А ты еще потерпишь, сержант? Ну терпи…

[Раздаются отрывистые сигналы. Питона вызывают по рации]

Я — Питон, я — Питон, прием. Здравия желаю, господин полковник… Так точно, веду наблюдение. За прошедший час никаких перемещений в лагере противника не зафиксировано…

Не знаю…

Я не заметил…

Виноват.

Никак нет, господин полковник. В половине шестого неприятель применил отравляющие вещества. Не могу знать, какая-то дрянь с запахом шоколада…

Так точно…

Личное оружие…

Нет, не применял…

Так ведь был приказ действовать скрытно… Ну, вот. Тише воды, ниже … Двенадцать зарядов… Не понял, и что потом делать? А как же эвакуация? Нет, я меж двух огней не собираюсь пропадать. Никак нет, господин полковник, я веду наблюдение, тщательно маскируюсь и стрелять не буду… А вот так. Да…Отказываюсь... Отдаю полный отчет. Так точно…

Оружие?.. Чтобы живым не сдаваться… Достаточно веское основание…

Только для этого.

А мне один черт. Трибунал, так трибунал.

Никак нет.

Что будет? Мокрое место от меня останется, вот что будет. Мое дело — связь, я провод протянул, разрыв устранил, связь восстановил и затаился, веду наблюдение.

Что еще? Теперь пальбу начинать? Куда я буду стрелять? В кого? Извините, я не самоубийца, лавры камикадзе мне ник чему…

Конечно не был… И понятия не имею… Есть специальные подразделения… Целая армия… Меня эвакуировать должны… Это не я устав писал.

Вот и эвакуируйте...

Так точно. Слушаю, сэр. Есть конец связи.

[Крутит ручку, вешает трубку, говорит мертвому сержанту]

Куда я буду стрелять!? Я один здесь! Один. Коснись что — мне задницу даже прикрыть некому.

[Успокаивается]

У меня зрение минус четыре. А очки мои еще две недели назад какой-то толстожопый придурок раздавил. Я не успел снять, а он тут как тут. В пыль.

Новые негде взять.

Я уже один раз так стрелял. На полигоне.

Ротный говорит — из окопа пулемет поднимется, нужно поразить. Пулемет-то появляется, только мне от этого не легче. Даже, если бы он с танк был, не факт, что я увидел бы.

И что делать? Просто попросил соседа, чтоб толкнул меня легонько, когда мешень выскочит. Так и выпустил две обоймы наугад. Все решили, что я либо псих, либо просто от духоты одурел.

[Темнеет, свистит ветер, Питон сутулится, потирает руки, мерзнет]

Вот тебе и эвакуация…

И госпиталь…

Еще не хватало, чтобы дождь пошел…

АКТ 3.

[Рация снова оживает, раздаются короткие сигналы вызова]

Да, слушаю… Я… О, Гектор Трофимович… Сколько лет, сколько зим!... Я ничего, Вы-то как? Из штаба звоните? Есть еще… Есть еще порох в пороховницах, говорю… Нет, это я образно. Порох, конечно, это прошлый век…

Что-что? Не понял… Нет, Вы серьезно?.. Бластеры на тачанках поставить?.. Ну это дикость…

Да нет, с «Максимом» там была другая история…

А я это только от Вас и знаю…

Просто забыли…

«Максим» — это станковый пулемет, у него и так были колесики для перекатывания…

По полю боя, конечно, не по шоссе… Да нет, его разбирали не потому, что он тяжелый, а потому, что при тряске от езды на этих маленьких колесиках у него расшатывались оси, ну и сам пулемета начинал болтаться на станине и уже стрелять было невозможно… Точность нулевая... Вот я и говорю… Поэтому… Нет, поэтому Плехно и поставил его на повозку с рессорами…. Нет, тачанку не он придумал… Тачанка это была просто повозка с рессорами, он их десятками отбирал у немецких колонистов, которых после Брестского мира в Гуляй-Поле было полно… А на деревенские телеги пулемет никто не ставил.

Эскадрон это сколько сабель?...

Сейчас я уже ничего не увижу, лучше на рассвете проверить… Нет, у меня карта есть, я кое-что там отметил, могу посмотреть.

[Разворачивает карту]

Речка небольшая, можно вброд переправляться… Километра два отсюда. Да, холмы довольно высокие, есть где развернуться под прикрытием… Нет, болота никакого нет. И вообще, тут с водой напряженка. Атаковать можно справа. Но лучше не атаковать…

Гектор Трофимович, вы в каком веке живете? Какая конница? Здесь современная укрепленная позиция…

Внезапность?… А приборы ночного видения?

Эх, Гектор Трофимович, писали бы Вы лучше свои книжки… А мы бы их читали.

Там и бластеры, и зенитная батарея, и «Сигма»… Один залп «Сигмы» и вся ваша конница превратится в конину…

Ну, какие шутки… Вот именно… Час от часу не легче…

Нет, нет, Вы не сумасшедший, Вы — настоящий художник… Сюрреалист от кавалерии… Да нет, пожалуйста… Всегда рад, если что. И Вам того же, и Вам.

[Вешает трубку, сидит, ежится от холода]

АКТ 4.

Слышь, сержант, а ты ведь не мерзнешь. Я знаю, не мерзнешь.

Ну ты это, прости меня, братан.

[Снимает с убитого куртку и одевает ее поверх своей, сержант остается голый по пояс и так лежит до конца спектакля]

А то я к утру совсем дуба дам.

Ну-ка, ну-ка, что это там у тебя?

[Снимает с шеи убитого тесемку с воинским жетоном]

…альфа 1404…

[Рассматривает татуировку на груди у сержанта]

Homo sum, homines sumus. Я человек, мы люди. Вот, поди ж ты…

[В ночной тишине раздается лай собак, Питон всматривается в темноту, там появляются какие-то огни, голоса]

Ну все, пропал…

Это конец…

Сволочи…

Зараза…

[Питон мечется по сцене, пытаясь спрятаться, ничего не получается, спрятаться негде. Тогда он подползает к мертвому сержанту и прячется под ним, прикрываясь его телом. Однако в этот момент вспоминает про оружие, про свой бластер, который остался на баррикаде, и про рацию. Снова вылезает из укрытия, наспех маскирует рацию, убирает бластер и снова в панике забирается под мертвеца. Голоса звучат все громче и лучи света мелькают совсем близко, идет патруль неприятеля. Спрятавшись, Питон непрерывно бормочет, повторяя как бы про себя латинскую пословицу с татуировки, твердит ее как заклинание]

Homo sum, homines sumus…

Homo sum…

… homines sumus.

[Патруль проходит мимо и не замечает Питона, точнее — принимает его за мертвого, самих солдат неприятеля не видно, даже непонятно, люди ли это вообще-то. Голоса и лучи света постепенно удаляются. Все стихает. Питон осторожно выбирается из под мертвеца, он немного не в себе]

АКТ 5.

Ножик потерял…

Сколько их было?...

А может и правда, стоило пальнуть.

[Достает свой бластер и изображает боевика-спецназовца в рукопашном бою]

Кья-я-я-я!

А-а-а!

У-у-у!

[Тут снова раздается сигнал вызова, Питон стряхивает солому с рации и прижимает к уху трубку]

Алло! Слушаю! Алло! Алло! Да!

А… Это ты…

Я не пропал.

Ну что, у меня дел нет других, что ли…

Да, сейчас все брошу — буду тебе названивать. Из пустого в порожнее переливать.

Мам… Мам… Мама!

Я тебе позавчера звонил. Что-нибудь стряслось? Что, пожар? Наводнение? Цунами?

Ну, я занят был. Могу я быть занят?

Тепло.

Светло.

Убрал.

Заходил.

Обедал.

Ну где-где? В кафе ходил! В ресторан! В «Славянский базар», блин, растягай с осетриной ел. Массандрой запивал.

Это не я начинаю, это ты начинаешь!

Я не кричу…

А ты нормально говоришь?

Ну все, все, я слушаю, слушаю.

И что, ты опять дверь открываешь всем подряд? Почтальон… Ага, пенсию…. Ты думала… Лучше б ты раньше думала, когда мне повестку принесли.

Какую такую повестку?! Из военкомата повестку, за которую ты расписалась.

Нет, ты не «Молодая грвардия», ты не должна уйти в подполье… Но в глазок смотреть нужно.

Нет ты могла, могла….

Никто человека не заставит открыть дверь. Так и надо было сказать — не открою. Замок сломался, дверь заело, у меня карантин — холера, блин, чума, сибирская язва… Приходите через год после дезинфекции.

Ой, ладно, ладно… Знаешь, почему в армии не играют в КВН? Не знаешь? Потому, что веселые сидят на «губе», а находчивые — дома... Нет, это не я придумал — это бородатый анекдот… Ну, вот теперь знаешь.

Весело, весело. Лучше бы я в Америку уехел.

А здесь меня кто ждет? Здесь я кому нужен?

Почему это я на улице буду подыхать?

А здесь кто подойдет? Ты что у бомжей, которые по кольцевой линии круглые сутки катаются, интересуешься, как их самочувствие, не нужно ли чего?

Ну да, да, конечно. Только носом потянешь и бегом в другой вагон.

А на кого, по твоему, я буду похож, лежа на улице, на тротуаре? — На бомжа конечно. И только идиот мне руку подаст. Или протестант какой-нибудь не брезгливый.

Негры тоже люди…

Убить могут? Это ты мне очень вовремя говоришь… Очень вовремя…

Да знаю я, знаю. Представь себе, я ходил. В Чикаго. Куда только не ходил. Просто не нужно наглеть. И по сторонам смотреть хотя бы изредка. И еще не лезть в Саут-Сайд среди ночи.

А я и не лез! Они стоят себе в своих капюшонах и стоят. Музыку слушают. Поклонники рэпа. Никого не трогают. Ну перейдешь на другую сторону улицы. Что, думаешь, погонятся?

Зато они поют хорошо…

Сама ты визжишь.

Ничего.

На той неделе.

Звонил.

Передал.

Может быть.

Проверял.

Это Трофимов хороший актер? А может быть и Крутицкий — хороший актер? Ах вот оно что…

А Лоуренс Оливье тогда кто?

Кровь не нравится? А внутри у тебя что? Вода?

Я не цепляюсь. Делай, что хочешь. Посмотри еще раз «Унесенные ветром».

А я что, против, хороший фильм…

Ну ладно… мне тут должны звонить еще…

Ну все, спокойной ночи. Завтра, завтра все обсудим.

Давай. Пока. М-м-м…Пока.

АКТ 6.

[Питон находит свою фляжку, но воды в ней уже нет, он бродит по сцене, переворачивает вещи, пытается найти какую-нибудь лужу; находит ржавую кастрюлю и переливает из нее немного воды во флягу, с отвращением пьет, с трудом сдерживает приступ тошноты; тут снова звонит телефон]

Я — Питон. Я — Питон. Прием. Прием. Да, да, слушаю.

Кто будет говорить? Я не понял…

Кто-кто?

[Лицо Питона меняется, он встает по стойке смирно, роняет трубку, ловит ее на лету, поправляет воротник и застегивает пуговицы]

Здравия желаю, товарищ Папашвили.

Так точно, товарищ генералиссимус.

Нет. Хорошо слышно. Отлично слышно!

Устроился, веду наблюдение. Хлеб есть… Вода тоже…

Да, маскировка, камуфляж.

Обстановка нормальная… Я передал.

Пятый полк связи… Резервный состав…

Офицер запаса, призван для прохождения плановой переподготовки в составе действующей армии…

А так я — филолог.

Гуманитарный центр Академии наук. Кафедра индоевропейских языков.

Участвовал.

Виноват, защищал, товарищ Папашвили. Виноват.

Но я же не знал!

Я был неправ…

Был неправ…

Нет, что Вы, со всей ответственностью…

Я раскаиваюсь… Я ошибался…

И не думал даже, что все так получится…

Нет…

Конечно же, нет…

[Питон не выдерживает натиска собеседника, не может сдержать волнения и испуга — он плачет, пытается говорить сквозь слезы]

Я не понимал тогда…

Просто у меня было свое мнение, товарищ Папашвили, я его защищал. Мне казалось, что оно правильное.

Теперь я все понял… И осознал…

Я никого с толку не сбивал. Ведь все они взрослые люди, не дети, мне казалось, что они сами могут разобраться, где наука, а где… лженаука.

[Вытирает слезы, хлюпает носом и понемногу приходит в себя]

Да, да, я не спорю, я согласен. Полностью согласен. Обмен мыслями является постоянной, жизненной необходимостью… Нет, это не я так считаю, это Вы так написали.

То есть и я тоже так думаю, товарищ Папашвили.

Нет, я читал. Конечно, читал.

Что Вы, что Вы. Я никого не хотел оскорбить…

Конечно, у глухонемых тоже есть свой язык. Нет, он не напоминает язык животных. Тем более дикарей. Я так и не утверждал, товарищ Папашвили.

Ну, конечно! Конечно, глухонемые обижаются…

Разумеется, я согласен — они не животные, и не дикари, а вполне нормальные члены профсоюза…и других общественных организаций.

Мне нравится, мне очень нравится!

Вот так у вас и написано: элементы современного языка были заложены еще в глубокой древности, до эпохи рабства.

У меня Ваша статья с собой! Есть… Что Вы… Всегда и везде …

[Достает из-за пазухи потрепанную брошюру]

Сейчас… Тут темно… Не вешайте трубку… Я сейчас ближе к свету переползу…

[Читает дальше]

Это был язык несложный, с очень скудным словарным фондом, но со своим грамматическим строем, правда, примитивным, но все же грамматическим строем, — так и написано.

Вот, вот … вопросы естествознания… Да… старались искалечить, разрушить и уничтожить языки балканских народов. За этот период словарный состав балканских языков претерпел серьезные изменения, … были и «схождения» и «расхождения», однако балканские языки выстояли и выжили.

Так точно, хороший урок… Урок истории

Нельзя отступать…

Так точно! Есть выполнять! Ни шагу назад, товарищ Папашвили.

Да, да, загадили единый национальный язык своим торгашеским лексиконом…

Вот именно… Это не язык — это жаргон.

Бездействие — это преступление

Это священная война. Битва за будущее.

Никак нет, мне не все равно, на каком языке будут говорить мои дети. Мой народ.

Никак нет. Я не один. Сержант здесь со мной.

Нет… Нет, он в порядке. Отдыхает.

Есть!

Служу отечеству, товарищ генералиссимус!

[Обессиленный роняет трубку на рычаг и буквально валится с ног]

Ты меня теперь презираешь, сержант?

Я знаю, презираешь.

А как бы ты поступил?

Не хочешь отвечать?

Ну, что ж, помолчим…

АКТ 7.

[становится совсем тихо, наступает ночь, Питон мерзнет, напевает песню «Сулико»]

Слышь, сержант, я до сих пор не могу поверить, что тебя нет. И что я здесь один. Я этого не могу понять: был — и нету. И ничего как будто не произошло. Человек не может взять и уйти просто так. Не должен. Это не укладывается в голове. В этом какая-то несправедливость есть. Живешь — не замечают, и умираешь — ноль внимания. Я даже не скажу, что в наше время больше людей гибнет. Все, как обычно. Просто их губят с каким-то гадким безразличием.

Знаешь, сержант, я что-то не очень верю, что люди не меняются, что они и триста лет назад, и три тысячи были такими же, как теперь. Нет. Современному человеку, особенно богатому, с его яхтами, виллами, лимузинами намного обиднее помирать. Он просто так вот уйти не может… Посмотришь, в молодости не просыхал, какую только дрянь не глотал. А теперь за собой следит… Каждый день бешеные деньги платит только за то, чтобы ему воду из ледников Тибета доставляли…

Знаешь, сержант, я даже не знаю, кто ты, откуда но тоже не хочу чтобы ты вот так просто исчез. Я ведь сказал уже — мы другие люди. Не как все и не как раньше. Для меня всегда было важно быть другим… Но знаешь, это очень опасная штука.

Опасная… Та сила, которая порождает безразличие к жизни и смерти, очень жестоко мстит за желание быть особенным. Беспощадно. То есть, не хочет помешать, но как-то все по-своему поворачивает. Хочешь быть не таким как все? Пожалуйста. И весь пойдешь какими-нибудь особенными бородавками, облысеешь, заразу какую-нибудь необычную подцепишь… То есть другая плоскость открывается... Все как-то не так поворачивается. И вот ты уже не рад, что чего-то особенного хотел… А у же поздно.

Это, как в старой восточной притче о двух крестьянах, старике и старухе, которые мечтали разбогатеть или хотя бы один раз получить приличные деньги и наесться досыта. И вот однажды они нашли сухую обезьянью лапу, волшебным образом исполняющую желанья. Ну они, конечно попросили денег, а лапу закопали под деревом. А ночью к ним в дверь постучал почтальон и сообщил, что их единственный сын погиб, а за это от властей положено вознаграждение — две тысячи динаров…

И никак не обманешь… Никак… Но знаешь, сержант, я попробую… Обмануть попробую, я знаю, что нужно сделать… Ты должен как герой уйти… Я знаю…

Я в поезде вместе с парнем ехал, он рассказывал, что у него отец был летчиком, служил то ли в Анголе, то ли в Алжире. И погиб. Но своей смертью он их семью обеспечил почти на всю жизнь. Вроде как застраховался, а потом погиб нарочно… Не хорошо, конечно, так говорить. Но им дали трехкомнатную квартиру, дети много лет бесплатно ездили к морю отдыхать, потом их вне конкурса приняли в институт, а вдове до самой смерти платили вполне приличную пенсию… Персональную…

Вот и нам нужно что-то придумать…

Наврать чего-нибудь…

Что ты сражался, как герой…

И что здесь что-то важное происходит

Например, что противник готовится к испытанию какой-нибудь техники… Главное — казаться убедительным…

Если бы еще знать, какой…

Новая техника…

[Какое-то время думает. Потом включает рацию, одевает наушники, крутит ручку]

Станция, станция. Я — Питон. Я — Питон. Станция, слышу вас. Передаю специальное сообщение. Специальное сообщение от Питона. Час назад мою позицию атаковал патруль противника. Атака отбита, в бою геройски погиб сержант «альфа 1404»… так точно, «альфа 1404». Пал смертью храбрых. Уничтожил трех…

[Кашляет]

…уничтожил четырех солдат неприятеля. И сбил самолет. Истребитель. Так точно, прямо из бластера. Сбил.

[колеблется, продолжает]

Могу я говорить с господином полковником? Так точно. Соедините… Соедините меня с господином полковником…

Господин полковник? Офицер службы связи, сэр. Так точно. Только что на позиции противника мною замечено появление странного объекта. Два цилиндра. Длина. Метров семь… Или восемь…Так точно, восемь метров каждый.

Красного цвета. Мне показалось… Ну может солнце так отсвечивало. Колеса… Виноват, гусеницы! Да, да, так точно, гусеницы.

Есть маркировка… Буквы, господин полковник… Так точно… В каком смысле, какие буквы?

Нет, нет, видел буквы… Ну, «эр»

Да, да, «эр — зэт». Так точно. Конечно, сам видел.

Охрана незначительная, две самоходки. Устанавливают справа от высоты… В укрытие… Есть, сэр! Служу отечеству.

[вешает трубку]

Вот так вот… Пальцем в небо…Типа наш человек в Гаванне…

Ну и ничего, пусть шевелятся. Теперь им придется что-то делать. А куда деваться?

Зато напишут — герой.

Нет этого мало. Напишут — герой специальной операции на высоте А-42.

Нет такой операции? Будет…

Ждем час, ну, максимум, полтора… Я не сомневаюсь, они там забегали…

[повисает пауза]

АКТ 8

Звезды. В городе забываешь, что они есть. Только на юге в отпуске и замечаешь. Или случайно осенью на даче. Раньше я каждую мелкую звездочку мог видеть, а теперь они уже не такие четкие. Зрение. Мир стал немного расплывчатый. Зато теперь видно, что они далеко. А раньше казалось, что прямо над головой, как в потолок натыканы. Миллион гвоздей, сумасшествие плотника.

Тысячу раз, вроде бы видел, а смотришь, и снова чувствуешь себя в точке соприкосновения двух миров. На границе, и при этом по ту сторону, где звезды, созвездия и галлактики. А другой мир — глина, земля, чернозем — вот он, совсем рядом. Станет страшно — можешь убежать повернуть обратно, закопаться в землю, зарыться, не видеть ничего, не слышать. Хочешь туда — хочешь сюда. Это как на мосту через канал в Химках: с одной стороны написано «Москва», а с другой «Ленинград». Теперь уже, наверное, «Санкт-Петербург». Или вообще ничего не написано. Перешел мост — и вроде ты уже в Питере, хоть и понимаешь, что до него еще семьсот километров. Но уже вроде как и не в Москве. Я в детстве часто через этот мост ходил. Стоишь и смотришь на город как бы с той стороны. Потом минута... и ты уже вернулся.

Вот и теперь — совершенно недостижимый, непонятный бесконечный мир. Свет звезд, который ты видишь, уже состарился на миллион лет, но ты чьей-то волею оказался здесь. А ты живешь тут на самом краю, не очень-то задумываясь, как это получилось. И что все это значит. Туда бесконечность — и сюда бесконечность. Всегда было и всегда будет. Ужас. Мурашки по коже.

Твердая почва под ногами все-таки меньше пугает. Это какой-то монолитный, непроницаемый мир — на полметра зарылся и тебя уже не достать. Вверх человек, что ни говори, намного дальше проник, чем вниз. Внизу что? Ну пещеры есть, шахты, метро. В метро ведь не чувствуешь все время, что ты под землей. Зашел, по ступенькам бегом, книжку раскрыл и забыл, где ты. Хотя есть люди, которые каждый раз на эскалаторе волнуются, даже паникуют. Ко врачу ходят, думают, что больны. А на самом деле — это как раз и есть самое нормальное здоровое ощущение. Родиться — это и значит перейти границу, сделать решительный шаг, в каком-то смысле побороть, преодолеть себя. Потому что человек живет наверху. И возвращается туда, вниз, во мрак, неохотно, только во снах и неясных наваждениях.

А вообще, иногда очень странные вещи происходят. Я как-то летом шел мимо маленького кладбища на Соколе. Его теперь нет, все сровняли, застроили. А раньше был тихий, отгороженный деревьями островок покоя. И вдруг так меня поманила эта прохладная сырость, такое удовольствие я почувствовал от самой возможности погрузиться, уйти в абсолютную кладбищенскую тишину, что остановился и не знаю, сколько простоял на месте. А потом жутко стало. Не по себе как-то. Ведь не от горя захотелось умереть, не от обиды и отчаяния — от удовольствия. Немецкие романтики тоже обожали могильный сумрак и писали о смерти с томным восторгом, как о сексе. Попадись мне тогда кто-нибудь из них на Песчаной площади, думаю мы очень быстро нашли бы общий язык...

Наверное когда-то люди по-другому, более пронзительно переживали само свое появление на свет. Это в языке осталось. Страшно интересно. Мне всегда хотелось об этом с кем-нибудь поговорить. За что меня и поперли. Во всех современных языках есть корни, которые еще в праязыке зародились, на заре цивилизации. Не корни даже, а какие-то звуковые стержни, чистые эмоции. Например, 'Ы-ы-ы' переходящее в 'и-и-и', простое такое мычание. Им самые важные понятия отмечены: «бы-ы-ы-ть», «жи-и-и-знь», «being», «live»...

А самый интересный стержень — согласные «кр-чр», их чередования и превращения. Они-то и показывают, где проходит граница миров, грань между «быть» и «не быть», как близок к ней человек. Не задумывался? Красное — червоное — черное. Парадокс, но это одно слово. Как объяснить? Да ведь это то, что прячется. Черное — это темнота. Там, где нет света, под оболочкой. А красное — то же самое: кровь, внутрености. Кровь — это то, что кроется, скрыто. Кровь, крыть, кровля, кров... Чтобы легче стало, нужно кровь пустить — кровопускание, откровение. Тайное становится явным, переходит границу, кромку.

Кромка. Кром. Так называли в древности кремль. Место, зона, где можно скрыться, спрятаться, уйти за стену, отгородиться от внешнего недружелюбного мира. Скрыться, крыша, кровля. Кр-чр. Чрево, чресла, черви — это все, что внутри, в утробе, в земле, во мраке, в черноте. Откуда приходят и куда уходят. Исследователи мифов уже давно обнаружили, что червь — почитаемое в доисторические времена существо, которое опосредует в первобытном сознании два мира — живой и мертвый, причастно им обоим. Там же крыса, крот, которые прячутся, живут скрытно.

В языке на этот же гвоздь нанизано и понятие границы — край, черта, крест, круг. Да, еще одна загадка: крест и круг — это первоначально совпадающие по смыслу символы. Они в самой общей форме передают ощущение перехода, границы между нашим миром и ненашим. Мы и не-мы. За чертой — черти. Есть известная притча о том, как одному знаменитому богослову привиделся черт и он запустил в лукавого чернильницей. При этом святой отец даже и не предполагал, наверное, насколько странно и бессмысленно он поступает.

Крест и круг. Даже есть слово, где оба понятия совпадают практически — окрестность и округа. Я не религиозную символику имею в виду. Это — отдельная тема. Если учесть, что чередование согласных менялось, то его продолжение — кр, чр, цр. Тогда это и круг, и инструмент для его создания — циркуль. А где циркуль, там и церковь. То есть круг посвященных. Круг тех, кто существует отдельно от всего мира, не миряне. Крипта, crypt, undercroft — этими «каркающими» словами принято называть подвал, в котором молились и хоронили сподвижников ранние христиане. Отсюда же и криптограмма — скрытый текст, тайнопись, доступная немногим — тем, кто входит в круг посвященных, находится внутри него, по эту сторону.

Словами пользуешься, не думая об их первоначальном смысле. Гораздо глубже все это переживаешь в снах о рождении, которые воспроизводят самые ранние, самые смутные состояния человеческого разума. И образы тут не имеют значения. Я не думаю, что в утробе матери маленький человек совсем ни о чем не думает и ничего не чувствует. Скорее всего — это какие-то первичные переживания. Радости и страхи. Ожидание. А потом эти его первоначальные чувства и образы в один миг вытесняются яркими и важными впечатлениями обретенной жизни. Но во сне мы вновь и вновь бродим по бесконечным лабиринтам, сумеречным пещерам или пытаемся пройти через дверь, которая нам явно узка. Правда, с годами образы бледнеют, стираются. Иногда видишь обычный сон, никаких подземелий, но вдруг возникает знакомое чувство страха и восторга, которое ни с чем не спутаешь.

Это значит, что из глубин подсознания вновь всплыли самые ранние свидетельства нашего существования. То, с чего началось наше Я.

АКТ 9.

[раздается сигнал рации, Питон подползает, берет трубку]

Да. Я, господин полковник. Слушаю, сэр. Так точно. По моим сведениям, в лагере неприятеля идет подготовка к испытанию нового секретного оружия «эр — икс»…, виноват, «эр — зэт». Так точно. Никак нет, пока не видно, темно, как у негра в жопе, господин полковник… Есть, отставить ненормативную лексику. Виноват, сэр…

Час назад мою позицию атаковал патруль неприятеля… Сержант «альфа 1404» погиб в неравном бою смертью храбрых. Как герой.

Больше ничего… Больше ничего не предпринимал, господин полковник — зарылся в землю и не дышал.

Ничего не видно было, господин полковник. Может десять человек, а может целая рота… Так точно.

Да… Да… Понял. На рассвете.

[Сержанту, прикрыв, трубку]

Ну вот, а я что говорил! Операция…

[Снова в трубку]

Я — Питон, Я — Питон. Есть до рассвета оборудовать площадку для высадки десанта… Слушаю, сэр. Нет, лопаты нет…Спички есть, зажигалка, фонарь электрический… Справлюсь, конечно справлюсь… Позиция хорошая… Успею, господин полковник… Так точно… Понял, понял, отсчет времени. Я понял — отсчет времени пошел. Есть! Есть конец связи.

[Питон начинает готовить площадку для десанта, снова все передвигает, расставляет осветительные приборы таким образом, чтобы было похоже на взлетную полосу или аэродром, на сцене темно, стелется дым, при этом видно, как лучи света, проходя через дым направляются столбами вверх. Звучит мощная энергичная музыка в индустриальном стиле — со скрежетом металла, шумами, ритмом работающих механизмов.

[Как часть музыкальной композиции отчетливо звучит бесстрастный электронный голос, своего рода робот: он как будто дает отсчет, но вместо цифр диктует фонетическую последовательность — ряд слов, в которых есть чередование согласных «кр-чр»].

КРАСНЫЙ

ЧЕРНЫЙ

ЧЕРВОНЫЙ

ЧЕРВЬ

ЧРЕВО

ЧРЕСЛА

КРОВЬ

КРОВЛЯ

КРОМКА

УКРОМНЫЙ

КРЫТЬ

СКРЫВАТЬСЯ

КРОИТЬ

КРОМСАТЬ

КРЫША

КРОНА

КРАЙ

ОКРАИНА

ОКРУГА

ОКРЕСТНОСТЬ

КРЕСТ

КРОСС

ПЕРЕКРЕСТОК

КРОТ

КРЫСА

КРУГ

КРУЖИТЬ

КРУЖЕВО

ОКРУЖЕНИЕ

ОКРУЖНОСТЬ

ЦИРКУЛЬ

ЦЕРКОВЬ

ЧЕРТА

ЧЕРТ

ЧЕРНИЛА

КРАСНЫЙ

и так по кругу…

[Поверх индустриальных ритмов и «робота» наслаивается звук живой трубы; сам трубач тоже появляется, он ходит на втором плане, видно его силуэт. Рассвет занимается таким образом, что делит декорацию в глубине сцены пополам по горизонтали. Верх красный — низ черный. На красном фоне движется черный силуэт трубача. Питон готовит площадку, ставит фонари по периметру, передвигает элементы декорации, освобождает середину сцены. Этот эпизод с музыкой и подготовкой площадки для десанта длится минут 7 — 10]

Заметили…

Зашевелились…

[Там же, на горизонте в глубине сцены, где ходит трубач, начинают появляться другие фигуры или предметы. Они выскакивают и исчезают, как мишени в тире. Раздается мощный выстрел-хлопок и очень яркая вспышка света. Затем еще и еще вспышки и хлопки. Питон падает, встает, ползает, но продолжает готовить площадку]

Да, плохо дело…

Некуда деваться…

Эх, не хотел я, видит Бог, не хотел…

[Питон достает свой бластер, занимает огневую позицию и начинает отстреливаться. Отбивает атаку. Его ранят — Питон падает, встает, снова падает, снова встает, его одежда разорвана, в крови. Голос робота и музыка резко стихают, наступает тишина — как будто Питона контузило и он ничего не слышит. Он пытается связаться со штабом по рации, но это ему не удается]

Станция, Станция! Я — Питон. Я — Питон. Прием.

Глухо…

Станция, Станция! Я — Питон. Я — Питон. Отвечайте же. Отвечайте!

Вот гады…

Все зря…Все зря…

Провод… где провод?...

[Питон начинает искать место обрыва провода. снова обрыв связи, он уже не может нормально починить. Он бредит]

Я перешел черту…

черное…

красное…

круг…

[Питон находит место повреждения, где перебило провод. Пытается чинить. Провода, которые он соединяет — толстые, черный и красный. Они никак не соединяются. Когда есть контакт, начинает звучать еще одна музыкальная тема — это финальная тема в ритме нервной саркастической польки.

Но провода выскакивают из его слабеющих рук. Когда контакт размыкается — музыка замолкает. Тогда он зажимает провода зубами. Красный и черный концы торчат у него изо рта. Связь есть, музыка звучит до конца не прерываясь. А Питон застывает в неудобной позе и так умирает с двумя проводами во рту.

И тут мертвый сержант, который весь спектакль не подавал признаков жизни, вдруг оживает, поднимается и, как зомби, начинает двигаться по сцене — исполняет экстравагантный танцевальный номер.

Танец сержанта под звуки сумасшедшей индустриальной польки. На последнем аккорде эффектно заламывает руки и застывает в гротескной вызывающей позе]

Занавес