волосы цвета спелых пшеничных колосьев,

это Деметра-Церера, подносящая колесницу

крылатых драконов и зёрна пшеницы,

продолженье Великих Богинь неолита,

ожившее в пластике

барочных садов,

это девять дней поиска,

не зная ни капли амброзии;

она идёт в Элевсин, к Колодцу Дев,

вскармливать сына царицы огнём,

пить смесь ячменя, воды и болотной мяты,

чтобы вверить свои мистерии…

Слышишь, как нежно поёт Прозерпина-Кора,

словно тень, собирая цветы в Нисейской долине,

царская тень, утешенье подземного мира,

где якорь Аида

гранатовым зёрнышком — кость поперёк горла;

но мать-Деметра в святилище Элевсина,

уже готовит бесплодное зелье засухи,

стряпая дочке две трети свободы;

плети же пока, плети, душа плодородия,

венки из трав и цветов в Нисейской долине…

Элевсин, Элевсин,

пшеничный колос, растущий

со сверхъестественной силой,

как лоза винограда на пире в честь Диониса;

блажен смертный, который видел мистерии –

две тысячи лет очищений, жертв и постов,

созерцаний сакральных предметов,

перепись памяти мёртвых, длинные

клубы слезоточивой пыли

с подошв священной дороги;

две тысячи лет испытаний души после смерти,

тьма и страх,

жрец, бросающий молот на бронзовый гонг,

открывающий холод надежды подземного царства

в касательстве жизни и смерти;

безысходная тьма и блуждающий страх, подогретые

восходящими голосами,

фееричным светом

с полей и лугов,

словно танцуют вместе

тысячи мистов с осенними факелами,

словно полночное звёздное небо тает

в ладони оловом.

Элевсин, Элевсин, две тысячи лет, как один день,

причащающий неофита

присутствием двух богинь,

усыновивших душу таинством философии и медицины,

чтобы душа посвящённого

наслаждалась дыханием смерти.

Две тысячи лет, две тысячи зим…

Чувствуешь, в воздухе,

на пепелищах сожжённых обрядов, возле Афин,

где ютится

застывшая пыль священной дороги,

в руинах солнца Эллады –

предсмертная судорога язычества,

как горячие волосы цвета спелых колосьев пшеницы.