Неяркий свет, бутылка на столе,
И грузом регулярные заботы
Висят на сердце в шелковой петле,
Мечтая наши тяжбы утопить,
Так тяжко давит будней пыль на плечи!
Хотелось б хоть на день о них забыть.
И стрелки на часах бегут быстрей,
Блаженство, легкость (Много ли мне надо?!),
И в будущее смотрится бодрей.
Гудит экран, бежит рекой беседа,
Огонь волнует молодую кровь,
Сто тем у нас, — горячка у соседа,
Ирак, зарплата, Вечность и Любовь.
Уж за полночь… На стенах пляшут тени,
И все длиннее паузы в речах,
Дух ночи наше растворял веселье,
За сигаретной дымкой крылся мрак…
…И друг прервал молчание сурово:
«Ты помнишь Генку с 67-й?
Вернулся из Чечни… Что? Да, живой…
Трех пальцев нет… Да, в остальном здоровый…
Но очень тяжело ему теперь,
Живой остался чудом, был контужен,
Да только здесь он никому не нужен,
И с горя пьет, бедняга, каждый день…»
…Друг замолчал, помедлил. Тишину
Заполнил телевизор моментально.
Немного наглым, пошлым хохотаньем
Он звал нас в заэкранную страну,
Не знают ни страданий в ней, ни бед,
Живых и мертвых там не вспоминают.
Чужая память сильно напрягает,
А в кукольном раю «напрягов» нет!
Друг сплюнул с отвращением, ругнулся,
Табачное спокойствие смутив,
Встал тяжело. Стол звякнул, содрогнулся,
А я сидел, действительность забыв,
В хмельном табачно-водочном угаре,
И взгляд скользил по тонкой полосе,
Из пелены являлось осознанье,
Что в «новом мире» мы чужие все.
Своей стране мы чужды и ненужны,
Мы чувствуем, в бутылках топим боль,
Ведь страшно правду жизни обнаружить,
Понять навязанную с детства роль.
Винить себя, страдать ли, — непонятно,
Но главное понять под силу нам,
Бежать от правды можно. Скрыться — вряд ли,
Топить ее, — скорей утонешь сам…
…Спустился мрак. Давно уж воскресенье,
Заботы наши спят и видят сны,
А скоро к ним добавится похмелье,
Забота умирающей страны.