Пути, где стольким выпало упасть…

Забыть об этом — совершить измену.

И их, уже погибших обокрасть.

Леонид Решетников

...Никаких окопов... Вокруг просто выжженная трава. Даже не трава, сама земля выжжена, словно вся, до последнего комочка, превратилась в угли. Можно разглядеть небольшую, по сравнению с выжженной площадью, воронку, сюда и приземлилось то, что не оставляет после себя жизни.

...Березы, стоявшие по краям, покрылись черным налетом, а может, тоже обгорели, издали не поймешь... Обломились ветки, местами и стволы не доходят до пояса. Куда же они делись? Все сгорело, на земле ни веточки, даже взгляду остановиться не на чем. И все же невозможно оторваться от черной бесконечности, пустоты...

....За горизонтом все еще что-то полыхает, а здесь уже тишина. За небольшим перевалом и не видно, может, это рассвет занимается. Второй за день... Вот и в дымном небе появились прорехи синевы. Как же страшно, когда не видно этой яркой краски, когда дым застилает последние его фрагменты над твоей головой... А теперь можно представить, что это не дым, а просто облака, которые поднявшееся солнце прогнало из-за горизонта...

...Боль в боку. Сразу и не заметишь. Значит, на этом пепелище появится еще один цвет— красный, цвет заходящего солнца... А из леса, от уцелевших берез пахнет цветами, полем... Как же больно!.. Облака уже розовые, восход близко... Я хочу чувствовать траву, а не эти обгорелые камни... Туман застилает взгляд... Значит, потом выпадет роса... Пахнет травой и солнцем... Как... больно....

Я просыпаюсь и понимаю, что это сон, который почему-то повторяется. Словно это не я, а кто-то из моих предков, прадедов и их отцов, видит войну в реальности. Я же могу слышать лишь эхо тех лет — выстрелы по телевизору. На экране мелькают картинки: Норд-Ост, Беслан. Взрослые, которые без раздумий способны выпустить всю обойму автомата в ребенка напротив, в его мать, которая готова броситься вперед при малейшей угрозе. А ведь у всех нас есть или был выбор. Мы все свободны. Свободны, пока не уничтожаем свободу других.

Мы — люди, маленькие глупые букашки, которые обреченно влачат свое жалкое существование на крохотной, затерянной во Вселенной, планете. Мы — люди, великие мыслители и созидатели, великие же разрушители, которые сами придали своей огромной и прекрасной планете тот вид, который она имеет сейчас. Мы чувствуем и думаем, мы создаем великие творения. Мы видим вокруг не будничность и серость, но смысл и идею. Мы разрушаем все, чего не может осознать наш разум. Наша душа бесконечна и многогранна. Наша жизнь коротка и бессмысленна. Мы не верим в смерть, пока не видим ее в глазах своего ребенка. Мы не верим в жизнь, пока не отражаемся тенью в чужом сердце. Мы наносим смертельные раны и молимся за спасение душ. Когда мы любим, мы забываем обо всем мире. Когда мы ненавидим, мы чувствуем боль каждой травинки. Мы отстаиваем свою правоту, уничтожая чужие идеалы. Мы признаем свои ошибки, возвращая надежду. Мы не знаем стоящего рядом и готового помочь. Мы поклоняемся ушедшим от нас и знаем по именам принесших нам боль. Мы неправильны и нелогичны, несовершенны и противоречивы, жестоки и глупы, мы — люди. Мы разнообразны и интересны, идеальны и уравновешенны, красивы и праведны, мы — люди.

Могла бы я взять в руки автомат, зная, что защищаю не только себя, но и своих детей, внуков? Да и не только своих, пусть чужих, у которых никогда не будет моих карих глаз, чей отец не будет моим любимым человеком. Я буду стрелять по тем, кто покажет им, что такое смерть до того, как они сами спросят об том. Я буду стрелять, как стреляли солдаты Второй Мировой, я буду палить навскидку и всаживать нож в спину при малейшей необходимости. Только не хочу, чтобы знали об этом дети, чтобы помнили, что их жизни куплены смертями, чтобы не чувствовали себя обязанными, ведь это был свободный выбор, ведь можно было смириться и сохранить равнодушие на лице, глядя на ребенка, который хочет отомстить за убитых родителей.

…Люди, стоящие у обелиска, не поднимают голов, не говорят ни слова. Перед ними горит огонь, а вокруг падает снег, белый, тяжелыми хлопьями оседающий на плечах, на шапках, на пьедестале. На всем, кроме узкого кружка, в котором горит вечный пламень. Снег прячется от близкого огня в лепестках красных цветов. Вершина обелиска упирается в небо, утопает в такой же серой глубине, как и он сам. Все предстает единым в мире: эти люди, столь похожие на статуи, что только туман дыхания напоминает о жизни, бьющейся в них, обелиск, пропадающий в высоте, густой снег, гвоздики с рваными, словно края раны, лепестками и память. Вечная память.

Мы обязаны героям войны, обязаны каждым свободным днем и каждым вздохом на свободной русской земле. Но что значат эти обязательства, если мы не можем предотвратить появление таких людей, которые способны отстоять свое мнение лишь с оружием, которое направляют на детей? Мы можем сколько угодно помнить воинов, что погибли, защищая свою Родину, но даст ли эта память нам веру в то, что подобного никогда не случится? Мы должны просить у них прощения, умолять, чтобы они поняли нас, которые так отличаются от них. И у них были предатели, изменники, просто трусы. Они верили в будущее и в нас. Но кто такие «они» и «мы»? Все едины: и те, кого помнят, и те, кто помнит. Они — часть нас, нашей истории, морали, воспитания и часть наших недостатков.

Мы не сохранили практически ничего от тех людей, которые воевали в 1941-45 годах. Все, что было сохранено, мы стремимся изменить или уничтожить. Сейчас военные не представляются чем-то романтическим, девушки не стремятся познакомиться с ними, выйти замуж. Молодые парни потеряли желание служить в армии. И только огонек, горящий в душе, огонек гордости, патриотизма, веры в свой народ и страну, только он жжет внутри, напоминает, обжигая, твердит: нельзя забывать, нельзя останавливаться. Нужно и детям своим и внукам пересказывать, переживать вместе с ними каждый год, каждый миг войны, чтобы однажды, если угроза возродится, этот огонек обжег изнутри, заставил почувствовать, что за спиной — твоя страна, земля родная, наша. А значит, надо вновь и вновь приносить цветы на братские могилы, на памятники, на одинокие кресты, стоящие посреди полей, окруженных лесом.