Никто, абсолютно никто не знает, что это такое. Даже та горстка, что пережили это. Это… Это как если бы утконосу нужно было смириться с тем, что он вымрет. Что придут тысячи новых особей, больших и малых, парящих, копошащихся, и займут то место, на которое он вступил, когда мир был юным. Но теперь мир возмужал и стал жестоким, как любой другой идол.

Для этого ещё не придумали слов. Для этого не придумали моделей. Я был готов на всё. Я МОГ ВСЁ. Я мог бы зайти в любой дом, в любую квартиру и сказать хозяйке, что её сын находится в реанимации после встречи с грузовиком , что он в глубочайшей коме, что помимо таких пустяков, как раздробленные ноги и переломанные рёбра, у него открытая черепно-мозговая травма, и вскоре кровь затопит его мозг, альвеолы лёгких пошлют всё (и её, безутешную мать, тоже) к чертям, а зелёненькая кривая навсегда превратится в прямую линию. Я мог бы сжечь свой дом, который недавно построил, сжечь его дотла, пока последняя головешка не превратится в пепел. Я мог бы отдать десять, двадцать, тридцать лет своей жизни, проведя их в тюрьме ультра строгого режима в одной камере с пятью самыми извращёнными садистами. Я мог бы сделать себе сеппуку, и ни один мускул не дрогнул бы на моём лице, а руку двигала лезвием, вспарывающем полную жизни плоть. Я мог бы выпить пять литров крови и не исторгнуть их обратно, проглатывая каплю за каплей. Я мог бы построить рай. Я бы сделал всё. Но этого мне сделать не дали. Мне оставили другое.

РАК

Каждый раз, когда я слышу это слово, я вздрагиваю, как начинающий эпилептик. Меня раздирают электрические разряды, пальцы скрючиваются наподобие когтей, сухожилия начинают трещать.

Каждый раз, когда она улыбается бледной, уставшей улыбкой, направленной на то, чтобы поддержать меня, а не себя саму, моё сердце и солнечное сплетение пронзает стрела. Две беспощадно тупые стрелы беззвучно втыкаются в моё тело и начинают медленно проворачиваться по часовой стрелке. Кожа покрывается мурашками, и я не могу найти силы сдержать дрожь, как ни стараюсь.

Каждую ночь я беззвучно рыдаю после того, как она, обессилев от боли и напряжения, свалится в тяжёлый сон, не приносящий отдыха. Слёзы скользят по моим щекам, сначала аккуратно, затем быстро-быстро, постепенно переходя в медленно текущий ручеёк. Я замерзаю. Я замерзаю от боли, от постоянной дрожи, от собственного бессилия и отчаяния. Разум ещё цепляется за кусок реальности, которая когда-то была непоколебимой, а совсем недавно превратилась в условность, больше всего напоминающую кусок шифера.

Я сделал бы всё, лишь бы это исчезло. Я бы убивал, исцелял, благословлял и хоронил. Я готов был продать душу вкупе с телом дьяволу и стать вернейшим слугой божьим, но ни тот, ни другой не нуждались в моих услугах. Они – призраки, боги, в могуществе которых так трудно убедить себя. Мне же нужен был бог из плоти и крови, одного взгляда на которого хватало, чтобы признать его могущество. Но таких богов нет. Есть лишь мы. Одно целое. Я и она. Остальное – фон пространства и времени. Времени, которое просачивается сквозь мои пальцы, а я так хочу удержать его, я не хочу отпускать её, я хочу быть с ней, но с каждой секундой я приближаюсь к точке, которая разрубит нас напополам, и я останусь один в бесконечном пространстве, которое ничем не заполнено.

Вы думаете, вы знаете, что такое боль? Я могу вогнать саморезы под ногти на всю длину, перемолоть пальцы в мясорубке, отрезать себе кисть, посыпать искалеченную руку солью и карри и полить лимонным соком, и при этом ничего не почувствовать. Ничего, даже прикосновения. Возрадуйтесь! Вы никогда не узнаете, что такое боль. Это когда ты должен посмотреть в лицо того, кто олицетворяет твою жизнь, без которого невозможна твоя жизнь, и сказать ей, что очень скоро она умрёт. Не нужно говорить, что опухоль очень-очень глубоко и уже опутала мозг своими щупальцами. Не нужно говорить, что надежды нет. Всё можно сказать гораздо короче… Но я не могу… Я не могу сказать ей, что она умрёт.

Я не живу больше. Я мертвец. И я не хочу жить. Мне противна даже мысль о самоубийстве, так этот акт перерезает нить, связывающую человека с жизнью, а меня с жизнью более не связывает ничего. Я выпал и мира, ушёл из него. Меня просто не существует, и мира тоже не существуют, есть только мрак, боль и пустота. И лишь для меня это – не простой набор абстракций, а бесконечный ужас, ставший жизнью. Смерть, ставшая центром жизни.

И я снова смотрю на неё. Слышу шумное прерывистое дыхание, вижу огромные чёрные мешки под глазами, напряжённые мускулы рук и ног, которые не могут восполнить силы даже во сне. А она лежит рядом со мной и медленно умирает… Наверное, также будут лежать последние утконос и ехидна…

Я не могу… Я всё равно не могу…Я не могу сказать ей, что она умрёт… Нет…нет…господи, нет…не могу…не могу…я не могу…нет…боже…я люблю тебя…я так тебя люблю…но почему… же… нет…я не могу…