Потому нелюбовь к Горбачеву родилась в нашем поколении раньше, чем мы не только узнали о его политике, но даже проведали о существовании самого слова «политика». Взрослые в ответ на наши высказывания в адрес генсека отвечали одобрительно. У них, часто тоже далеких от политики, безволосый субъект тоже не вызывал приятных эмоций. Завивавшиеся спиралями и змейками многоножки очередей, слово «дефицит», черной кляксой наплывавшее на все пространство, называемое бытом…

Многие решения, такие, как, например, антиалкогольная кампания, вообще вызывали сомнения в адекватности власти. После них ни о каком доверии правительству речи уже идти не могло…

С тех пор прошло более четверти века, и беды тех времен потускнели и обратились весельем, войдя в анекдоты. Потому теперь можно попробовать представить себе ощущения последнего главы советского государства, даже допустить, что он не был ни врагом, ни предателем.

Что же он чувствовал? Думаю, что ничего веселого. Чувство всеобщего разрушения, катастрофы, каждое решение приводит вовсе не к тем последствиям, которые предполагают при его принятии. Со всех сторон — противоречивые советы, советы и еще раз — советы. Причем невозможно узнать ни мыслей, ни истинных намерений советчиков. Ориентиров — нет, потому управление делается не то, что трудным, а — невозможным. Нельзя управлять, если не знаешь, куда тебе править… Если честно, его жаль. Но — не очень. Обычная жертва, которой угораздило провалиться под колесо истории, но которая не очень-то сильно и пострадала. Жизни не лишилась.

Некрасивый конец Империи. Вернее — целой Цивилизации. Без последнего смертного боя, без мученических смертей, без ТРАГЕДИИ. Не было у Советской Цивилизации своего Константина 11, погибшего с мечом в руках на улицах пылающего Константинополя. Не было убиенного в Угличе царевича Дмитрия, или шагнувшего в подвал Ипатьевского дома вместе с семьей Николая 2. Все было обыденно до отвращения — злые очереди, крики и ругань по обе стороны телеэкрана, сквозь которые не просочилось ни одной умной идеи, призывы «сделать все, как на западе, если по-своему — не умеем».

Удивительно, но Советская Цивилизация не оставила никакого идейного наследия. За исключением каких-то бессильных и бессмысленных надежд сегодняшнего народа на социальную справедливость власти. От иных цивилизаций прошлого оставалось много больше. Вернее, от них оставалось — главное.

Погибнув, Византия оставила Православную Церковь, а Римская Империя — Западнохристианскую Церковь. Арабский Халифат через свою смерть пронес Ислам.

Если рассматривать только Русь, то, погибнув, империя Рюриковичей передала государству Романовых — Православие. А Романовы уже не передали Красной России Православия, но перенесли его дух. Так Советский Союз унаследовал по горизонтали — стремление к справедливости ценой любых жертв, а по вертикали — стремление в Небеса, путь Богоискательства, приобретший в 20 веке технократический облик.

Да, история знает множество попыток людей построить вечную Империю. Вернее, все Империи и строят только как вечные, иначе не будет необходимой мобилизации сил и духа. Это похоже на стремление единичного человека избежать своей старости и смерти, которое слилось в одно движение с миллионами таких же стремлений. Увы, умилостивить время не под силу не только одному человеку, но и народу, и многим народам. «Детство — молодость — зрелость — старость — смерть!» — вечно будет диктовать оно. А тайна бессмертия — она навсегда на Этом Свете останется сокрыта.

Итальянский ученый Вильфредо Парето попытался изучить механику гибели Империй, разработав теорию ротации элит. Что же, в конце каждой Империи престарелые всегда с тоской и отвращением смотрят на своих потомков. Тупых, зажравшихся, бесполезных чад. Отдавать им власть — страшно, но искать замену среди народа — еще страшнее. Остается править самому, пока есть силы, а когда они иссякнут — и сам уже не заметишь…

А дальше — неизбежная гибель Империи, с которой, вероятно, остается смириться, как с бренностью своего тела. Но, если мы смиримся с обреченностью Империй, то должны будем признать, что в таком случае бессмысленно и болезненное их строительство. Значит — признать смыслом жизни человека лишь обращение в удобрение для почвы, а смыслом жизни Цивилизации — превращение в запас строительного камня (для Цивилизаций 20 века — еще и металлолома) для цивилизаций будущего…

Но, если задуматься, то ведь человек уходит в мир иной не столь бесследно для живых. После себя он оставляет память, то есть какие-нибудь мысли потомков, связанные с ним. Добрые или недобрые, частые или редкие. Также их оставляет и умершая цивилизация, причем количество и качество воспоминаний бывает не связано ни с ее могуществом, ни с временем жизни. Пример — Национал-социалистическая цивилизация Германии, которая не успела вырастить даже одного своего поколения, но память о которой более чем жива и по сей день.

Лучше всего, если у скончавшейся Империи находится Преемница, забирающее себе ее смысловое ядро. Это — единственная надежда на продолжение жизни, пускай ценой потери всей своей материальной культуры, земли и народа. Так Рюриковская Русь сделалась преемницей Византии, забрав себе ее суть — Православную Церковь. Ее Русь Рюриковичей и передала России Романовых…

Множество правителей разных эпох и разных народов любили перетряхивать свои цивилизации во имя счастливой жизни своих потомков (или их выживания, все зависело от брошенного вызова). Но часто решая вопросы сегодняшнего дня, Правитель впадал в грех гордыни, и принимался «смело» вторгаться в область смыслового ядра своей Цивилизации, в ее Идею. При этом он «отважно» разрушал охраняющие ее цивилизационные институты. Результатом всегда становилось размывание тверди, на которой произрастает цивилизационное древо. Государство, Империя — лишь плоды этого дерева, но не наоборот. Потому такой Правитель может рассчитывать лишь на два варианта будущего — либо на собственное бессмертие, либо на полное сходство своих потомков с самим собой. И то и другое, разумеется, не возможно. Против таких надежд работает само время.

В Византии бывали разные времена, Империя получала разные вызовы и давала на них ответы. Разными были и ее императоры — и сильными и слабыми, и добрыми и жестокими. Но никто из них не покусился на неприкосновенность Православной Церкви, хотя такие соблазны, надо думать, бывали, и не раз… Через свою гибель Византия отдала Православную Церковь Руси поздних Рюриковичей, которая хранила ее до конца своих дней. На этой твердыне русский народ и устоял в Смутное время, когда другие его опоры оказались сломаны.

Вызовы, которые время бросило Алексею Михайловичу или Петру 1 едва ли были страшнее предыдущих. Но, в отличие и от Византийских императоров и от царей — Рюриковичей они поддались соблазну гордыни. Сперва Церковь была перепахана гражданской войной Раскола, а потом — подчинена государству образца абсолютной монархии Петра 1. Так Церковь и перестала быть смысловым ядром Русской Цивилизации. Элита 19 века воспринимала Православие, как «религию для быдла», увлекаясь такими «утонченными» учениями Запада, как оккультизм и масонство. Потому Романовская Россия уже не смогла передать Церковь России Советской.

Но в Романовской Империи до последних ее дней был силен авторитет приходских батюшек и просто «божьих людей». Потому было сильно народное Православие. Его ценности и проникли в Советскую эпоху сквозь стальной щит большевизма. Правда, уже без Церкви, как института. В ранние годы Советской Власти один из авторитетных большевиков, Бонч-Бруевич, даже предложил сделать государственной религией Красной России — Христолюбчество (известное ныне под прозвищем «хлыстовство»). Так было предложено сохранить Православную основу, избавившись от Церкви…

Теперь трудно сказать, возможен был такой проект или нет. Победило западническое крыло большевизма, решившее сделать из коммунистического учения новую религию. С самого своего начала приземленность, привязанность к материи коммунистического учения была его слабым местом. Из сегодняшнего дня мы видим, что коммунизм был привязан не только к материи, но и к тем взглядам на сущность материи, которая наука имела при его появлении. Создать цивилизационный институт, который бы обеспечил выживание этой идеологии, также не удалось. В.И. Ленин возлагал такую задачу на ВКП(б), которая с ней не справилась, почти сразу превратившись в госструктуру.

Партийные идеологи постепенно сделались обычными государственными чиновниками, задачей которых мало-помалу стала интерпретация действий государственной власти с позиций коммунистического учения. К 60-м годам «идеологи» приобрели до боли знакомый облик. Отсутствие возможности на что-либо влиять, смешанное с отсутствием ответственности породили идеальный вариант «блатных» мест во власти. Занимать такие места спешат всегда далеко не лучшие люди. Их «продукцией» были уже начисто лишенные смысла, но многократно повторяемые фразы, вроде «коммунизм построен целиком и полностью, но не окончательно». Шаг за шагом идеология превратилась просто в декор своего времени.

Потому в конце 1980-х об идеологах уже никто не вспоминал. На них никто не надеялся, от них ничего не ожидали, их будто и не было. Они незаметно исчезли с исторической сцены, причем их имен теперь не найти даже в серьезных исследованиях той эпохи. Последним был достопамятный Суслов, который никогда не обходился без шпаргалок…

В 90-х годах народ растворился в идейном небытие. Вроде бы, возродилась Православная Церковь, но ее статус сделался принципиально иным. Общественная организация в ряду других. Она заняла свое место между «Обществом любителей муравьев» и «Союзом защиты прав потребителей»…

Теперь Православную Церковь вновь взяло под свое «теплое» крыло государство. Чтоб она успокаивала немногочисленных оставшихся православных и примиряла их с фактически протестантской властью. Чем-то это похоже на времена Петра 1, только задачи у Церкви сделались много мельче. Ибо Глобальный Мир вступил в постхристианскую эпоху, которая, по большому счету — лишь развитие мысли Кальвина о спасении богатых и вечном проклятии бедных. Принадлежность к такой системе ценностей ныне столь же элитарна, как когда-то — к масонству и оккультизму.

Государство, родившееся на руинах Русской Цивилизации, ныне от краха ничего не удержит, ибо удержать его — некому. Для него жизнь без Идеи, а, фактически, с заимствованными, чужими идеями считается само собой разумеющейся и даже — единственно возможной. Потому обращение к присутствующей власти — бессмысленно, я к ней и не обращаюсь. А обращаюсь я к власти будущего Народного Государства.

Итак, власти Народного Государства предстоит сделать невозможное. Создать цивилизационный институт Идеи, который будет впредь неприкосновенен для нее самой. Этот институт должен представлять авторитет для всех русских и для окраинных народов России. Потому в него должны быть включены иерархи Православной Церкви, представители Исламского и Буддийского духовенства, а также в нем должны присутствовать авторитетные мыслители, ученые в области фундаментальных наук. Примерное название этого надгосударственного цивилизационного института — Совет Традиции.

Авторитет Совета Традиции должен позволить ему и обращаться напрямую к народу, и контролировать власть, предъявлять к ней определенные требования, проистекающие из самого смысла русской цивилизации. Вместе с тем вмешательство государственной власти в дела Совета Традиции должно быть запрещено, в том числе — и для блага самого государства.

Андрей Емельянов-Хальген

2012 год